***
Прохладный ночной воздух приятно холодит кожу, слабый ветерок лениво перебирает концы отросших тёмных волос. Приглушённый высотой и расстоянием уличный шум действует успокаивающе, позволяя несколько расслабиться и сосредоточиться на собственных мыслях. Прислонившись спиной к опоре парапетного ограждения, Солдат устало сидит на плоской крыше пятиэтажки, рассеянно крутя в руках верный Зауэр, единственный оставшийся у него пистолет из когда-то внушительного разнообразия огнестрельного оружия. Патронов было недостаточно, только те, что в обойме, но и эта проблема отошла на второй план. Солдату попросту плевать на количество металлических гильз. Ему сейчас не до цифр. Чувство потерянности и запутанности — вот что по-настоящему его беспокоит и преследует, лишая покоя. Обрывки прошлого и настоящего переплетаются с музейными историями, образуя один путаный клубок, разрастаются, давят на черепную коробку изнутри, и порой Солдату кажется, что голова вот-вот разорвётся на части, не в силах больше выдерживать этого давления. И впервые за долгие годы он боится. Впервые за долгие годы не знает, как быть дальше. И всё, что ему остаётся делать, — в немом бессилии проклинать учёных ГИДРЫ, посмевших залезть в его мозги и превратить их в кашу. С шумным выдохом Солдат прислоняется затылком к металлической стойке перил, обращая невидящий взгляд на подёрнутое тёмными облаками ночное небо. От холодного соприкосновения остывшей стали с кожей по телу пробегает волна мурашек, заставляя спину непроизвольно напрячься. В висках от напряжения болезненно стучит кровь, непреодолимо клонит в сон. Поддавшись желанию, Солдат закрывает глаза, позволяя убаюкивающей темноте обступить его со всех сторон. Но блаженное затишье длится недолго. Перед глазами вспыхивают цветные круги, постепенно преобразовываясь в очертания тёмного переулка и девчонки, нервно перебирающей в руках ремешок сумочки. — Откуда? — Увидела, когда прикоснулась к тебе. Там было много всего. Много боли, много воспоминаний… — Умолкни. — Настоящих воспоминаний. — Я сказал: умолкни! Вздрогнув, Солдат распахивает глаза, упираясь взглядом во всё то же чернильное полотно неба и отчаянно пытаясь не застонать от изнеможения. Он уже не помнит, когда в последний раз нормально спал. Стоит закрыть глаза — и пёстрый ворох картинок прошлого вновь проносится ускоренной кинолентой. А теперь к ним добавилась ещё и она. Солдату не составляло труда выслеживать девчонку. Снова и снова. Не составляет труда и сейчас время от времени поворачивать голову и поглядывать на два чёрных квадратика окон расположенного напротив дома. И он не знает, что им движет. Что подначивает опять и опять искать её или что-то о ней, словно летящий на свет мотылёк, хотя он никогда не был одержим конкретным человеком. Вероятно, всё дело в той фразе… Её хриплое «я могу помочь», кажется, въелось под кожу, проникло в жилы и теперь с навязчивой пульсацией разносится по всему телу. И он чувствует, как внутри всё больше разгорается борьба. Сначала Солдат уверенно твердит, что всё под контролем. Ему не нужна помощь, он одиночка. Затем из своего затенённого угла несмело ступает в полосу света Баки, готовый принять помощь, пусть и такую неоднозначную. Но Зимний шипит на него, влепляет горящую пощёчину и с силой швыряет обратно в угол. И так по кругу. Час за часом. День ото дня. Непрекращающаяся война двух сторон одного человека. Человека, мысли которого то и дело возвращаются к той девчонке, осмелившейся пойти за ним и предложить помощь. Зимний не понимал её мотивов и видел в ней лишь угрозу, ненужного свидетеля. ГИДРА всегда говорила избавляться от таковых; именно такие люди, попав в руки противника, будь то правительство, ЦРУ или Щ.И.Т., могут послужить отличным источником компрометирующей информации. Он это помнил, он это понимал. И он нашёл её. Неделю назад. Девчонка спала, клубком свернувшись на небольшом диване. Веки её слабо подрагивали, на лбу залегла складка, придавая лицу хмурое выражение. Глядя на неё, Зимний мысленно усмехается. Она такая слабая, беззащитная… И очень опрометчиво выбравшая квартиру на первом этаже. Тихий щелчок предохранителя Зауэра говорит о полной готовности оружия к устранению угрозы. Придерживая согнутую в локте правую руку левой, Зимний направляет дуло пистолета на окно, прикидывая, на сколько шагов нужно отступить, чтобы пуля без помех настигла свою цель. Он уже готов спустить курок, но палец напряжённо замирает в паре миллиметров от спуска. Солдат тихо чертыхается, расслабляет руку и снова направляет Зауэр на свою цель. Палец по-прежнему не в силах нажать на спуск. Нет, он не может. Он не смог убить её тогда, в переулке. Не смог покончить с ней в любой другой день, когда видел её. Не может убить и сейчас. Даже когда Зимний, кажется, готов покончить с ней раз и навсегда, Баки не позволяет этого совершить. Он больше не желает пачкать руки кровью. Не желает невинных жертв. И это желание настолько сильное, что Зимний Солдат не может его искоренить. Сейчас. Глубоко втянув в себя ночной воздух, Солдат вновь поворачивает голову вбок и бросает косой взгляд на потухшие окна квартиры девчонки. Сары, кажется. Он не верит в то, что она может помочь, может хоть в чём-то оказаться полезной. Всё это слишком просто, слишком подозрительно и неоднозначно. Баки же при мысли об имени девчонки чувствует умиротворение и уверенность, потому что… Он замирает, устремляя невидящий взгляд в гранитную посыпку крыши. Ответ приходит сам собой. Это имя было в его прошлом. — Эй, Стив, ну хватит… — Ещё пять минут, Бак. — Пойдём лучше выпьем чего-нибудь горячего, съедим по сэндвичу. Я плачу. — Не хочется, спасибо. Баки со вздохом запускает руки в карманы брюк, с сочувствием глядя на лучшего друга, который уже целый час неподвижно стоит у свежего надгробия могилы матери. Тонкий коричневый пиджак не спасает от порывов холодного осеннего ветра, отчего Стив то и дело ёжится, зябко передёргивая плечами. А ведь Баки уговаривал друга одеться теплее, но только Роджерс не слушал. «Ей нравилось, когда он на мне, — упрямо возражал Стив, отводя руку Барнса с костюмом потеплее. — И это её любимый цвет». Баки оставалось только смириться. Новый порыв ветра вызывает у Роджерса крупную волну дрожи, подначивая глубже спрятать руки в карманы мешковатых брюк и ссутулиться, и от вида этой картины с губ Баки слетает невольный вздох. Барнсу больно смотреть на болезненно-худую фигуру друга, его бледные, впалые щёки, залегшую на лбу скорбную морщину. Больно видеть устремлённые на каменное надгробие голубые глаза, наполненные невыразимой тоской и глубоким отчаянием. — Ну всё, Стив, хватит, — Баки предпринимает очередную попытку увести друга с кладбища, шутливо добавляя: — Простудишься — лечить тебя не буду. — Ты иди. Я догоню, — кажется, Роджерс даже не обращает внимания на последнюю реплику. Улыбка моментально меркнет, внутри всё сжимается. Баки понимает, что Стив сильно переживает. Переживает в разы больше, чем все присутствующие на похоронах вместе взятые, хотя внешне крайне трудно уловить всю глубину его чувств. Отца Стив практически не помнил, Джозеф Роджерс погиб ещё во время Первой Мировой войны, поэтому мать была для него всем. Опорой, надеждой… Семьёй. И сейчас, когда её не стало, Стиву нужна поддержка. Нужна как никогда. И Барнс сможет это обеспечить. Он это понимает. Он это знает. Как и то, что всегда будет рядом с другом. До самого конца. Баки осторожно опускает ладонь на плечо Стива, слегка его сжимая и надеясь, что этот жест сможет передать всё его сочувствие. Всю поддержку. — Не торопись, — тихий голос наполнен пониманием. — Я подожду тебя у выхода. — Спасибо, Бак, — с благодарностью отвечает Стив, по-прежнему не сводя взгляда с серого надгробия, на котором значится:Сара М. Роджерс 19.05.1890 — 15.10.1936 Сильнее смерти только память
Хлопок автомобильной дверцы вырывает из воспоминаний, мгновенно сбрасывая оковы сна и заставляя тело напрячься. Пальцы механически опускаются на предохранитель Зауэра, взгляд скользит вниз, упираясь в серебристый фургон с чернеющим на боку изображением оскалившейся собачьей головы. — Какого… С губ слетает тихое ругательство, когда из дома напротив группа вооружённых людей выводит жильцов, то и дело раскаляя воздух автоматными очередями. До ушей доносятся истерические женские крики, плач детей и торопливые возгласы ночных конвоиров. Брови хмуро сдвигаются к переносице, когда среди людей Солдат замечает перепуганную Сару, прижимающую сжатые в замок руки к груди.