Исповедь: свой взгляд

Одним вечером, во время ужина Ида, беседовавшая со свекровью, вдруг прервала свой рассказ о Сэмюэле(не нашли, о чем дельном поговорить) и ниже обычного склонилась к столу. Ее кожа стала еще белее, чем обычно, о да, она прямо позеленела и замерла, а лицо ее исказилось гримасой сдерживаемой боли и страха. Все замолчали, с ужасом глядя на Иду. Первой молчание нарушила Мэри. - Что случилось, дитя мое? Ида отмерла лишь через восемь секунд и медленно перевела взгляд на свекровь, а потом на всех всех нас и скороговоркой произнесла слова – Простите-мне-не-здоровится-вынуждена-удалится-еще-раз-извините – и, аккуратно встав из-за стола, быстро ушла. Нам оставалось лишь недоуменно смотреть ей вслед. Потом и Сэмюэль, не говоря ни слова, вскочил и побежал за ней. И мне трудно было сидеть на месте; я хотел бы броситься за Идой в следующую секунду, как она пошла, но на моем месте был братец, а мне оставалось лишь изображать заинтересованную взволнованность. Вот и минули два месяца, таких долгих, и все - как в тумане дурман-травы. За это время мы видели Сэмюэля лишь два раза в день: он судорожно носился в ванную за водой и полотенцами и на кухню за едой; Мэри по-прежнему готовила на шестерых. Иду же я видел всего раз – вся серая и измотанная, она выходила из ванной. Увидев меня, она долго и медленно сонно моргнула и едва заметно улыбнулась уголками губ и снова удалилась к себе, оставив меня стоящим в коридоре неподвижно стоящим на протяжении 15-ти минут, совершенно запутавшимся в эмоциях и догадках. В ту ночь я не спал до пяти утра, а после получилось провалиться в легкую дрему. Тут и дураку нечего думать. Она беременна. От худшего человека. Гнусного размазни, не достойного быть отцом. Мне снится сон. Мы танцуем в солнце, и она счастлива. И вот Ида умирает при родах. Я держу ребенка, но это уже не он. Это Сэмюэль; он держится когтями за меня и зло смеется. Я хочу его убить, проткнуть глаза раскрытыми ножницами, выломать все его когти против роста и сбросить со скалы прямо в озеро. Но вот Ида уже рядом, смотрит с любовью то на него, то на меня. И я не смею, руки опускаются. И мне приходится отдать ей ее любимое существо, ибо мои руки начинают по настоящему опускаться. А Ида смотрит на меня своей фирменной снисходительной и чуть презрительный улыбкой, смотрит прямо в глаза, даже дольше пяти секунд, как это обычно бывает, и я забываю о ребенке-Сэме, и соленая жидкость начинает щипать глаза. Я вижу этот сон в семнадцатый раз и каждый раз просыпаюсь с холодными слезами на подушке и щеках. Месяца через четыре Ида полностью восстановилась в здоровье, за исключением беременности, конечно, и все так же спокойно сосуществовала с нами. Только не носила тяжестей. Сэмюэль ковриком стелился под ней, окружал заботой и вниманием в два раза больше обычного. Так посмотреть со стороны – у Иды все замечательно, идиллия – хороший, верный муж создает все комфортные условия для матери и будущего малыша, сестра мужа, радостная, обещает красиво расписать детскую, будущая бабушка заставляет придерживаться определенной сбалансированной диеты(на этот раз, пожалуй, без вина), а другой брат мужа – что он? Он сам не решил - кто он и что. Одни из самых частых слов, что я слышал в своей адрес – «если уж не помогаешь, так хотя бы не мешай!». Я слышал это от всех членов семьи, даже от мелкого Фрэнка, мелкого обнаглевшего Фрэнка, но только не от Иды, о нет. И вряд ли от того, что она чувствовала себя не родной в этом доме. Я верю, что ее отношение ко мне мягче, чем у остальных. У неё нет никаких причин меня ненавидеть или призирать, да, определенно. Хотя… порой мне так не казалось. Порой она, когда даже спиной каким-то образом чувствовала мой неспокойный взгляд на ней, то резко оборачивалась и мельком глядела меня такими грустными глазами, а изнутри неё – где-то из горла или из груди – так и сочилась нечто сине-черное, небольшими порциями проступавшее сквозь ее рот и глаза. Это был страх. Какой-то необъяснимый, лютый ужас обжигал всю ее, пусть даже я находился метрах в десяти от неё. Но уже через две-три секунды это проходило, оставалась лишь вселенская печаль. Тогда Ида вытирала глаз ладонью, точно плакала, и тут же после этого жеста, ее глаза правда краснели и намокали, и она старалась как можно быстрее отдалиться от меня. Нет, нет, дело давно не в шраме и не в маске, к ним она привыкла и даже как-будто бы уважает. Но что же тогда? Что с тобой, моя милая Ида? Чем я провинился перед тобой, что мне сделать, что бы ты простила меня, если обижена? Но нет, я не могу спросить, я прекрасно изучил тебя за все это сладкое и горькое время, и знаю, что ответишь. «Нет, ничего, Альберт, все… все в порядке, прости!»… Ты всегда была так вежлива… *** Я псих: ненормальный, сумасшедший, больной, поехавший, да просто, что уж, маньяк. Мне все давали это понять, но я знал и так. Чем отличается поведение психопата? Абсолютной непредсказуемостью своих действий, причем весьма и весьма жестоких. Необъяснимо жестоких ни для кого. Сегодня канун хэллоуина, весело, праздник. Во всем доме идет приготовление к отмечанию кануна для всех святых; конфеты закуплены, тыквы сорваны, ножи заточены. О, мне нравится, остановимся на последнем) . Я тоже хочу себе тыкву. Раз нужно переодеваться максимально страшно, я надену эту тыкву, не взирая на нелюбимый запах. Она будет моей ультра-маской. Я за ней спрячусь и перестану быть собой; да, это буду уже не я, это будет страшное существо под страшной маской, и мне это нравится. Чтож, время проверить мой любимый нож на остроту: о, он в прекрасном состоянии, и сейчас я хочу его использовать. Ну, получилось отлично. Теперь я – человек-тыква: человек, ибо способен мыслить и действовать, а тыква – что с нее взять – лежит себе, никого не трогает, никуда не смотрит, ничего не говорит – самое неподозрительное и невинное, что только можно найти. И даже если она что-то сделает, ей ничего за это не будет, это ведь тыква. *** Сегодня отличный день для прогулки или забавы во дворе перед домом, правда, Фрэнки? - Послушай, Альберт, не мог бы ты посмотреть за Фрэнком, пока я помогаю маме? Спасибо. Вот опять она благодарит меня, а ведь я еще не согласился. - Конечно… Пойдем, малыш, покачаем тебя на качелях. - Дядя Алберт, где мой мишка? Можно моего мишку? - Сейчас найдем. Вот же он, за шкафчиком твоей мамы, держи - Спасибо! - А теперь – поехали! *** Со стороны происходящее в саду(из целого одного дерева(!)) заставило бы сердце любой матери пойти трещинами, а саму мать подбежать и вырвать ребенка с качели, а мужчину рядом – искалечить, насколько получится. Однако, Эмма просто не видела. Альберт не дал Фрэнку даже взяться за веревки качелей – оттянул мальчика, сжимающего в обеих руках от страха своего мишку, высоко и далеко в сторону дерева и с силой оттолкнул в обратную – прямиком к колодцу. *** - Дядя Альберт, помогите! Я упаду! - Ты уж постарайся. Мне даже стало немного забавно, и по моему лицу, скорее всего, скользнула усмешка. Слишком много детей в этом доме, так пусть же будет один – но Идин, а не этот. Ха! - Помо.. Аааа! Как же мне нравится этот поросячий визг, ммм… Но тут же мою идиллию рушит новый: - Альберт! ГДЕ. МОЙ. СЫН?