Исповедь: свой взгляд

Как ни печально, мои первым воспоминанием была серьезная ссора родителей, мне тогда было около трех лет. Было страшно и непонятно, тем более, насколько я понял, отец ругался с матерью именно из-за меня, и я почувствовал, что и виноват в этом тоже именно я. Он что-то говорил про «неприемлемые методы взращивания детей» и про пагубное влияние вина на детский организм. Первый и последний раз я увидел, как отец дал матери пощечину. Потом вечером он подошел ко мне и сказал ни в коем случае не пить ничего, что дает мама, кроме воды. Это мое последнее воспоминание об отце. Когда мне было шесть, Мэри – никак иначе я ее больше не хотел называть – нужно было отправится в город, тот, что за лесом на северо-западе, и она, как обычно взяла нас всех троих с собой. Брат с сестрой стали выпрашивать конфеты из лавки, хотя я не понимал, зачем они им. Они всегда занимались чем-то идиотским и бессмысленным. Мэри подошла с нами к продавщице и спросила у той сладости. Сэмюэль, казалось, хотел абсолютно все, а Эмма повторяла за ним. Будто сама не могла принять решения. Когда брат с сестрой получили все, что хотели, продавщица, глянув на меня, весело спросила: а чего тебе, солнышко? Меня никогда так не называли. Я довольствовался «уродцем», «леопардом» и «Алюшей». Эта женщина обратилась именно ко мне, не к Мэри, она ждала ответа от меня. Она посчитала меня достойным ответить ей, незнакомому взрослому человеку. Но Мэри, не дав хоть что-то сказать, быстро ответила за меня, смеясь: ха, да что вы, он никогда ничего не хочет! Только книги и животные меня не унижали, в них-то я и пытался найти понимание и хорошую компанию. Однако, я быстро понял, что животные слабее меня, слабее настолько, несколько я слабее Мэри и брата с сестрой. А это значило, что я не мог не захотеть начать проявлять над ними власть; я мог ограничивать их в передвижении, морить голодом, я был выше них. И хоть, вроде как книжки, пропитанные моралью, не поощряли подобное, но мне понравилось это чувство. И все же я еще пытался найти в окружающем мире что-то прекрасное, что-то, не поддающееся клетке и голоду, что-то, равное мне. Один раз на прогулке во дворе перед обедом я и увидел ее. Яркую и темную одновременно, легкую, как перышко – бабочку-адмирала. Она как будто была создана для меня. Но, опередив меня, Эмма с банкой с медом сама поймала ее. Я сначала просил словами, потом попытался отобрать, но, заметив, как мне это важно, она с братцем специально смеялись надо мной, называя девчонкой, ведь бабочки только для девочек. Так вышло, что мы с Эммой начали толкаться, а потом произошло то, что в корни изменило всего меня и всю мою жизнь. В возрасте девяти лет девочки в основном сильнее мальчиков, так что я упал под дерево. Это последняя капля, так не будет дальше продолжаться. Пусть уж будут спокойны, я превращу из жизни в кошмар. Убить. Да, убить было бы неплохо. Однако, на этом все не закончилось. Из-за выстрела Сэмюэля из рогатки на меня с дерева свалился улей. На меня, с уродством из родимого пятна, разделяющего мое лицо на две части, точно река сушу на два берега, на меня, всю жизнь постоянно носившего головные уборы, чтобы хоть как-то спрятать эту отметку неудачника на своем лице, упал улей. Не пустой. Было ужасно больно. От многочисленных укусов, от самого падения пчелиного гнезда(улей тяжелее, чем кажется). Я чуть не заплакал, но сдержался. Мне помогла ненависть. Когда брат с сестрой наконец закончили смеяться надо мной и увидели, что травмирован я серьезно, они побежали в дом рассказывать маме. Дальше все немного в тумане. Смутно помню – с меня снимают гнездо, отгоняют пчел, чем-то обрабатывают правую сторону головы, и при этом слышно, как мать дает Эмме и Сэмюэлю нехилые нагоняи, обещая какие-то там серьезные наказания. Тогда это даже приободрило. А потом я как-то резко очнулся – у зеркала – и, право, решил что оно врет. Как то, в сказке. В оторопении я увидел какого-то полу человека, полу монстра с огромным шрамом в буграх на всей правой половине головы. Даже на глаз заходило. Итого, вместе с родимым пятном, я стал выглядеть точно в полумаске урода. Даже призрак оперы такой позавидовал бы. Теперь я не человек и не имею права быть с людьми.