«Орёл или решка?»

Школьный улей выпустил на свободу яростно гудящий рой и устало вздохнул, похлопывая новенькими занавесками по чистым, лишь пару дней назад вымытым окнам. Дождь еще не успел оставить на стеклах блеклые отметины, а члены Дисциплинарного Комитета — заставить учеников вспомнить о том, что эта школа — почти их дом, а потому ее необходимо содержать в чистоте. Веселый рой разлетался по окрестностям в поисках радости и юношеской беззаботности: дела остались позади, проблемы казались столь незначительными под ясным, пронзительно-синим небом, словно сошедшим с рекламы о дорогом курорте, и хотелось лишь улыбаться, будто всё будущее искрилось столь же привлекательным, манящим светом, как этот спокойный, жаркий весенний день. Сакуры облетали, устилая вены-улочки плотным розовым ковром; вечно спешащие машины не знающих покоя взрослых взметали лепестки к небу, не давая им украсить артерии-проспекты. Ученики растекались по кровеносной системе города, сливаясь с общим организмом, смешиваясь с неспешно прогуливающимися матерями, привычными жестами качавшими коляски, просматривая буклеты о скидках, юркими коммивояжерами, цепким взглядом осматривающими вывески домов, не знавшими покоя служащими, вечно куда-то опаздывавшими — а может, это им лишь казалось. И только старики никуда не торопились, тусклыми взглядами провожая снующих вокруг соседей. Они могли бы сказать, что спешить не стоит: судьба всё равно тебя настигнет, рано или поздно, но абсолютно неотвратимо, они могли бы поведать о том, что жизнь любит подкидывать камни на дорогу как раз в тот момент, когда ты нажимаешь на газ, думая лишь о том, что далеко впереди, и забывая смотреть на дорогу, но они молчали. Ведь эти клетки не замирающего ни на секунду организма уже отжили свое, а делиться знаниями с теми, кто всё равно не поймет, поскольку никогда не смотрел на гудящий муравейник со стороны… им это было ни к чему. Ведь они точно знали, что рано или поздно осознание приходит к каждому. Неизбежно, как дождь после солнечных дней. Савада Тсунаёши, как и многие другие школьники, с надеждой смотрел на белые пушистые облака, сбивавшиеся в стайки под легкими порывами ветра, растрепавшими его и без того вечно топорщащиеся волосы. Зимним дыханием пробежал особо сильный порыв по смуглым рукам, пробрался за ворот еще ранним утром помявшейся белой рубашки, запутался в каштановых прядях и упорхнул в неизвестность, оставив на прощание толпы мурашек и традиционный тяжелый вздох. Савада всегда вздыхал так, словно в его жизни не было ничего, кроме падений на ровном месте, разбитой посуды и перепачканных в чернилах из испортившейся ручки тетрадей. Словно он, как и пару лет назад, не мог дать отпора хулиганам и все вокруг звали его исключительно прозвищем, закрепившимся еще в детском саду — «бесполезный Тсуна». И ни появившиеся внезапно, словно торнадо, верные друзья, ни репетитор, научивший его драться и стоять за свои убеждения до конца, ни титул наследника величайшего мафиозного клана, который он не хотел принимать, но принял ради будущего своих товарищей не могли изменить эти вздохи. Обреченные и беспокойные, как взмахи крыльев колибри. «Ничего не изменится», — говорил он когда-то, подразумевая, возможно, лишь самого себя, ведь всё изменилось, а он всё так же вздыхал, с завистью глядя вслед друзьям, верившим в себя и почему-то в него. — Домой пойти? — спросил он сам себя и окинул взглядом улицу. Дома ждала мать с сытным, еще теплым ужином и неизменной, чуть усталой, но преувеличенно яркой улыбкой, и репетитор с горами домашнего задания, тренировкой по рукопашному бою, а также документами, присланными из клана. Тсуна готовился к выпускным экзаменам, вступлению в должность и грядущим битвам, получая нагоняи за лень, недостаточное усердие и нежелание принимать свою судьбу. «Безответственный». Вчера Реборн впервые на полном серьезе назвал так своего ученика, и сейчас тот, почесав затылок, направился к торговому кварталу. Прошлым вечером он шептал, что непременно покажет Реборну, как тот неправ, ведь он всегда принимал всё ниспосланное судьбой, хотя отчаянно хотелось убежать, однако новый день принес осознание неизбежности: репетитор всегда будет говорить гадости, и ничто его мнение не изменит. А в торговом квартале открылся новый игровой центр. — Одна игра — всего сто йен. Спокойный мягкий голос, такой неуместный в суете широкой улицы, заполненной смехом и перебранками учеников, заставил Тсунаёши вздрогнуть. Интуиция прошептала: «Он не такой как все». Но опасности не ощущалось, а потому привычка отмахиваться от собственного внутреннего голоса, как обычно, скооперировалась с легким любопытством. Тсуна посмотрел на школьный забор, у которого вольготно расположился небольшой серый коврик, больше напоминавший половую тряпку. На блёклом обрывке ткани по-турецки сидел седовласый мужчина лет пятидесяти пяти на вид, высокий, бледный, с запавшими глазами, скользившими по снующим вокруг ученикам цепким, но странно-отстраненным взглядом. Перед ним на лакированной доске стояли три черных бокала, образуя четкую, идеально ровную линию. Рядом, в складках коврика, валялся небольшой шарик — он переливался, искрился, манил, напоминая о кочующих ярмарках и летних фестивалях, о детских забавах и беззаботных днях, в которых сверкающие стекляшки — особое сокровище, за которое не жаль отдать пару десертов, а может, даже получить синяк в попытке защитить его. Тсуна вздохнул. Азартные игры его никогда не привлекали, ведь он давно уяснил из опыта одноклассников, что выиграть в них просто невозможно. Он хотел было двинуться дальше, как и все, кто проходил мимо странного незнакомца, окидывая того любопытными, но крайне настороженными взглядами, вот только… — Эй, парень! Да-да, ты, с взлохмаченными волосами. Подойди-ка. Тсуна поёжился. Взгляд незнакомца вдруг показался странно тяжелым, приковывающим, затягивающим — как бездна, что вглядывается в самые потаенные уголки твоей души, решая, дать ли тебе еще один шанс или пора заканчивать детские игры… Шаг назад. Неуверенный, робкий. — Да не бойся, я тебя не съем. Давай сыграем, — торговец азартом не хотел отпускать намеченную жертву. И отчего-то уверенно, спокойно улыбался — без ехидства или наигранного добродушия, словно и не собеседнику вовсе, а самому себе и своим мыслям. Без тени сомнений. — Я в азартные игры не играю, — пробормотал Тснаёши и опустил глаза. — Боишься шулеров? — кривая усмешка и всё тот же пронзительный взгляд. — Все боятся. Ну что ж, можно сыграть в игру, где сжульничать крайне сложно, и всё может свестись лишь к удаче. Не хочешь проверить себя? Умеешь ты расположить к себе капризную Госпожу Удачу или нет? — Я и так знаю: не умею, — поморщился Тсуна, но любопытство взяло верх. Игровой центр находился на другом конце города, а ветер крайне редко дарил коже мурашки, видимо, решив, что жара куда более подходящий спутник надвигающемуся лету, явившемуся в этом году аномально рано. — А ты пытался? Ты хотя бы знаешь, как это делается и возможно ли это в принципе? — усмешка, на этот раз саркастическая. Тсуна вскинул брови: «Уличный игрок не верит в удачу? Точно шулер!» Но почему-то интуиция промолчала, словно растерявшись. Как, впрочем, и ее обладатель. Он еще раз окинул взглядом собеседника, на этот раз внимательно присматриваясь к деталям. Длинный острый нос, больше похожий на клюв хищной птицы, короткие седые волосы, растрепанные, словно их обычно расчесывали пятерней, а не гребнем, ничем не примечательная одежда, разве что слишком чистая и опрятная для уличного шулера, к тому же надевать пиджак в такую жару… Савада поморщился. «И чего я с ним вообще разговариваю? Не хочу я играть, наверняка ведь продую. Даже если он не жулик, всё равно проиграю». И словно прочитав его сомнения, мужчина объявил: — Знаешь игру в монетку? Ее подкидывают и ловят в полете, а один из игроков пытается угадать, орлом или решкой вверх она лежит. Всё просто, а если мы возьмем твою монету, сможешь не волноваться о смещенном центре тяжести. — А если вы монетку подмените? — раньше Савада бы ни за что о таком не спросил, поскольку это было неприлично и могло оскорбить собеседника, но два года с мафиози всё же на него повлияли — он и сам не заметил, насколько. Игрок усмехнулся, словно только этого и ждал. Взгляд его стал еще более цепким и холодным, будто пытался рассмотреть нечто, невидимое окружающим. — Тогда пометь ее, а после раунда сразу же осмотришь, чтобы понять, есть ли метка. — Да ну, не хочу я, — пробормотал Савада, бросая косые взгляды то на собеседника, то на дальний конец улицы. — Неужто сдашься, даже не попробовав? — и снова усмешка, на этот раз слегка пренебрежительная. — Жажда наживы губит многих, хорошо ее не иметь. Но неумение рисковать куда хуже азартности. — Хотите сказать, что я трус? — обреченное спокойствие в усталом голосе. — Откуда мне знать? Я знаю лишь, что тот, кто не умеет рисковать, обречен на проигрыш. Всегда. Говорят, «не проигрывает тот, кто ничего не делает», вот только он и не выигрывает. Он просто лежит на обочине жизни, не пытаясь ничего достичь. Те же, кто движется вперед, всегда сталкиваются с моментами выбора, когда надо решить, рискнуть или отступить, сделать ставку или спасовать. И дело не в азарте и жажде легкой победы. Спасовать на плохой раздаче логично, рискнуть, когда есть шанс выиграть, тоже, если, конечно, ты всё просчитал, и уверен, что шанс есть. Он может быть призрачным, но только игроку решать, попробовать ухватиться за него или свернуть. Можно сказать, что в такой ситуации всё зависит от ставок, но суть не только в них. По большей части она в страхе. Контролировать свой страх — вот что важно. Знаешь, удача любит тех, кто не боится упасть на самое дно ада. Тсуна удивленно смотрел на седовласого мужчину, слишком бодрого и подтянутого для своих лет, но в то же время отчего-то казавшегося неживым. Будто странную речь произнес кто-то, и впрямь опускавшийся на самое дно ада и вернувшийся из глубин — не раз и не два, и даже не сотни. Тсуне вдруг показалось, что этот человек всегда одной ногой за гранью, и по спине невольно побежали мурашки. Вот только эта речь заставила его кое о чем вспомнить. О том, что он так отчаянно пытался забыть с самого утра. «Безответственный». — Хотите сказать, те, кто не рискуют, бесполезны и безответственны? — Вовсе нет. Бесполезны те, кто не умеет рисковать — разница очевидна. Тсунаёши вздохнул. Реборн всегда говорил, что он слишком мягкотелый, не умеет, а главное, не хочет принимать решения, старается спрятаться от любого, даже малейшего выбора и… не умеет рисковать. — Я сыграю. Нелогичное, необдуманное решение. «Ой, дурак, ой, дурак! Ну зачем?! Вот что ты и кому сейчас доказать пытаешься? Шулеру этому? Да он у тебя просто деньги выманить хочет! Опомнись!» Кулаки сжались, взгляд бегал по асфальту, губы превратились в тонкую полоску. Вот только, несмотря ни на что, отступать отчего-то не хотелось. «Безответственный». Он ведь так хотел доказать, что это неправда… — Ладно. Тогда пометь монету, — абсолютно спокойный, чуть ли не безразличный голос заставил Саваду удивленно вскинуть брови. Игрок не сдвинулся ни на сантиметр, не улыбнулся, не сказал, что это верное решение, словно его вообще не волновало, будет ли противник играть! Или он был заранее уверен в исходе разговора… Тсуна вытащил из кошелька монетку и маркером написал на «решке» свое имя. — Кстати, меня зовут Акаги, — представился игрок и поднялся наконец на ноги, принимая новый игровой инвентарь. — Тсуна, Савада Тсунаёши. А почему вы вообще решили со мной сыграть? — любопытство взяло верх. — Увидел, что тебе нечем заняться, подумал, неплохая игра получится, — и снова усмешка, пристальный взгляд, а монета легла на большой палец неухоженной, но совсем не мозолистой руки. — Давай пробежимся по правилам. Угадывать, естественно, будешь ты, но определиться надо сразу, а то долгие раздумья только мешают. Скажем, по пятнадцать секунд на решение, идет? — Ладно, пойдет, — пожал плечами Тсунаёши, подумав, что сколько ни размышляй, всё равно не узнаешь точного ответа, шансы ведь пятьдесят на пятьдесят. Он бы удивился, скажи ему любитель теории вероятности о том, что шансы на победу в первом и пятом коне могут разниться, вот только наперед Тсуна всё равно загадывать не собирался: он планировал сыграть максимум пару раундов и пойти в торговый центр. — Тогда, думаю, тебе придется по душе и последнее правило. Ставку оглашаем перед началом раунда. До того, как монета подброшена, от игры можно отказаться, но как только она полетела, играем до конца. Предлагаю делать ставки по очереди, это интереснее. — То есть я могу отказаться, если вы поставите слишком много? — уточнил тут же засомневавшийся Тсунаёши. — Естественно, — подтвердил его собеседник с улыбкой. Но почему-то по спине парня побежали мурашки… — Ммм, а давайте тогда сразу договоримся, что большие деньги ставить нельзя? — не доверять сомнительным правилам он научился у своих новых друзей, что должны были стать основой клана под его руководством. Вот только Акаги рассмеялся. — Думаешь, я предложу школьнику такую ставку? Я здесь от скуки, а не ради прибыли. Хочу посмотреть, на что способна нынешняя молодежь. За деньгами я бы пошел в игорный дом, а не к школе. Впрочем, если сам решишься на такую ставку, против не буду. Так что не ограничивай себя ни в чем. А я не стану тянуть из тебя деньги. Моя первая ставка — сто йен, сегодняшний стандарт. — И я точно смогу отказаться от ставки? — недоверчиво уточнил Савада. — Точно. Три секунды до броска монеты тебе должно хватить, согласен? — Ну, в принципе, да. Тсуна почесал кончик носа. Основная масса школьников уже разошлась по своим делам, и лишь небольшие группы задержавшихся периодически проходили мимо, бросая на собеседников удивленные взгляды. Девочки хихикали, перешептываясь, мальчики смеялись в голос, некоторые крутили пальцем у виска, кивая на Саваду, и он не мог подавить смущение. Акаги же словно не замечал окружающих, он смотрел прямо в глаза Тсуны и будто не видел ничего кроме них. — Тогда начнем? — Ну, давайте… — он сдался. «Всё равно это просто дурацкая игра, чтобы убить время!» — Ставка — сто йен, — объявил Акаги, и монетка взмыла в воздух ровно через три секунды. В ярких лучах солнца она блекло заблестела, напоминая потускневшую мишуру. Она была так не похожа на искрящийся веселый шарик родом из детства, что притаился неподалеку — ее истертые от тысяч прикосновений бока не могли подарить радость. Зато могли помочь оплатить покупку, и потому любой взрослый сказал бы, что она куда ценнее яркой стекляшки. И ребенок бы ни за что с ним не согласился… Хлопок. Тсуна вздрогнул. Правая ладонь игрока накрыла левую, крепко сжимая монету. «А, точно! Орел или решка?» — подумал Тсуна. И интуиция вдруг шепнула ответ. Не задумываясь, он его повторил: — Решка. Акаги поднял ладонь. Монета лежала решкой вверх, недвижимая, как прихлопнутая муха. — Неплохо, угадал с первой попытки. Проверь метку. Тсуна снова почесал кончик носа, на этот раз пытаясь спрятать радостную улыбку. Он никогда не побеждал в азартных играх, лотереях и прочих испытаниях удачи, потому что никогда не играл. Боялся проигрыша. А сейчас вдруг победил, и это заставило настроение резко подпрыгнуть. «А всё-таки интуиция у меня и правда неплохая, она ведь меня всегда выручала, даже в сражениях. Попробую на нее положиться!» — подумал он и проверил монету. Метка была на месте, Тсуна довольно кивнул и вернул рабочий инструмент Акаги. Тот же в свою очередь передал ему монету в сто йен, выуженную из кармана. — Выигрыш надо отдавать сразу. Или, по крайней мере, как можно раньше. Долги — самое противное, что может быть в азартных играх. Отдавать их необходимо, а раз уж это неизбежно, делать это надо сразу. Отчего-то такая позиция Тсуне понравилась, и он согласно кивнул. Быть должником он не любил и привык всегда платить по счетам, даже если делать этого ужасно не хотелось. — Тогда твоя ставка. Монета приготовилась к броску, Акаги прищурился. Тсуна призадумался, и на задворках сознания снова всплыло слово, которое хотелось навсегда выбросить из своего словарного запаса и больше никогда не слышать. «Безответственный». Отчаянно захотелось рискнуть. Назло Реборну? Чтобы доказать ему что-то? Чтобы заглушить обиду, окунувшись в игру? Чтобы проверить собственную удачу? Чтобы показать самому себе, что иногда он и впрямь может принимать решения самостоятельно? Не важно. Главное, Савада смущенно предложил: — А давайте пятьсот йен? Три секунды, и монета взмыла в воздух. Тсуна удивленно посмотрел на противника, никак не отреагировавшего на повышение ставки, и засомневался. «Может, он изначально хотел ставки поднять?..» Хлопок. Снова легкая дрожь и ответ, основанный на шепоте интуиции: — Решка? Ладони раскрылись, открывая миру обреченно позволявшую себя прихлопывать исписанную монету. Решка. Тсуна ликующе улыбнулся. Настроение подпрыгнуло до небес: впервые в жизни он выигрывал, и это грело душу сильнее чашки какао из рук матери. Хотелось запрыгать и крикнуть: «Вот так! Я тоже могу выигрывать, видишь, Реборн?!» Но Тсуна лишь счастливо улыбался, проверяя монетку и думая о том, что сегодня на удивление хороший день. «Может, в противовес вчерашнему? Гокудера говорит, что черные полосы обязательно сменяются белыми, может, и правда?..» — Еще кон? — уточнил Акаги, вручив победителю выигрыш, и Тсуна кивнул, тут же настроившись на игру — всё же был риск слишком сильного повышения ставок. Вот только улыбка с губ сползать отчаянно не желала. Игрок кивнул в ответ, а в следующее мгновение безразлично произнес: — Тогда моя ставка — ноготь. Тишина. Всё та же широкая улыбка и округлившиеся глаза — странное сочетание несочетаемого. Три удара сердечной мышцы, отсчитавших пульс времени. Монета взмыла вверх. — Чего?! — крик, высокий, но, как обычно, не слишком громкий, полный неверия и непонимания. — Проигравшему вырвут ноготь, — бесстрастный ответ, полный ледяного спокойствия. Хлопок. На асфальт упала соленая капля, сорвавшаяся с виска; Тсуна не почувствовал, как задрожали ноги. — Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать… «Это шутка, это шутка… Это шутка?!» — билось в голове. — Двенадцать, одиннадцать, десять… «Да не может быть! Черт, черт, черт! Орел или решка?!» — Девять, восемь, семь… Интуиция едва различимо шепнула: «Решка». «Да не может быть! — ответил разум. — Два раза уже выпадала, в третий точно не выпадет!» — Шесть, пять, четыре… «И вообще, почему я должен в это играть?! Идиотская ставка! Так не бывает, не бывает!» — Три, два… Пронизывающий до костей взгляд и безжалостный отсчет. Сжимавший в руках монету человек отступать был не намерен. И на асфальт упала еще одна соленая капля. «Он не шутит». — Один… — Орел! Медленно, словно старый кинопроектор заело, сменялись кадры. Вот двинулась крупная ладонь, не похожая на ладонь человека, проводящего дни на улице; вот обнажил запястье серый рукав отглаженного пиджака, дорогого, качественного, совсем не похожего на одежду уличных шулеров; вот солнце блеснуло тусклой вспышкой, отражаясь на монете, вдруг ставшей неимоверно ценной. Решка. Шаг назад. Тсуна упрямо замотал головой, что-то невнятно шепча. Ему протянули монету, предлагая проверить ее подлинность, но он лишь всё быстрее что-то бормотал, бегая глазами по асфальту, а затем вцепился пальцами в волосы. — Проверь монету. Тсуна вздрогнул. Словно кто-то нажал на спусковой крючок, заставляя плотно сжатую пружину выпустить заряд на свободу. — Да что это за ставка?! Это вообще что? Шутка? Кому в голову придет на такое играть? — А почему бы и нет? Спокойный ответ выбил из колеи сильнее любого крика. И на Саваду вдруг накатило осознание происходящего. Неотвратимой лавиной оно поглотило его сознание: «Всё это… специально. Не просто так. Он специально это сделал. Он ждал именно меня». — Зачем? — едва слышный шепот. — Потом объясню. Проверь монету, чтобы не возникло претензий. Всё это время та покоилась на протянутой вперед ладони игрока, ни на миллиметр не сдвинувшись и ехидно подмигивая Тсуне приведшей к проигрышу стороной. Метка уродливым клеймом сообщала, что в жульничестве Акаги не обвинить, и монета довольно скалилась. Дрожащая рука коснулась ее и тут же отдернулась, как от гремучей змеи. Но затем снова приблизилась и на этот раз осторожно подняла. Вот только осмотр не помог: клеймо исчезать не желало, как и победный оскал металлического кругляшка. — Да что происходит?! — снова крикнул Тсуна, крепко сжав ненавистную монету. — Зачем вам это? Вы вообще кто?! — Я уже называл свое имя, — ответил победитель с усмешкой. — Имя, имя, и что? Какая разница? Зачем вам это, кто вы такой, что я вам сделал?! Почему вы меня решили… решили… — Я игрок. А ты проигравший. И весь вопрос в том, заплатишь ты долг или попытаешься от этого уклониться. — Вам что, деньги нужны? А, я понял, — Тсуна потер виски, уставившись на асфальт. — Вы специально назвали такую ставку, чтобы я от шока не успел от нее отказаться, а теперь хотите получить деньги взамен… — Вовсе нет. Долг важнее всего. Проиграл кровь — отдай кровь, проиграл ноготь — отдай ноготь, проиграл жизнь — отдай жизнь. Это правило азартных игр. Не принимай ставки, которые не в состоянии оплатить. А если принял, проиграв, плати. Должников никто не любит, но тех, кто пытается уклониться от оплаты, просто презирают. Их даже ненавидеть не за что. А впрочем, каждый сам решает, как ему поступать. Уклоняющихся от уплаты долга много, так всегда было и всегда будет. Люди делают ставки, рассчитывая на выигрыш, а проигрывая, окунаются в пучину страха. Он начинает разъедать их заранее, еще до того, как был сделан последний ход — ровно тогда, когда надежда на победу сменяется неуверенностью. Неуверенность порождает сомнения, сомнения — страх, и человек тонет, захлебываясь в ужасе. Неспособный думать, неспособный просчитывать свои действия, он лишь плывет по волнам паники к проигрышу. Не поддаваться страху — вот главное правило для жаждущего победы. А тот, кто действительно ее жаждет, может победить. Но только если идет к ней, не сворачивая. Ведь удача любит тех, кто готов погрузиться в пучину непроглядной тьмы без страха и сомнений. Свою удачу каждый строит сам — это правда. Только трактовать эту фразу можно по-разному. Кто-то пытается ее подманить, кто-то — всё просчитать, исключив малейший риск, а кто-то рискует, лишь когда есть шанс на победу, вне зависимости от ставки. Ты сегодня рискнул. И проиграл. Цепочка проста — закончи ее. Мягкий голос звучал удивительно спокойно, настолько, что Тсуне показалось, будто этот человек с легкостью сам вырвал бы себе ноготь, оказавшись на его месте. И осознание этого факта заставило злость и раздражение исчезнуть. Осталась лишь опустошающая, давящая безысходность. — Проиграл — значит, должен заплатить, — пробормотал Тсуна и едва слышно спросил: — И что, вы бы это сделали, если бы проиграли? — Естественно, — ни тени сомнений. И Тсуна не удивился. Он чувствовал, что этот человек не лжет. Видел в той бездне, что всё это время неотрывно смотрела прямо ему в глаза. — Я… я… — он сглотнул, к горлу подступал комок, а затем вдруг в памяти белым пламенем вспыхнуло всего одно слово. «Безответственный». И сердце отчего-то затопила так редко появлявшаяся в нем уверенность. — Я заплачу. Акаги кивнул и махнул рукой, требуя следовать за ним, после чего скрылся в ближайшей подворотне. На негнущихся ногах Савада последовал за ним, и вскоре увидел то, от чего сердце замерло в груди. Клещи. Небольшие аккуратные клещи в широкой ухоженной ладони, совсем недавно прихлопывавшей монету, которую он всё еще держал в руках. Шаг назад. Мгновенно пересохшее горло, панический ужас и нервная дрожь, упавшая на асфальт помеченная виновница происходящего. «Мне вырвут ноготь, вырвут ноготь, вырвут ноготь!.. Прямо как в фильмах про пытки! Просто возьмут и вырвут! Без наркоза, без… без… Мне просто вырвут ноготь!!!» — Ну так что, решишься оплатить долг или попробуешь сбежать? — Да почему я вообще должен это делать?! Кто вы такой, я вас даже не знаю, почему я должен?.. — Ты принял ставку, — голос Акаги стал холоднее лишь на полградуса, но Тсуна съёжился — не от страха, от осознания своей неправоты. Ведь впервые этот голос изменился, впервые в нем промелькнуло что-то вроде… презрения? Промелькнуло и ударило больнее хлыста. Больнее слов, последовавших затем. — Тебя никто не заставлял соглашаться на игру, на третий кон, но ты согласился. Ты мог отменить всё, услышав ставку, но не отменил. Ты мог прислушаться к интуиции, но прислушался к логике и проиграл. Кто я значения не имеет. Ты принял решение сыграть, маленькое и незначительное решение — сыграть с уличным игроком. Можешь сбежать, ничего не изменится. Твоя жизнь останется прежней. Возможно. Или тебя начнет грызть совесть, кто знает. Я тебя преследовать не собираюсь, сбежишь — это останется на твоей совести. Выбор за тобой. Выплатить долг с честью или сбежать. Решай. Жизнь ведь вся состоит из решений, разве нет? Маленьких и больших. Кто знает, что принесет каждое из них, но принимать их всё равно приходится. «С честью», — зазвенело в совершенно пустой голове. И память услужливо подкинула картинки, которые Тсуна не хотел прежде вспоминать. Вот длинноволосый мечник с усмешкой на губах отказывается от помощи победившего его человека, говоря, что не позволит растоптать его честь мечника, а в следующую секунду его утаскивает под воду огромная белая акула. Вот парень в диадеме с переломанными руками и ногами крепко сжимает в руках трофей и смеется, смеется, смеется… Вокруг него растекается королевская кровь, его кровь, и он смеется от этого еще сильнее, а пламя кружит вокруг него, с потолка падают обломки перекрытий: он победил, оставшись в доме, где должен был прогреметь взрыв, в отличие от отступившего противника. Человек с белыми крыльями ангела теряет их и погибает в алом мареве пожара, отказавшись сдаться без борьбы, не допуская ни на секунду мысли о проигрыше, даже когда крылья сменились потоками крови. Израненные друзья стоят насмерть, защищая тех, кто не может сам спасти свою жизнь. «Иногда и мелкие зверьки могут быть не обычными слабаками, иначе их давно бы уже искоренили», — произносит холодный голос, а его обладатель, сильнейший человек, которым Тсуна всегда восхищался и которого невольно опасался, разрушает непробиваемую стену, уничтожив в одиночку более пятиста врагов… «Честь, да?» — отрешенно подумал Савада и сам не заметил, как двинулся к победителю этой крошечной, ничего не значащей дуэли. Впрочем, всё в мире относительно. Он мог бы сбежать, мог бы сказать, что эта дуэль и впрямь ничего не значила, однако шел вперед. А значит, независимо от причин и последствий, она всё же была важна. «Я не такой, как они. Я не сильный, у меня нет ни королевской гордости, ни чести мечника, которую надо защищать до последнего, я просто маленький зверек. Но я не хочу отступать. Этот человек ведь прав. Я сам принимал решения. Все. Даже те, к которым меня подтолкнули или и вовсе подтащили силком. Вот как сейчас. А, погодите… Я, кажется, знаю. Точно, так оно и было. Только вот это ничего не меняет. Потому что… не знаю, как насчет чести и гордости, просто за свои поступки нужно отвечать». — Вы специально сюда пришли. Ждали именно меня. Маленькими ставками заставили поверить в то, что игра безопасна, а потом шокировали последней ставкой, чтобы я точно не смог отказаться от игры. Вы именно этого хотели: чтобы я проиграл эту ставку. Не знаю, зачем вам это, может, мстите, хотя не похоже, только вы это всё подстроили специально. Может, даже знали про мою интуицию, и этим шоком сбили еще и ее. Точнее, меня. Не дали к ней прислушаться. Вы из мафии, да? Хотя не важно. Вы выиграли. Делайте. Протянутая рука — дрожь в мозолистых пальцах. Только в глазах страха уже не было. И лишь ноздри трепетали, да губы сжимались от осознания того, что сейчас произойдет. — Уверен? — уточнил Акаги, удобнее перехватив клещи. — Да, — Тсуна сам удивился тому, что его голос не дрогнул. А в следующую секунду все мысли вылетели у него из головы. Мизинца касаются горячие пальцы, темный металл впивается в ногтевую пластину. «Закуси платок, будет проще», — совет растворяется на задворках сознания, и Тсуна отстранено, словно не по своей воле, свободной рукой достает платок, скручивает и прикусывает. Небо такое яркое, а солнце светит так ослепительно, будто хочет выжечь глаза. Облака сбиваются в стаю, превращаясь из мелких, разрозненных обрывков в сильное, могучее существо, не знающее преград. Ветер кружит в кронах деревьев, даря листве так необходимую людям, неспособным достичь этих высот, прохладу. Где-то вдалеке бурлит жизнь, смех и слезы смешиваются в бесконечный монотонный гул, а старики спокойными взглядами следят за комедиями и трагедиями, разворачивающимися у них на глазах… Крик. Сдавленный, хриплый, приглушенный, прорывающийся сквозь кляп надрывным, замершим на одной ноте звуком, больше похожим на вой. Дрожь в коленях, слезы, смешавшиеся с потом и рухнувшие на асфальт бесполезной жалкой пародией на дождь. И удовлетворенный взгляд человека, держащего в руках окровавленные клещи. Тсуна рухнул на колени, правой рукой прижимая к груди левую, искалеченную. К слезам на асфальте присоединились багряные капли, ненужный уже кляп упал неподалеку, а Акаги вытащил из кармана большой белый платок и подошел к Саваде. Тот судорожно дышал, периодически всхлипывая и хрипя, из уголка губ стекала тонкая струйка слюны, глаза метались по асфальту невидящим взглядом, а тело раскачивалось взад-вперед. Опустившись на колени, Акаги осторожно взял руку паренька, и тот застонал, впрочем, не пытаясь сопротивляться. Белая ткань мгновенно окрасилась алым, профессиональными движениями игрок накладывал повязку на искалеченный палец, но в глазах его не было ни сочувствия, ни раскаяния — лишь уважение. Закончив перевязку, он перетащил Тсуну ближе к стене и усадил, прислонив к ней спиной. Затем подобрал с асфальта клещи, вытер их еще одним выуженным из кармана платком и убрал во внутренний карман пиджака. Обтер руки, положил на платок ноготь, обернул его и сел рядом с Савадой. Время тянулось медленно, и лишь обжигающая боль да тишина были настоящими в этом неправильном, исковерканном мире, сузившимся для Тсунаёши в крошечное пятно на асфальте. Красное пятно, постепенно становившееся коричневым. Солнце медленно ползло к горизонту, ветер усиливался, облака всё сильнее напоминали тряпку, до сих пор валявшуюся у ворот школы — совсем рядом и так далеко, будто в иной жизни. — Меня зовут Акаги Шигеру, — наконец разрушил тишину мягкий голос, но Тсуне показалось, что кто-то выстрелил из пушки. Это был настолько неуместный, настолько неправильный, настолько лишний звук, что хотелось заткнуть уши и завыть, завыть в голос, протяжно и надрывно, словно в последний раз! Но он лишь стиснул зубы и сдавленно захрипел. Сознание медленно возвращалось, а вместе с ним возвращалось и понимание происходящего. И Акаги прекрасно осознавал, что сейчас Тсуна уже в состоянии понять его слова. — Не уверен, что мое имя тебе о чем-то скажет, Савада Тсунаёши, но я о тебе наслышан. В теневом мире этой страны я отнюдь не последняя фигура, как бы забавно это ни звучало. Меня называли «легендой маджонга», я был игроком, соглашавшимся на самые странные ставки — игру на собственную кровь, например. И как-то незаметно я попал в клан якудза, который в итоге стал сильнейшим в этой стране. А его лидер — мой друг. Вот и тянем мы этот клан с шестидесятых годов. А недавно я услышал, что у сильнейшего мафиозного клана, Вонголы, объявился наследник. Знаешь, мы с Вонголой в последнее время нередко пересекаемся, с нынешним главой в хороших отношениях, так что я захотел узнать, кто станет новым лидером. Проверить кандидата, так сказать. Созвонился с доном Тимотео, спросил, можно ли сыграть с тобой, он ответил, что ты ни за что не согласишься, потому как в свою победу никогда не веришь, да и вообще в азартные игры не играешь, к тому же еще и феноменальная интуиция Вонголы точно будет против. Но я решил тебя проверить, а отступать от своих планов считаю невозможным. Пришлось придумывать варианты. Но ты согласился на самый простой. Дон Тимотео не был в курсе деталей, знал лишь, что я хочу игрой проверить, можно ли на тебя положиться, но сказал, что к интуиции ты прислушиваешься далеко не всегда — видимо, хотел, чтобы ты вынес из нашей встречи урок и начал на нее полагаться. Ну да не важно, главное, обыграть тебя было слишком просто, ты всё верно описал — банальный прием, рассчитанный на твое замешательство. Впрочем, если бы интуиция не была проигнорирована, проиграл бы я, и сейчас в платке лежал бы мой ноготь. Я по счетам плачу всегда. Но знаешь, я тебе не врал: удача любит тех, кто спускается за ней в ад без страха. И чем больше человек боится, тем меньше у него шансов на победу. Не только в азартных играх. А я всего лишь хотел проверить, чего ты стоишь. Сдержишь обещание, данное незнакомцу, не наделенному властью и силой, или сбежишь. Хотел понять, есть будущее у Вонголы или нет. Стоит нам и дальше сотрудничать по-прежнему, или придется играть с бесчестным боссом… Повезло. Тебе можно верить. Конечно, ты сейчас разозлишься, имеешь право, но на игру можно было и не соглашаться. Так что в последствиях виновны оба игрока в равной степени, не важно, жульничал ли кто-то из них, давил на противника или считал карты. Победа есть победа, поражение есть поражение, вступая в игру, рассчитывать можно лишь на один из этих двух вариантов. И у того, кто идет к победе не оглядываясь, шанс на нее куда выше, чем у того, кто позволил промелькнуть хотя бы тени страха. Потому что страх — действительно мерзкая штука. Он имеет свойство разрастаться и заполонять всё вокруг. И перебороть его куда сложнее, чем не подпустить к себе. Ты боишься, очень боишься, страх вокруг тебя прямо-таки витает, его невооруженным взглядом видно. Если ничего не сделаешь, потопишь сам себя. Скажи, почему ты согласился на игру? Я убеждать только начал, а ты согласился. — Не хотел быть безответственным, — заплетающимся языком ответил Савада. Почему-то в душе не было ни ненависти, ни злости, ни раздражения — только усталость и отрешенное осознание странной истины, бившейся в висках набатом: «Он прав, он прав, он прав». И что-то менялось. Где-то глубоко, в самых потаенных уголках его души, что-то надламывалось, смещалось, искривлялось и с треском меняло форму. А может, саму суть? — Хм… Безответственным, говоришь? — Саваду окинули оценивающим взглядом, а затем Акаги рассмеялся. — Пытался доказать самому себе, что можешь принимать решения без оглядки на окружающих и следовать им, да? Тсуна покосился на собеседника и подумал вдруг, что тот его понимает куда лучше, чем он сам. Едва заметно кивнув, он вернулся к созерцанию асфальта, а игрок с многолетним опытом снова рассмеялся — невесело, саркастично, но в то же время понимающе. — Не лучший способ. Впрочем, ты это уже понял. Что ж, надеюсь, эта встреча не пройдет для тебя даром. Я узнал, что хотел: ты будешь честным боссом, но пока являешься слишком нерешительным и, вероятно, не слишком дружащим с логикой подростком. Маленький совет: сначала научись просчитывать ходы, а потом садись за игровой стол. Жизнь — та же азартная игра, особенно в мафии, так что не спеши со вступлением в должность. Справишься с этим препятствием — станешь хорошим боссом, не справишься и не научишься грамотно рисковать, станешь очередным трупом на обочине. Или прячущейся за Серым Кардиналом номинальной фигурой. Но ты ведь не трус, только что это доказал, так что… удачи, Савада Тсунаёши. Я буду верить в будущее Вонголы. До встречи. — И не скажете, что рассчитываете на содружество кланов? Не извинитесь там… за руку, чтоб я не решил мстить или вроде того? — мысли путались, отказываясь выстраиваться в стройный словесный ряд, но картина происходящего была на удивление четкой. И Тсуна чувствовал, какой ответ сейчас услышит. — Нет, конечно. Подобное просто так не прощают — только если действительно понимают причины. Если ты их поймешь, простишь сам. На нет же и суда нет, я знал, на что шел. — Ммм, причины? Вы слабаков не любите, вот и пришли с проверкой. А еще… Вонголу цените и не хотите, чтобы у нее слабый босс был. В смысле, она же гарант… соблюдения законов мафии и всё такое. Она всех волнует. Если мою кандидатуру не поддержит большинство боссов, дедушка Тимотео найдет кого-нибудь еще. А вы могли это сделать, да? Могли всех против меня настроить? Акаги рассмеялся. — Читать людей — моя специальность. Делай выводы. — Значит, вы пока не против меня. А то бы сразу ушли… — Похоже, с логикой ты всё же дружишь, но исключительно в серьезные моменты. Жаль, в жизни ведь незначительных элементов нет. Ну ничего, поймешь когда-нибудь. — Кажется, сегодня понял… — Ну и хорошо. До дома доберешься? — Доберусь… Знаете, мне как-то друг сказал, что «иногда и мелкие зверьки могут быть не обычными слабаками, иначе их давно бы уже искоренили». Я за эту фразу цеплялся долго… А вот сейчас так вдруг странно стало. Не хочу быть «иногда». Сильным… сильным быть хорошо, даже если больно. Особенно если больно, — он прикрыл глаза и шумно сглотнул. Мысли по прежнему отказывались складываться в понятные фразы, но Акаги его всё же понял. Он и впрямь читал людей как открытые книги. — Сильные, слабые, трусливые, бесстрашные, умные, глупые — это всё характеристики изменяемые. Только сам человек может решить, каким ему быть. И если сможет измениться в сторону своего идеала, значит, у него был стержень. Впрочем, верно и обратное утверждение: если у человека есть стержень, он сможет измениться. Главное не бросать на полпути… Хотя нет. Главное делать это для себя, а не для кого-то еще. Потому что за тебя никто не сыграет. От рождения и до смерти мы тащим себя вперед сами. И как именно это делать, решать только нам. Остальное вторично. Тсуна кивнул. Что-то в его душе изменилось, окончательно и бесповоротно. И эти изменения не были ему неприятны. А потому он прошептал: — Можно я ноготь с собой возьму? На память. — Иметь напоминание о победе над собой важнее, чем о победе над врагом, — усмехнулся Акаги. — Я тебе его в платок завернул, у левой ноги лежит. Ну всё, теперь точно до встречи. — Видимо, так, — пробормотал Тсуна и вдруг судорожно рассмеялся. — Я никогда не буду играть с вами в маджонг, даже если научусь. — Только в маджонг? — прищурился Акаги. — Лучше научусь играть в шахматы. — Одной логикой побеждать скучно. — А против вас никакая удача не поможет, даже дьявольская. Потому что в вас вообще страха нет. Прямо как в Хибари-сане… Ну, в том друге, который про зверьков сказал. — Хм, я бы с ним сыграл. — Это вряд ли… Он против азартных игр. — Посмотрим. Удачи, Савада Тсунаёши. — Удачи, Акаги-сан… Мужчина развернулся и вышел из переулка. Тсуна посмотрел на аккуратную повязку, на заляпанную кровью одежду, на валявшуюся неподалеку сумку с учебниками… Школа, игровой центр, торговый квартал и развлечения с одноклассниками вдруг показались такими незначительными, мелкими, пустыми. Ничтожными в сравнении с небольшой лужицей крови, превратившейся в коричневую кляксу. Мафия не прощает, она беспощадна — эта простая истина встала перед Савадой во всем своем мрачном величии. «И из нее не уходят», — шепнул внутренний голос. Только вот почему-то Тсуна ему ответил, хотя всегда игнорировал. Ответил решительно, как никогда раньше: «Я и не уйду. Я ведь сам решил, что стану Десятым Боссом. Значит, так должно быть. Только вот надо стать хорошим боссом. Потому что… там есть такие люди. Добрые, как мои друзья, гордые, как те, кто сражается до конца, всегда идущие только вперед, как… этот человек. Такие странные. Умеющие рисковать, но не рискующие понапрасну. Поставить такую боль на кон только для того, чтобы проверить, в надежных руках клан или нет… страшный он человек. Но не плохой. Словно давно мертвый, но слишком живой. Живее большинства других. Как будто знает цену жизни. Настоящую. Не хотел бы я ее узнать… но придется. Это ведь и значит „брать ответственность”, да? Идти вперед, как бы больно ни было…» Он поднялся на ноги, спрятал в карман собственный ноготь, обернутый в местами алый платок, подобрал помеченную монету и лежавшую рядом с ней сумку, закинул последнюю на плечо и отрешенно подумал: «Ну вот, одежду испачкал. Реборн опять ругаться будет… А мама испугается. Ну и пусть. Расскажу ей всё, хватит скрывать. Всё равно узнает. Лучше так, чем когда я без руки вернусь. А Реборн… пусть кричит. Он ведь тоже из тех, кто идет вперед, не оглядываясь. И цену жизни он тоже знает. Только вот он боится. Теперь я точно знаю. Не смерти, не боли. Проигрыша. Проигрыша Вонголы. Потому и пытается меня вымуштровать. Не важно. Я хочу стать как они, но не их путями. Я найду свой. И никогда с него не сверну». Он медленно, пошатываясь, побрел прочь из переулка, оставляя позади что-то очень важное и нечто отвратительное, сжимая в здоровой руке клейменую им самим монету, заклеймившую в итоге его. На темнеющее небо наползла небольшая туча. Она ворчливо прокатилась по последним, слишком жарким солнечным лучам и с грохотом обрушила на громоотвод яркую вспышку. На щеки Савады упали первые капли. Он улыбался. Без тени сомнений.