Сила слов

Ханна хочет уйти, да жизнь не пускает. Гравитация держит на околоземной орбите и даже на самой земной поверхности. Что-то не так, это легко понять, ещё проще убедиться в этом. Бейкер досадует на себя: даже умереть она не смогла. Не смогла вытерпеть издевательства, не смогла дать отпор обидчикам; не смогла вести себя так, чтобы никто и не подумал над ней издеваться. Ханна много чего не смогла в своей жизни, неужто и расстаться с нею не смогла? Неужто кто-то спас? Нет, спасать её точно было некому. Быть может, родители? Но ведь Ханна старалась всё продумать, всё учесть. Прописная истина: люди всегда живут ради кого-то. Даже самых алчных, корыстных и жестоких держит на этом свете связь с другим человеком. Ханна была уверена, что ей держаться не за кого. Её убеждённость в этом сравнима с убеждённостью школьного психолога в том, что мисс Бейкер, живущая в сознании Клэя Дженсена, — тульпа. Ханна — призрак, лишённый физических характеристик. Она самой себе напоминает голограмму в натуральную величину. Её рука проходит сквозь предметы, и при этом она не чувствует ничего — интересно, что будет, коснись она человека? Первой мыслью Ханны было вернуться в родительский дом и обитать в нём совершенно безобидным призраком. Она меняет своё решение, когда слышит, как плачет мама. Она места себе не находит, не понимает, как могла не замечать, что с её дочерью творится неладное. Ханна немедленно устремляется прочь: чувство вины впивается в сердце раскалёнными щипцами. Девушке больно, и это странно, ведь она умерла. Ханна наполовину жива, наполовину мертва. Её органы чувств больше не работают, зато в душе происходят такие волнения, что хочется руку приложить к груди: кажется, что сердце по-прежнему бьётся. Ханну тошнит от двойственности собственной природы. Чтобы не было так скучно и тоскливо, ей приходится выбрать, за кем она будет следить. Вариантов у неё немного; блуждая по школе, Ханна просачивается в кабинет школьного психолога. Нет, она не проходит сквозь стену, хотя попробовать можно; девушка просто успевает скользнуть в щель, прежде чем Клэй Дженсен затворит за собой дверь. Она понимает напряжённость парня, его нежелание делиться сокровенными мыслями с чужим человеком, какими бы благими ни были намерения последнего. Посещение школьного психолога — формальность, лишь бы к поведению больше не придирались. «Ну надо же, — проносится в голове у Ханны, — не думала, что Шлем может вести себя неподобающе». Она пробегает задумчивым взглядом по ссадинам, красующимся у Клэя на лице. Кожа на его правой щеке синеватого цвета, и Бейкер удивляется сильнее. Агрессивность парня и его пессимизм свидетельствуют о глубоких и бурных переживаниях. Мистеру Портеру не разговорить Дженсена, пока он сам не захочет этого. Ханна следует за Клэем до его дома, поднимается за ним в его комнату. Парень бросает рюкзак рядом с кроватью, падает в верхней одежде на незаправленную постель и кричит взявшей ради него отгул матери, что ему очень много задали на дом. Дверь в его комнату приоткрыта, и Ханна не сразу осмеливается проникнуть внутрь. В затхлом воздухе чувствуется запах пота, окно зашторено. Бейкер морщится, словно проглотив лимон, и говорит, что дорогому Шлему скоро опускаться будет некуда. Первые несколько секунд в комнате царит гробовая тишина, после чего Клэй вскакивает на ноги. Его глаза широко раскрыты, он смотрит прямо на Ханну. Девушка стоит, не смея пошевелиться, и осознание происходящего приходит к ней с опозданием. — Ты… — бормочет Клэй и трясёт головой, закрывает глаза, давит себе на виски. — Хочешь сказать, что видишь меня? — обескураженно спрашивает Ханна. — Вижу и слышу! — восклицает Клэй слишком громко, зато с искренней радостью. Бейкер робко улыбается ему и получает в ответ счастливую улыбку. — Сынок? — миссис Дженсен заглядывает в комнату, слабо стукнув в дверь костяшками пальцев. На её лице выражение крайнего беспокойства. — Мама, что мы говорили о личном пространстве? — рявкает на неё Клэй, моментально вскипая. Ханна удивляется уже раз третий за день: Дженсен изменился, стал почти неузнаваем. — Ты напугал меня, вот и всё, — женщина облегчённо вздыхает, видя, что с её сыном всё в порядке, и уходит, оставляя дверь открытой. — Чёрт, прости, — Клэй переводит взгляд на Ханну, и девушку поражает нежность, хлынувшая на неё, как из шланга. — Ничего, остынь. Я не помню тебя таким. — Никто не помнит. Они разговаривают долго, ведут беседу, никуда не торопясь. Ханна со дня своей смерти располагает избытком свободного времени, но вот у Клэя полно ещё не начатых дел. — Хочешь, мы вместе поучим уроки? — Бейкер удивляется самой себе в этот момент, и Дженсен, кажется, изумлён не меньше. — Ханна, я схожу с ума? Ты… ты же умерла. Или ты как-то умудрилась разыграть всех нас? — голос Клэя дрожит, тревожно звенит. Напряжённый, он подаётся вперёд, вытягиваясь, как струна. Девушке не по себе от его просящего, молящего взгляда. Дженсен смотрит на неё внимательно, в ожидании ответа изучает каждую чёрточку её лица. Ханна потупляет взгляд в надежде, что её внешний вид ни о чём ему не говорит. — Клэй… я правда умерла. Насколько мне известно, я всё же умерла. Понятия не имею, почему я до сих пор не жарюсь в аду… — Ты была бы в раю, — прерывает её Клэй, и сердце Ханны щемит от пронзительной нежности, находящей выражение в каждом жесте, каждом слове, каждом взгляде, которые парень обращает к ней. — Спасибо, Шлем, но я точно знаю, что самоубийцам путь в рай заказан, — уголком сознания Бейкер отмечает, что будь она ещё жива, то начала бы беззвучно плакать. — Тогда зачем ты это сделала? — в его голосе отчётливо слышна досада, и Ханна поднимает на Клэя глаза. — Тебе жаль? — Конечно, жаль, и твоей маме жаль, и твоему отцу жаль, и твоим друзьям жаль… — У меня не было друзей! — Ханной в один миг овладевает злость. — Ты что, не слушал кассеты? — Слушал, но, поверь, и Джессика, и Алекс, и Джастин предпочли бы, чтобы ты была жива. — Что же, мне так не показалось, — бормочет Ханна, остывая. После смерти она не изменилась ни капли: быстро закипает и так же быстро выдыхается. Хотя, может, ей просто не хочется спорить, ведь то, что было между нею, Джессикой, Алексом, Джастином и другими, является для неё глубоко личным. Она не собирается обсуждать это с кем-то более подробно, чем об этом говорится на кассетах. — А что насчёт меня? — его вопрос, заданный одновременно со страхом и надеждой, застаёт Ханну врасплох. — Хочешь сказать, что ещё не слушал кассету о себе? Парень качает головой в ответ. — Я слушаю и в какой-то момент понимаю, что больше никогда не увижу тебя, что больше никто никогда не увидит тебя, и… и вынимаю кассету. У него на лице выражение по-детски доверчивое, так что Ханна ни на миг не сомневается в его искренности. Её всё ещё мучает чувство вины, только уже перед ним. Клэй уверяет её, что другим не было на неё плевать, что они переживают из-за её смерти. Бейкер думает, что он прав, но переживают они не из-за того, что она умерла, а из-за того, что каждый из них стал причиной её смерти. Ханну можно назвать эгоисткой, но и они не менее эгоистичны. — Шлем, ты не причина, — у девушки щипет в носу; живая, она бы уже давно плакала. Бейкер вдруг осознаёт, что ей не следовало ждать признания от Клэя, надо было самой завести об этом разговор. В конце концов, это она тогда оттолкнула его, сказала, что ему лучше уйти. Ханна накричала на него, и, хотя ей было страшно после того, что случилось с Джессикой, происходившее между нею и Дженсеном было донельзя правильным. Бейкер поставила крест на собственном счастье, и теперь она больше не главная мученица школы, зато причина страданий других. Она причина страданий Клэя, который правда любил её. Он любит её по сей день и не ставит ей в вину самоубийство. Дженсен старается понять её, увидеть мир и людей вокруг её глазами. Ханна думает, что у него получается. — Прости меня… Клэй, — ей больше не хочется называть его Шлемом, это уже не смешно; Ханне страшно, и грустно, и больно: её кассеты медленно сводят с ума влюблённого в неё парня. Он мог бы стать её спасением, если бы тогда не промолчал. Он мог бы стать её спасением, если бы Ханна сама не стала закрываться, если бы сказала, единожды переступив через себя, те самые заветные слова. «Я люблю тебя». — «Почему ты не сказал мне этого, когда я была жива?»