when the hero falls

Утром снова было неспокойно — в приют приезжали полицейские, парочка человек, желающих усыновить кого-либо. Питеру на все это было с высокой башни плевать — он попадал под категорию «рассмотрения», что значило «усыновление невозможно по причине разбирательства». Паркер порой думал — хочется ли ему самому усыновления, или вернуться к тетушке Мэй домой. Одно только он страстно желал — чтобы все это поскорее закончилось. К Мэй вообще были несправедливы в этой ситуации — она-то вообще была не при чем, а тут такой стресс. Пару раз, когда разрешали, она ему звонила, со слезами в голосе умоляла «вести себя хорошо», и обещала, что «скоро все закончится». Однако Паркеру было не пять лет, в социальной службе он кое-что смыслил и понимал, что быстро такие дела не решаются. Была маленькая надежда, что через пару недель его определят в так называемую «фостерную семью» до разрешения ситуации с наркотиками. Однако, собственно, по последнему пункту Питер и несильно на это надеялся — мало кто захочет усыновить шестнадцатилетнего подростка, попавшего в полицию за продажу наркотиков. Обидно было — его же подставили, ну не мог народный герой Человек-Паук торговать наркотой, было это не в его характере, пусть и с деньгами были огромные проблемы. Обидно было и потому, что он подставил и тетю Мэй, и газету, в которой подрабатывал младшим фотографом. Питеру было стыдно вообразить, что они подумали, когда в офис заявились полицейские и сказали наверняка что-то вроде «А знаете Паркера? Знаете? Вот он наркотики продавал, вы в курсе? Нет? Как жаль, пройдемте по подозрению в пособничестве». Жутко ему не везло в этой жизни — сначала укусил радиоактивный паук, заставив обычного парнишку из Квинса спасать родной город, потом по его собственной глупой ошибке погиб дядя Бен — Питер так и не смог простить себя за это. Потом, вроде бы, пошла светлая полоса — встретил своего кумира, помог, получил новый костюм, попал в команду по декатлону, наконец-то утер нос Флешу. А затем все покатилось под откос — трагедия на пароме, выговор Старка, потеря костюма, а потом — бац! — экскурсия в башню. Кто ж знал, что Флеш не забудет те фразы про стажировку у Старка, и начнет дразнить, мол, боишься, пенис-Паркер, своего очередного поражения? Питер пытался заболеть, сломать что-то, просто отпроситься у учителя — не вышло — по первым двум пунктам из-за суперсилы, а третий — просто потому, что руководитель начал уговаривать, в качестве аргумента приведя то, что он лучший ученик в классе, а потом просто сказал, что позвонит тетушке. Этого Питер не хотел, поэтому ехать в башню пришлось. В своем поражении он был уверен с самого начала — ведь из «SI» его никто не знал, за исключением самого мистера Старка и Хэппи. Но еще на входе их предупредили, что ни Тони, ни его телохранителя не будет — уехали. Хотя Питер думал, что и так никто бы с ним не поздоровался — подвел он Старка, ох, подвел. Наверное, обижаться на обзывательства со стороны Флеша не стоило — все же он сам был виноват, хвастаясь о «стажировке». Однако Питер был, как называется, «человек тонкой душевной организации», и просто игнорировать хулиганов он не смог — зачем-то полез драться, и оказался на ковре у директора. После строгого выговора и угроз, что выгонят из школы за следующую драку, Паркер вышел из кабинета, снова наткнувшись на хулиганов, которые вновь его избили — использовать свою паучью силу он не смел, — засунули головой в унитаз, поржали и ушли. Питер ушел вслед за ними, вытирая слезы — он плакал, наверное, первый раз с похорон дяди Бена, — ушел, и больше в школе его никто не видел. — Паркер! Хмуро подняв глаза на соседа — их в этой комнате было всего двое, хотя кроватей штук десять — детей часто привозили и увозили, а Питер так и сидел здесь неделю — для этой комнаты он был «долгожителем», — Паркер поднял брови: — Чего тебе? Сэм, впрочем, был довольно милым пареньком — с Нэдом не сравнить, конечно, (хотя они были по-своему похожи). У него было сложное детство, и проживал он в трудном районе, хотя попал в приют недавно, а забирать его никто не хотел — в таких случаях американцы гораздо охотней усыновляют детей из других стран — там, говорят, чаще от сирот родители просто отказываются, а здесь скорей социальная служба отбирает. Сэм морщит нос и демонстративно поводит перед ним рукой. — От тебя воняет как от… — не знаю от чего, ни от кого так не несет, — Сэм широко улыбается. — Когда ты последний раз мылся? Питер обреченно вздыхает, встает с кровати — что поделать, стерильная обстановка приюта, да и делать по утрам совершенно нечего. Душ дальше по коридору — Паркер и правда редко туда заявляется, потому что взрослые ходят туда-сюда, постоянно обращают на тебя внимание, пытаются заговорить — только этого ему еще не хватало. В этот раз получается пройти незаметно, но не обольщайся, Питер! Когда по пути обратно от тебя будет пахнуть свежей приютской лавандой, вокруг соберется целая толпа. Мрачно хмыкнув, Питер закрывает дверь на защелку. Душ тут небольшой — как раз какой надо для одного этажа, на котором проживает десяток человек. Вечером тут не пробиться, а утром как перекати-поле — пусто, и никто не претендует. Обстановка ванной комнаты скромная — небольшое квадратное зеркало на уровне лица, полочка для умывальных принадлежностей, раковина, душевая кабинка, стул для вещей. Ничего лишнего. Питер хмыкает. Каждую неделю по средам сюда завозят большой ящик всяких шампуней, бальзамов, зубных паст, мыл, стиральных порошков — это если не доверяешь стиральной кабинке в личной ванной комнате заведующего. Шампуни обычно с лавандой — кто их поймет там, может детишки, пахнущие цветами, быстрее разбегаются по семьям? Тетя Мэй всегда покупала обычный шампунь — на его упаковке не были нарисованы милые цветочки, и после мытья не несло на весь квартал, будто крича — смотрите, он помылся! — нет, но они просто были шампуни, какими следовало быть всем шампуням, без кричащего запаха. Питер скептически сжал в руке сиреневую упаковку. Честно говоря, от лаванды его уже воротило, и больше того, чтобы наконец-то приюты стали закупать другие шампуни, ему хотелось только, пожалуй, возвращения домой. Он разделся, сложив простую приютскую форму на деревянный стул. Им тут выдавали специальную одежду — почти все вещи, одежду и мобильники забирали, поэтому Питер оказался в плачевном положении — самодельные костюм паука и веб-шутеры были теперь не при нем, и спасать город он мог разве что ползая по стенам без паутины в обычных рубашке и штанах с надписью во всю спину «Нью-Йоркский приют». Жалкое зрелище. Интересно, что бы сказал Старк? Он ведь наверняка забыл про маленького парня-паучка, возомнившего себя Мстителем и облажавшегося по-крупному. Стервятника, раз он все еще на свободе, никто не остановит, и, возможно, единственной мыслью Тони о нем будет «я так и знал, что он не сможет». Питер залез в кабинку, едва не упав на скользком плиточном полу, и включил на всю мощь холодную воду, чтобы прояснить мысли в голове. Каждый раз, когда он оставался наедине с самим собой, и никто не мог за ним подглядеть, Паркер осознавал, до чего же он жалок. Еще пару месяцев назад казалось, что в жизни все замечательно, он закорешился с миллиардером-супергероем, получил навороченный костюм, стал добиваться девушки, в которую был влюблен. Жизнь казалась сказкой, паучий укус — подарком судьбы, а все успехи воспринимались как должное. Сейчас же Питер понимал, как он ошибался. Не было бы укуса — не было бы ни Старка, ни костюма, ни всеобщего признания. Но не было так же двойной жизни, вечной лжи, разоблачения, травли, смены школы, наркотиков, полиции. Он бы не подвел так никого. В какой момент он просто сполз по стене, рыдая навзрыд, Питер не знал. Остановиться плакать сейчас не представлялось возможным — разрасталась истерика, и успокоиться было не так-то просто. Мысли хаотично метались в голове, вырываясь через плохо слышимые через сильный поток воды всхлипы. Пытающийся вернуть себе самообладание Питер направил струю прямо в лицо, позволяя воде хлынуть в носоглотку. Мощный поток забил нос, запрещая дышать, попал в легкие, вызывая сильный кашель. Питер распахнул створку душа и склонился над раковиной, корчась в рвотных позывах. Он не ел уже пару дней, поэтому представлялось бессмысленным что-то выдавливать из себя, кроме воды, вытекающей через нестерпимо болящий нос. Боль немного отрезвила Питера, он поднял голову, всматриваясь в свое отражение в зеркале — красное, со слезящимися глазами, растрепанными грязными волосами — не сильно приятная картина. Питер понимал, как глупо разговаривать с самим собой, тем более мотивационные речи были явно не в его стиле, но это было, пожалуй, самое лучшее, что он мог сделать в подобной ситуации, поэтому он обратился к своему отражению в зеркале: — Соберись, Человек-Паук. Ты нужен своему городу. Отражение скривилось в ответ и будто бы произнесло, смеясь: — Какой Человек-Паук? Никакой ты не герой, ты просто мальчишка, окрыленной славой. Город уже и забыл о тебе. Ты думаешь, ты нужен людям? Ошибаешься, им глубоко плевать на тебя! Думаешь, они до сих пор тебя ждут? После того, как ты исчез? Не оправдал их ожидания? Думаешь, им важно, как ты и что с тобой? Они знают только, что ты убежал, поджав хвостик, как трусливый пес, при виде опасности. Думаешь, граждане Нью-Йорка любят тебя? Им в с е р а в н о, понимаешь, маленький тупица! Ты считаешь, что у тебя есть друзья? Ошибаешься! Ты никому не нужен! На дне душевой кабинки бесновался включенный на полную шланг, подводящий воду, а кулак Питера на полной скорости столкнулся с зеркальной поверхностью, заставляя разлететься брызгами в разные стороны. Один из кусков зеркала прилетел Питеру в лицо, неглубоко воткнувшись в скулу, пониже глаза. Паркер вытащил его из щеки, вновь заваливаясь обратно в кабинку, откидываясь на стену. Из маленького кусочка серебристого стекла на него смотрел распахнутый, огромный карий глаз. И почему-то он был до боли похож на глаз Тони Старка. Питер никогда не хотел покончить жизнь самоубийством, все же он всегда был оптимистом и надеялся на лучшее, но в этот момент в нем что-то щелкнуло, и быстрым движением руки он вспорол поверхность предплечья левой руки. Безумная боль пронзила его, отрезвляя разум, и, отбросив окровавленный кусок стекла, Питер зажал руку ладонью, пытаясь остановить хлынувшую кровь. Ногу обожгло ледяным потоком воды, и Паркер, недолго думая, вышвырнул пинком душ из кабинки. Его сверхчеловеческая регенерация, конечно, пыталась справиться с возникшей проблемой, но по меркам спасения человеческой жизни это все же было медленно, и до Питера, кажется, начало доходить, что он умирает. Отразилось на нем это новым громким воплем и тем, что он стал бить себя ладонями по лицу, крича при этом «Соберись, тряпка» и что-то еще, он даже сам не слушал. Выломав дверь, в ванную вбежал заведующий, в тот же миг застывший при виде крови и истерящего Питера. Выхватив из кармана мобильник, он, кажется, стал вызывать санитаров. Те примчались быстро, наверное — Питер не считал время, у него были дела поважнее, — и надели на него смирительную рубашку, забинтовав предплечье. Что-то сказав заведующему, они отвели его в помещение с одним небольшим окошком, открывающим вид на верхние этажи соседнего дома и только — видимо, это было что-то вроде карцера для буйнопомешанных. А Питера до сих пор трясло. Санитары еще не ушли, они пытались что-то сказать, донести до воспаленного мозга какую-то информацию, но все было бесполезно. Усугубило ситуацию то, что с улицы внезапно послышались крики, а в окно, которое показывало исключительно один дом на всей улице, показались языки пламени — соседний дом горел. Питер что-то невнятно заорал и задергался в руках двух крепких мужчин-врачей. — Успокойся, парень, им помогут пожарные, — успокаивающе произнес один из них, указывая на заведующего, который уже звонил по телефону в коридору, и было слышно, как он произносит адрес. — Там погибнут люди! — крикнул Паркер, и, изловчившись, врезал одному из врачей пяткой в глаз. Однако те, конечно, были профессионалы, поэтому быстренько скрутили его и привязали к стулу. — Стойте! — орал Питер, пытаясь выбраться. — Эти люди… мы должны им помочь, они же погибнут! Просто отпустите меня, я знаю что делать! Пожалуйста! Врачи не обращали на него, естественно, никакого внимания — они таких, пытающихся сбежать, пациентов, по десяткам ловят и связывают, чтобы не нанесли ущерба, а тут щупленький парнишка. — А что, если я скажу что я Человек-Паук? — хрипло произнес Питер. Это было уже последнее средство. Санитары переглянулись, и один из них иронично вскинул бровь, смотря на Питера. — Ты же понимаешь, что мы не дураки, мальчик, — довольно грубо сказал он. — Человек-Паук умер. Об этом ведь все говорят, ты что, телек не смотришь? Питера словно холодной водой окатило. Как так — умер? — Ты что, реально не знаешь? — оживился другой. — Ну, впрочем, у вас тут какие средства общения? Неудивительно, что до самоубийства доходят. Ты смотри, больше попыток не предпринимай, веди себя хорошо — глядишь и заберет кто-то. «Веди себя хорошо». — Так что с Человеком-Пауком? — Утонул. Его после того случая с пароходом никто не видел, вот кто-то и высказал предположение. Сперва никто не верил, а потом нашли мертвого пацана на дне Гудзона. Похороны устраивали, с почестями. Странно, что ты не знаешь — весь город гудит. Питер, наверное, очень странно сейчас выглядел — с подсохшими дорожками слез, глуповато-удивленным выражением лица, изредка моргая. Санитары уже ушли, когда он вспомнил про горящий дом и оглянулся — нижняя планка окна была как раз на уровне его глаз, поэтому все было по-прежнему видно. Напротив был этаж двадцатый, что ли — для Манхеттена это обычное дело — и на окне стояла девушка, за спиной которой бушевал огонь. Она посмотрела назад и тут же прыгнула вниз, хотя внизу стояли пожарные, которые наверняка могли бы спасти ее. — Нет! — взвыл Питер, и сильно рванулся вперёд: веревки на руках натянулись, но сдержали его. Питер тяжело вздохнул и сморгнул оставшиеся соленые капли на веках — сил плакать больше уже не осталось.