Morality, Mortality

Вдоль обоих берегов реки Рок-Крик протянулась огромная лесопарковая зона: с северной стороны, где совсем недавно возвели хоккейную площадку и соорудили теннисные корты, - сквер с укрепленными берегами речной старицы. Мутная вода, отливающая то голубым, то оливковым, сокрыта от дорожек буйным обилием кустарников и мелких деревьев: глубокой осенью, когда опадают листья, голые торчащие ветки сливаются по цвету с темной землей. В глубине сквера – небольшая каменная плотина с мостиком, отделяющая реконструированную часть парка от иной, менее тронутой рукой городских властей. Дух прошлых веков пропитал здесь низины, холмы и пригорки - оставшиеся немые носители истории, отголосков сражений при Геттисберге в Гражданскую войну. Две оставшиеся старицы поросли тростником, и старые ивы будто старики развесили низко над водой свои длинные ветки-лохмотья. Минуя природные заросли и перейдя мост по пешеходному переходу попадаешь в часть со старой церквушкой и действующим кладбищем, что отделяется от парка не только старицей, но и обширным болотом, покрытым камышом и рогозом. Деревянный настил петляет вдоль этой травы, возвышающейся над человеческими головами. Копошение в растительности когда-то вызвало у местных жителей всплеск фантазии, и поэтому на одной из табличек, что скромно установили на настиле, красовалась приклеенная бумажка: «Здесь водятся бобры». Он ходил через этот парк каждый будний день: три курса колледжа, а до этого восемь школьных лет – после того, как нужда в няне отпала. Он до сих пор помнил ее – юная старшеклассница, казавшаяся ему тогда неимоверно взрослой и недосягаемой. Восьмилетний он запомнил ароматы кожаного салона ее автомобиля, мятной жвачки и лимона и пронес их через всю жизнь, нередко вспоминая то короткое время, когда лесная территория парка Геттисберг еще не приняла его в качестве каждодневного посетителя. Мокрые листья, прилипшие к каменной кладке асфальта и усеявшие новые велодорожки, свет фонарей, инопланетными пятнами врезающийся в голубоватые утренние сумерки, прохладный легкий ветер, что дотрагивался до полуголых кривых ветвей и перегонял редкие сухие листья по пустырю. И тишина, нарушаемая криками воронов и далеким, ленивым бурлением воды на плотине. За годы он выучил время пробежки смотрителя Исторического музея, помнил, что мистер Бойнтон с почты выгуливал рыжего бладхаунда ровно в шесть тридцать, а учительница начальных классов мисс Джонс уходила со старым далматинцем из парка в сторону хоккейной площадки около шести, чтобы успеть на занятия. Он держал в голове еще десяток имен и временных интервалов - просто потому, что с годами лица стали привычны, как не обращаем мы внимания на выцветшие ботинки или цвет этикетки на банке молока. Он знал всех – знал и потому не удивлялся пустому утреннему парку. Это были двадцать минут затишья, когда казалось, что он единственный житель всего Геттисберга. Тридцать первое октября. Как и всегда, опаздывая, жена владельца пиццерии вела через парк не просто восьмилетнюю Ребекку, но Ребекку в остроконечной шляпе и с самодельной метлой. Он улыбнулся, задерживаясь возле поворота к мостику с резными перилами, дожидаясь, пока детский голос не растворится в туманном дыхании природы. Затхлые листья причмокивали под подошвами кроссовок. Он сжал лямки рюкзака, вдохнув тяжелый запах древесины и разлагающихся листьев и вновь зашагал по мощеной дорожке, ощущая покалывание на разрумянившихся щеках. Очередной ворон с резким шумом слетел с ветки. Тонкий запах гари тянулся, просачиваясь сквозь многочисленные ветки. Он шел и вслушивался в музыку ветра, пытаясь различить древний шепот и голоса минувших веков. Канун Дня всех святых неспешно укутывал городок невидимым таинственным покрывалом. И от трепета подрагивали ноги, а в горле начинало клокотать – в городке, чья история построена на крови и гостиницах с привидениями погибших солдат, трудно не верить в души умерших, что возвращаются – пускай и ненадолго – в наш материальный мир. «По сути все, кого я здесь встречаю, могут оказаться призраками » - проносилось в голове, пока он огибал по шуршащему гравию пустующую площадку со скамьями. Ведь в этот день никогда не знаешь, кто идет рядом с тобой: дух умершего или живой человек. Громче запел поток воды. И, провожая взглядом темные галочки птиц на пасмурном сером небе, он поймал в поле зрения фигуру возле лестницы на мост. И замер, скрипя прорезиненной подошвой кроссовок. Возле указательного столба стояла девушка, внимательно изучавшая надписи на темных стрелках. Волосы теплого русого оттенка выбивались из-под воротника потрепанного короткого мужского пальто без пояса: насыщенный синий цвет напоминал о форме северян. Темные колготки, растянутые у коленок. И удивили низкие нежно-розовые кеды, которые выглядели совсем новыми и как-то уж совсем не подходили к остальной одежде. Пальто было настолько велико, что сперва он подумал о девушке как о бродяжке. «Костюм на Хэллоуин…» - наконец заключил он, думая о нежно розовых кедах и внезапно проявившем себя особом шарме ее образа. А девушка все продолжала неотрывно исследовать надписи. Он знал здесь всех, ее же никогда не видел и решил, что это увеличилась численность их городка. - Тебе помочь? – вновь зашуршал гравий под подошвами. С близкого расстояния стало заметно, насколько полиняла шерсть пальто. Девушка долго не отводила взгляд от указателей – настолько, что он почувствовал, как медленно леденеет кончик носа. - Давно их тут поставили? – ее голос, этот вопрос прозвучали удивительно размеренно, словно он был дома и медленно размазывал по теплому тосту тающую арахисовую пасту. Вопрос удивил, и он поднял взгляд на таблички указателя, будто бы тоже никогда их не видел. - Да нет. Эту часть парка реконструировали в этом году. Ты не местная? – звучало скорее как утверждение. - Да нет, - легко улыбнулась та, будто передразнивая, но вновь не отрывая взгляда. - Как тебя зовут? Она молчала, совсем не двигалась. И тонко очерчивалась линия от подбородка до шеи, выделяясь чистым фарфором на фоне грязного камня плотины. - Я хочу посмотреть на бобров, - вдруг обернулась она, и взгляд сверкающих янтарных глаз поразил своим красновато-медным оттенком. Он был готов отвести ее смотреть даже на пингвинов, но вовремя опомнился. Со смешком от столь детской просьбы он потер замерзший кончик носа рукавом куртки. - Я бы отвел тебя, но мне надо на пару. - А куда это? – она первая сделала шаг: разгладились и вновь собрались складками колготки на коленках. Последовав за ней, он вскинул руку. - Направо. Там выход на Конфедерат-авеню, - подумал он, что спрашивает она про направление. Он неспешно поднялся за ней по ступенькам плотины, переходя по мостику, будто это именно он шел за опаздывающей девушкой. Она прятала руки глубоко в недрах пальто и изредка поглядывала через перила на бьющий поток, казавшийся куда чище, чем мутная вода в старицах. Под подошвами шуршали ветки, упавшие с низких крон на крутую деревянную лестницу склона, где начиналась лесная часть парка. Он обернулся, бросив быстрый взгляд на открывшийся внизу голый вид. И ни единой живой души – уже слишком поздно для бегунов и слишком рано для гуляющих. Она заинтересовала его. Встреча с ней стала единственной переменой за многие годы. До этого он преодолевал один и тот же путь, здороваясь с одними и теми же людьми, съедая под сосной у пруда один и тот же сэндвич с жареной курицей – каждый день повторялась рутина, которая давно потеряла свой шарм, и даже мрачные, столь любимые им осенние утренние часы более не скрашивали ежедневного застоя. И ему захотелось узнать о ней. Ее возраст, улицу и что за костюм такой чудной она выбрала на Хэллоуин. - Ты живешь где-то рядом с парком? – он переступил через сухой корень, дугой торчащий из отвердевшей бугристой земли. Потемневшие листья монотонно зашуршали под ногами. Она обернулась и сделала пару шагов спиной вперед, и взгляд ее осознанно-лукавый. - Да, совсем рядом, - и вновь красновато-медный взгляд ускользнул от него, и он дернулся, будто вместе со взглядом и она сама могла раствориться в рассеивающихся утренних сумерках. - Где? На Балтимор Пайк? – не унимался он, вытаскивая руки из карманов куртки, будто готов был поймать ее, точно красивую диковинную бабочку. Она замерла на асфальтированной дороге. - Там, - махнула она рукой назад, в сторону природной зоны, туда, где церковь и болото. Он смахнул падающие на лоб волосы, сдвинул рукав и бросил быстрый взгляд на циферблат. - Встретимся в четыре под красным мостом на стороне церкви? Я покажу тебе бобров, - не смог сдержать он волнения и растянул уголки губ в широкой улыбке. Она замешкалась, словно в испуге. Сильным потоком ветра перекинуло несколько ее прядей волос на одну сторону. И она вытащила ладошку из кармана, заправляя за уши. - Ты знаешь, где это? – вдруг опомнился он, поправив съехавшую лямку рюкзака. Она кивнула. - В четыре. - Я приду. И, удаляясь быстрым шагом по асфальтированной дороге, даже обернувшись на мгновение, не услышал он слов «Я знаю», столь уверенно брошенных в след. И понял он, что так и не узнал имя, лишь когда поднимался по лестнице на Конфедерат-авеню, где вовсю заливались моторы редких автомобилей.

***

Он не помнил, как и когда прошли пары, он не заметил хода времени. Словно моргнул, и вот он уже шел от кафе «У Ханта», что около заправки на самом краю западного входа в парк. Сжимал два стаканчика с кофе, и предвкушал, и почему-то по-мальчишески нервничал, и лишь на долю секунды обратил внимание на полицейские огни на Конфедерат-авеню; чужие выкрики были ему сейчас безразличны. Он спустился в низину, к старице, вдыхая ароматы отсыревших за еще один день листьев. Утки взбаламучивали водную гладь, а на деревянном настиле возле воды одну из скамеек, как и всегда в этот час, занимал сам Хант – древний и пропахший выпечкой. Дети носились по дорожкам, подбирая выпавшие из их пластиковых тыкв конфеты, придерживая шляпы, каски, парики, маски, ушки и капюшоны, что так и норовили свалиться при беге. И смех, и визг, и рассеянный звук мелодий дверных звонков казались столь далекими и неважными. Он сошел с асфальтированной дороги на деревянный настил. Вглубь болот, мимо высокого рогоза и странной, всегда казавшейся ему чудной деревянной совы в зарослях, напоминавшей тотем. Серое небо, так и не сменившее с утра своего пасмурного настроя, тяжело нависало над казавшимся бескрайним болотом. Средь голых веток торчал церковный голубоватый шпиль. Мягко, почти бесшумно касалась подошва ровных деревяшек. Местные жители называли мост красным не только из-за кирпичного материала: потомки ветеранов Гражданской войны рассказывали, мол, деды и прадеды клялись, что камень побагровел после трехдневного сражения. Он верил, потому что это был единственный шанс не сойти с ума от каждодневной рутины – верить в магию мест, которые видели, слышали и впитывали историю куда дольше, чем ты сам. Под мостом сейчас лишь ветер давал знать о себе как о единственном живом посетителе этого участка парка. Шелестели длинные листья рогоза. Он не знал имени новой знакомой, не мог ее позвать. Сверху, по мосту изредка проскакивали серебристые автомобили. Он поднялся к пешеходному переходу, заметил соседского разрумянившегося ребенка, убегавшего в сторону домов в костюме пирата, и быстрым шагом направился вниз, вновь со склона, к берегу. Извилисто петляла асфальтированная дорожка, предлагая выбрать одно из направлений: в чащу, где на странный кусок яркого зеленого газона перегоняло ветром пожухлые листья клена или дальше по наклону в сторону плотины. Он выбрал третий – сошел с асфальта к крутому спуску вниз, к береговой линии. С трудом перелез через поваленное дерево, расплескав кофе на руку, и разглядел среди кленов нежно-розовые кеды. Она сидела на низком сером камне и спокойно смотрела вдаль, не оборачиваясь на хруст веток под его ногами. Вдали лаяла собака. - Ты не дошла до моста совсем немного, - с улыбкой заговорил он и, поравнявшись с девушкой, протянул стаканчик кофе. – Он во-он там, - приподнял свою порцию тот. Она приняла кофе, но будто не знала, что с этим делать. Лишь сжала картон ладошками, как это делал он. - Ты знал, что мост раньше был здесь? - Вновь перевела она взгляд на воду с зеленоватым отливом. Он смахнул упавшие ему на глаза пряди. - Здесь? - Да, на этом месте, - она слегка прочертила носком конверсов по земле у боковины камня, загребая грязные листья. – Еще до войны здесь проходила дорога от Вулф Хилла и до самого центра города. Гостиница стояла на том берегу, - она качнула в ту сторону ногой, задев камушек, что отскочил и ударился о ствол дерева. Все продолжая простаивать рядом, он молча сделал глоток. Она повторила. Его удивление выдавали лишь вскинутые брови и озадаченный взгляд. - Откуда ты такие подробности знаешь? – сколько лет он ходил через эти нетронутые руками властей территории, но никогда не задумывался о том, что ведь раньше Геттисберг действительно выглядел иначе. Там, где сейчас запустение, в былые времена, еще до сражений, жизнь могла кипеть в ином, более приятном смысле этого слова… И будто бы показались в сухих зарослях противоположенного берега остатки построек, фундамента да раскрошенной черепицы. - Я давно здесь живу, - спокойно ответила она и облизнулась, распробовав вкус напитка. - Насколько давно? – он крепче сжал остывший стаканчик; казалось, похолодало, но ветра он не чувствовал. Она подняла на него осознанный взгляд больших красивых глаз, красновато-медный оттенок которых при свете дня показался еще насыщеннее. - Если я тебе кое-что покажу, обещаешь, что не убежишь? Делая последний глоток холодного кофе он усмехнулся, соглашаясь на предложение. Девушка поджала губы, передала ему обратно почти полный стаканчик и спрыгнула с камня. Сделав два шага вперед, остановилась, подзывая юношу к себе. С не уходящей глупой улыбкой он подошел. И тоже обернулся. - Дата стерлась, но я помню, что родилась через два месяца после смерти президента… Он выронил оба стаканчика; крышка полного со щелчком отскочила, и светлый кофе заструился меж листьев. То, на чем все это время сидела девушка, оказалось надгробным камнем, почти полностью ушедшим под землю, и до того протертым, а углы сточенными, что принять его за обычную плитку действительно было нетрудно. Он медленно присел, вытянул руку, касаясь оставшихся потертых букв и цифр: « Бо д 1 - 863». Он отскочил, словно от удара током. Уставился на девушку. - Это шутка такая хэллоуинская? – и издал нервный смешок. – Нет, удалась, правда, я на мгновение испугался даже. Но она не смеялась, даже не улыбнулась. Взгляд ее глаз, еще пять минут назад наполненный надеждой, теперь выражал лишь грусть, скорбь. - Я докажу тебе. И она дернулась с места, перелезая через поваленное дерево. Он последовал, из любопытства ли или потому что верил - неизвестно. И сам не понимал. Быстрый шаг по асфальту, и вот они уже в конце парковой зоны – Конфедерат-авеню, то самое место, на которое он не обратил никакого внимания, заходя в парк со стороны заправки. Они стояли возле открытых ворот, рядом с проезжей частью, где смятую машину отлепляли от покосившегося фонарного столба, и ярко светила сине-красная полицейская мигалка, и знакомого ему ребенка-пирата, что вырывался и просил подойти поближе, тащили за руку по улице, и стекло усыпало асфальт, и валялся разорванный рюкзак с вывалившимся у заднего колеса сэндвичем с жареной курицей…

***

- Я правда умер? Она сидела на собственном могильном камне, он подле, скрестив ноги и сняв куртку – в ней больше не было нужды. - Мне очень жаль… Он горько усмехнулся. Издалека доносился детский радостный визг, изредка включалась праздничная музыка, то возобновляясь, то утихая вовсе. - Это утром случилось или вечером? - Утром. Быстро темнело, и мрачные тени голых веток играли на мутной водной глади. У дальнего берега потянул бледный туман. - Я совсем ничего не помню… - юноша отрешенно следил за крошечной птичкой с желтой грудкой, слетевшей с прибрежного куста и скрывшейся в ветвях ивы. – Как я смог купить кофе? - То здание на территории. - Значит, мы не можем покидать парк? Она помотала головой. И на какое-то время наступила тишина, за которую он был благодарен. Девушка монотонно покачивала ногами, вцепившись в надгробный камень, а он думал. Думал о том, насколько это могло быть сновидением, а если и не сон, тогда где же его приз за самый нестандартный уход от будничной рутины? Должен ли он переживать? Думать о родителях? Он вообще ничего такого не чувствовал. И почему-то волновал только один вопрос… - Мы появляемся только в Канун Дня всех святых? Она улыбнулась. - Для смертных да, но не для друг друга. - Хорошо, - отлегло у него на мертвом сердце, и он засветился от невольной улыбки. - Уильям Гаррисон, март 1841, - вспомнил он, о чем хотел сказать. - Что? - Президент Уильям Гаррисон умер в 1841 году. Значит, твой день рождения в мае сорок первого. Тебе двадцать два. Она обернулась, расплываясь в мягкой улыбке благодарности. - Пойдем, - он встал, протягивая руку. - Куда? - Искать бобров. Ты ведь этого хотела? И она слезла с камня и впервые за долгое время коснулась кого-то, вкладывая свою ладошку в его. И они взбирались и спускались по неровному ландшафту природного парка, и толстые деревяшки настила поскрипывали под подошвами, и село солнце, и тепло горели фонари с дороги, а с берега тонко тянуло мятой. И никто не знает, были ли это действительно их последние неоконченные дела, которые и держали здесь, на этой земле, однако бобров стали видеть в дневное время, копошащимися в зарослях, а старик Хант еще много лет подряд рассказывал, как каждое тридцать первое октября продает кофе одной и той же парочке, которые, по его словам, выглядят довольно счастливыми…