Мистер и миссис Скамандер

Ньют очень хорошо помнил, как все началось. Как билось его сердце, когда он взбегал по трапу парохода — прямо скажем, убегал, потому что боялся все испортить. У нее прядка выбилась из-за уха, а она даже не заметила, потому что никогда не думает, как выглядит со стороны, ей не до того. И она не знает, что у нее глаза — сияют. Так Тина поселилась в его мыслях — тонким силуэтом на пристани. Газетной вырезкой, приклеенной на внутренней стороне крышки чемодана. Неловкими карандашными набросками на листах черновиков. Длинными-длинными письмами, которые он хранил в своем столе. Он писал ей о том, что было ему важно и дорого, то есть, по большей части, о зверях. О том, что нюхлер — по-прежнему безнадежный клептоман, а нунду ему удалось пристроить в заповедник, где он сможет завести семью. Тина, в свою очередь, отвечала такими же длинными листами, рассказывала о своей жизни. Тоже преимущественно о работе: о том, как ее восстановили в должности, о том, как они нашли мистера Грейвса — настоящего мистера Грейвса, о том, что Гриндевальд сбежал… Они снова встретились несколько месяцев спустя, когда Ньют оказался в Америке. Конечно, ночевал он в этот раз не у сестер Голдштейн (это было бы слишком), но не зайти в гости не мог. А потом еще раз, и еще, и еще. Каждый раз он заранее придумывал, о чем поговорить, но каждый раз при виде Тины превращался в косноязычного идиота. Говорить Ньют вообще не любил. Ему было двадцать девять лет, и все двадцать девять он не понимал людей и не умел с ними общаться, хотя и пытался это скрывать. Многие коллеги даже были в восторге от его выступлений на конференциях. Он был благодарен за теплые слова, но в душе подозревал, что над ним издеваются. Вот и тогда ему было намного проще общаться с Куини, которая, не спрашивая разрешения и иногда довольно нагло, доставала из его головы все, что было нужно и выдавала ответы на те вопросы, которые он даже не собирался задавать. — Когда ты сидишь, словно воды в рот набрал, я начинаю волноваться за свои кулинарные навыки, — сказала она однажды. Тины не оказалось дома, и гость угощался фирменным пирогом Куини в одиночку. — Если бы не видела тебя в чемодане, ни за что бы не сказала, что ты бываешь совсем другим. Ньют привычно опустил взгляд, наклонив голову. — В чемодане я увлекаюсь. Но я не уверен, что кому-то будет интересно часами слушать об особенностях высиживания яиц окками. — Милый, — Куини села за стол напротив него и подперла подбородок ладонью, загадочно улыбаясь. — Человек, которому ты интересен, и не на такое способен. — Здесь все изменилось, — Тина вертела головой, как ребенок, который попал на ярмарку. — На самом деле не очень. Пришлось сделать еще пару вольеров, и место нунду теперь пустует, но думаю, это ненадолго, — рассказывая о своей вотчине, Ньют и правда почувствовал, что его язык перестал скручиваться в десяток узлов. Особенно когда Тина с улыбкой смотрела не на него, а на кого-нибудь из его питомцев. — Погоди-ка… Он наклонился и подхватил шмыгнувшую в траве синюю тень. — Узнаешь малыша? Тина машинально подставила руки и ойкнула от неожиданности, когда синяя змейка приземлилась на ее ладонь. Окками с довольным клекотом свернулся клубочком, и она рассмеялась. — Надеюсь, он больше не устраивал погромы в универсальных магазинах? — Нет, но питает пристрастие к чайникам. Они сидели у стола, того самого, с которого недавно пропала фотография Литы Лестрейндж, смотрели на закат и пили чай. — Знаешь, я так привык, что людей раздражает моя болтовня о зверях… — задумчиво сказал Ньют, удивляясь своей откровенности. — Честно говоря, когда я тебя только увидела, я подумала, что ты сумасшедший, — призналась Тина, смущенно опуская взгляд в кружку. — Сначала нюхлер, потом аппалузская пушишка… А я несколько лет подряд только и занималась тем, что ловила браконьеров и безумцев вроде тебя, потому что кому, кроме безумцев, придет в голову разводить зверей не по долгу службы, а просто из интереса? — теперь она смотрела куда-то далеко-далеко, словно за наколдованным закатом видела что-то свое. — И вдруг вспомнила. Мои родители много путешествовали, когда были молодыми. И когда мы с Куини подросли — с нами вместе. Недалеко, в основном по Америке. Но для девчонки, которая выросла в городе, это был настоящий неизведанный мир. Он только-только начал приоткрываться, а потом… — она запнулась. — Ну ты знаешь, что было потом. И вот появляешься ты и приносишь свой мир в чемодане. И делаешь совершенно безумные вещи, чтобы спасти жизнь одного маленького зверька. Ньют изучал старую чашку со щербатым краем. Он знал, что Тина сейчас смотрит на него тем самым лучистым взглядом, а это значит, что если он посмотрит в ответ, она его случайно ослепит, и тогда — совсем пиши пропало. Он должен, он обязан ей сказать. О том, какая она красивая и добрая, и смелая, потому что тоже делает безумные вещи, чтобы доказать свою правоту… Но вот он открывает рот, а сердце бухает где-то в горле, а не на положенном ему месте, и Ньют хватает воздух ртом, как рыба… — А… я принесу тебе еще чая. Он чуть ли не силой вырвал кружку из рук оторопевшей Тины и бегом помчался в сарай. Там у него было неотложное дело: побиться головой о деревянные стены. Когда он вернулся, с излишне бодрой улыбкой, Тина стояла у стола, разглядывая разложенные на нем черновики. Ньют записывал и зарисовывал что-то и оставлял в хаотичном порядке, придавливая всем, что попадалось под руку, и был единственным человеком на свете, способным разобраться в этом бедламе. — Я никогда бы не смогла стать магозоологом, я не умею рисовать. Это опаловоглазый? — спросила Тина, показывая ему листок с нарисованным драконом. Ньют поставил чашки на стол и встал рядом с ней. — Это валлийский зеленый. Неужели я так плохо рисую? — Нет, это я так плохо разбираюсь в драконах, — рассмеялась Тина и перевернула страницу. Молниеносным движением, точно так же, как минуту назад отобрал у нее чашку, Ньют выдернул лист из ее рук и отвернулся, сам не понимая, что хочет сделать — то ли спрятать в ящик, то ли порвать… Но взглянув на Тину исподлобья, он увидел, как алый румянец заливает ее щеки. Значит, уже поздно. Тесей бы посмеялся и сказал, что брат ведет себя как школьник, и это было бы правдой. Ненавидя себя, Ньют снова повернулся к Тине и вернул ей рисунок. — Это… не самая лучшая версия. Тина, все еще застенчиво пунцовая, взяла лист из его рук. — Мне все равно нравится, — тихо сказала она, глядя на свою маленькую двумерную копию, которая улыбалась с белого листа бумаги. — А были другие? О, если бы она только знала, как много! — Да, но… мне не нравится ни одна из них, потому что ни одна не похожа. Они стояли, склонившись над рисунком, почти соприкасаясь лбами, и когда Тина подняла голову, Ньют увидел свое отражение в больших карих глазах. — А я так много раз читала твои письма, что могу продолжить с любого момента. — Да? Он взрослый человек, известный ученый, не раз участвовал в опасных экспедициях, ходил на нунду и на драконов — почему же ему так трудно сделать всего лишь один шаг? Уже потом Тина скажет ему: «Я каждый день имею дело с преступниками, но ты бы знал, как я боялась…» А пока он только стоял, изумляясь тишине, которая наступила в чемодане, словно даже все звери затаились, отступая перед творящимся здесь волшебством. Тина стояла так близко, что Ньюту почти не пришлось тянуться, чтобы коснуться ее пальцев. Прикосновение — вдох — еще можно жить… она не отдернула руку, наоборот, чуть протянула ее вперед, словно приглашая, но не решаясь сплести свои пальцы с его. Ему казалось, он обожжет ладонь, но вместо этого она наполнилась теплом, и это тепло придало ему сил. Потому что гром не грянул и небо чемодана не раскололось, когда он поцеловал ее. Когда Тина, закрыв глаза, покачнулась и несмело положила руки ему на плечи. Когда она поцеловала его в ответ и у него зашумело в ушах. Ньют опомнился несколько минут спустя. Он упустил тот момент, когда руки Тины обвили его шею, когда он сам положил ладони ей на талию, прижимая к себе так крепко, словно боялся, что она убежит. Они стояли оба смущенные, тяжело дыша. Тина опустила голову, прижимаясь ухом к его груди, и ее волосы щекотали Ньюту нос. Оказывается, время не остановилось, и чемодан жил своей жизнью. Воздух все так же заполняли клекот, стрекот, урчание, взмахи крыльев и шелест листвы. — У тебя там угробы плещутся в луже, — сказала Тина тихим, растерянным голосом. Его сердце вернулось на свое место, и веревка, стягивающая грудь, куда-то исчезла. Ньют, опьяненный воздухом, а еще ее близостью, теплом и запахом, забыв обо всем на свете, положил руки ей на спину, замыкая кольцо объятий. Он прижался щекой к взъерошенным черным волосам. — Ничего, им полезно. В его чемодане появилось новое, совершенно фантастическое существо. И значит, его мир больше никогда не будет прежним. Прошло очень много времени, прежде чем они с Тиной научились различать оттенки молчания друг друга. А когда научились, он узнал ее самый главный секрет и полюбил ее еще больше. Точно так же, как и Ньют, Тина ничегошеньки не понимала в людях. У нее не было времени над этим задуматься, потому что она всегда куда-то бежала, решала вопросы и проблемы. Сначала оберегала маленькую Куини, потом выбивалась из сил, пытаясь установить справедливость и мир во всем мире, потом гоняла рыжих британцев по Нью-Йорку за нарушение статьи 3-А… Разумеется, упрямство никогда не позволило бы ей признать свою слабость. Но эта слабость и это упрямство восхищали Ньюта наравне с бездонной нежностью, которую Тина так тщательно скрывала. Он даже не помнил, когда и как сделал ей предложение, да и сама свадьба почти изгладилась из его воспоминаний, потому что после этого в их жизни толком ничего не изменилось. Порпентина, теперь уже Скамандер, все так же оставалась на страже спокойствия магического мира, только при выходе на задания на всякий случай снимала с пальца обручальное кольцо. Ньют находил, что быть холостяком намного спокойнее, ведь он внутренне вздрагивал каждый раз, когда Тина рассказывала о смертельном заклятии, просвистевшем над ее головой. Правда, и его собственная жизнь со временем стала намного более опасной. У Альбуса Дамблдора всегда находились какие-то сведения и идеи, которых не было ни у МАКУСА, ни у Министерства Магии. Откуда он их брал — Ньют не спрашивал. Дамблдор просто говорил: «Знаешь, в Перу есть один человек, с которым было бы полезно поговорить» или: «Ты слышал о том, что магглы нашли в Арктике?» — и Ньют, не успев опомниться, уже хватался за межконтинентальный портал или брал билеты на пароход. Это было очень странно: Ньют, который мог бы запросто прожить целую жизнь не вылезая из своего чемодана, оказался тайным агентом на передовой затянутой, малозаметной, но крайне жестокой войны Гриндевальда против всех. — Я все равно не понимаю, при чем тут Дамблдор, — осторожно говорила Тина, когда Ньют приезжал, выдохшийся, с другого конца света. — Он просто хочет сделать все, что в его силах. — О, конечно, он же учитель трансфигурации, разведка — его специальность. Ньют чувствовал, что ее отношение к Дамблдору далеко от того безграничного доверия, которое испытывал он сам. От этой напряженности ему было постоянно неловко. Слишком мало было на свете людей, которых он мог назвать близкими, так они еще и между собой не ладили. Все изменилось чуть больше двух лет назад. Однажды Ньют крупно попался и чудом избежал плена. Убегая, он оказался в пустыне, слишком слабый и слишком далеко, чтобы аппарировать или послать Патронуса. Около месяца он был вынужден прожить с туземным племенем, а когда наконец вернулся домой, его встретили крепкие ругательства Тины, которая чуть не сошла с ума от беспокойства, такие же крепкие объятия и важное известие. Ему оставалось только порадоваться, что он не стал, как сказочные герои, заключать сделки с представителем какого-нибудь магического народа и обещать то, не знаю чего. Вот почему тот день, когда Ньют узнал о будущем рождении их дочери, он запомнил навсегда. Мысль обо всем, что он чуть было не потерял, о том, насколько тонкий волосок удерживает их жизни — его, Тины, а теперь и еще одного крошечного существа — ударила Ньюта по голове, как дружелюбный сносорог. Они наворачивали круги по Центральному парку, разговаривали… и он впервые видел Тину такой. Нервно кусая ногти, она засыпала его вопросами. — Гриндевальд слишком хорошо помнит все, что случилось. А что, если он решит тебе отомстить? А что, если он начнет открытую войну? А что, если его террористы похитят малыша? А что, если… — А что, если мы просто попробуем жить как обычные люди и не лезть ни во что опасное? — перебил ее Ньют. Тина задумалась и откусила еще один кусочек ногтя на большом пальце. — Да, наверное, это поможет, — и добавила: — Только разве так бывает? Оказалось, бывает. Профессор понял. Гриндевальд, и тот, казалось, согласился взять тайм-аут и ушел в глубочайшее подполье, из которого его не мог откопать даже Дамблдор. Скамандеры сняли небольшой домик в сонном пригороде Нью-Йорка. Ньют как раз работал с МАКУСА: помогал реформировать отдел по контролю магических существ и доставал редкие экземпляры для зоопарка. Он по-прежнему много путешествовал, но в остальное время все было тихо, скромно, идеально… завтрак, обед и ужин по расписанию — Ньют не мог припомнить, когда такое было в его взрослой жизни. Да и Тине это было в новинку. Поначалу она жаловалась, что ее перестали отправлять на важные и опасные задания, а Грейвс вообще грозится перевести на бумажную работу. Потом, когда родился ребенок, она некоторое время бродила по дому с растерянным видом, словно спрашивая: «Что я здесь делаю?». Но это прошло. Тина взялась за обязанности домохозяйки так же рьяно, как и за все, чем занималась, и очень быстро научилась приструнять разбегающихся по дому дириколов и вытряхивать из нюхлера столовые приборы. Каждый раз, уезжая из дома, в любой точке мира, на промозглых ветреных горных вершинах, в дремучих тропических лесах, заляпанный грязью и чьими-то экскрементами, Ньют знал, что должен вернуться. Теперь уже не ради зверей. Завтра утром отходит его поезд на западное побережье. Оттуда — пароход на Фиджи, где он будет наблюдать гнездование огненных крабов на заповедном пляже. Тина с дочерью сегодня вечером уезжает к Куини, чтобы вместе было веселее дожидаться его возвращения из экспедиции. Сугубо зоологического характера, конечно. Ньют ненавидел врать. Ненавидел, потому что не умел. Врать стражам правопорядка было еще хуже. Врать собственной жене — абсолютно невозможно. Но выбора у него не было. — Папа! Ирис встретила его на лестнице. Висящие на стенах фотографии вздрогнули и задергались, желая кинуться за ней, будто на магнитах, но наученные горьким опытом родители использовали очень хорошие заклинания, чтобы удерживать вещи на месте. Дугль остановился в паре шагов от Ньюта, бросая на того ревнивые взгляды. Может, кто-то и называл себя родителем, но камуфлори в доме он, и пусть кто-нибудь только попробует помешать ему исполнить обязанности няньки. — Пике? Пике? — детские ручонки шарили по карманам грязной рубашки в поисках лечурки. — Родная, Пикетт остался в чемодане, он устал, — чистая правда. До встречи с детенышем человека Пикетт не подозревал, что в одном существе может быть сконцентрировано столько энергии. — Пике? — Ирис не поверила и потянула отца за ухо, чтобы порыться в волосах и заглянуть за шиворот. — Обыски ты будешь проводить так же тщательно, как мама, — вздохнул Ньют, покорно подставляя рыжую шевелюру. Он подхватил девочку на руки, и она радостно залепетала что-то на своем языке. — Кстати, где мама? Ирис с готовностью ткнула пальчиком в сторону спальни, и Ньют, потихоньку подкравшись к приоткрытой двери, заглянул в щелку. Тина была очень серьезна и сосредоточена на сборах. Детская одежда вылетала из шкафа, застывая перед ней на миг, и она распределяла ее в разные стопки: это грязное, это обратно в шкаф, это в саквояж… Вещи были разбросаны по комнате, будто здесь и правда проводили обыск. — Смотри, Ирис, сегодня мы будем выслеживать самое удивительное существо, — прошептал Ньют, наклоняясь к маленькому детскому ушку. — Я вас слышу, — сообщила Тина, не отвлекаясь от своего занятия. Ньют толкнул дверь и, не спуская Ирис с рук, сделал несколько шагов на цыпочках. — Этот зверь называется «мама» и отличается удивительно чутким слухом и пугливостью. — Я вас по-прежнему слышу, — повторила Тина, пряча улыбку, а Ирис захихикала. — Проще всего маму подловить на хот-дог или на листовку «Особо опасный преступник», но раз у нас нет приманки, подкрадываемся на расстояние прыжка и… — Бу! — Тина резко развернулась, встречая «охотников» лицом, Ирис заверещала от восторга, и все трое с хохотом повалились на кровать. Дугль, переминаясь с лапы на лапу, терпеливо ждал, пока приступ семейной любви и щекотки закончится. Наконец он привлек внимание Ирис и поднес к окну браслет Тины. Солнечный свет, проходя через крупные граненые камни, рассыпался по полу разноцветными бликами, и девочка, забыв о родителях, сползла с кровати и восторженно принялась их ловить. — Мы почти готовы, — сказала Тина, поднимаясь. — Куини нас уже ждет. Ньют нехотя сел и обнял ее за талию, глядя снизу вверх. — Ну тогда я просто пойду в чемодан и увидимся через две недели. Вообще-то это был неплохой вариант. Во-первых, подготовить всех зверей к дальней поездке — не такая уж простая работа… А во-вторых, он так и не научился прощаться. Ни на две недели, ни на любой другой срок. — Я бы не поехал, но… — Ох… — Тина обхватила руками его голову и нежно поцеловала вихрастую макушку. — Успокойся, я не сумасшедшая, чтобы становиться между тобой и твоими зверями. Мы хорошо проведем время у Куини. К тому же, Дугль о тебе позаботится. Да, Дугль? Камуфлори проворковал что-то нежное, моргнув бледными глазами-блюдцами. Ирис, подхватив с комода гребень, расчесывала его длинную бороду. — Иди, — Тина легонько хлопнула мужа по плечу. — Там животные в беде. Ньют поднялся, еще раз поцеловал ее — долго-долго, чтобы запомнилось на все две недели, и поманил за собой Дугля. Тот неохотно оставил Ирис играть с гребнем и пошел за хозяином. У самого выхода из комнаты внимание Ньюта вдруг привлекло платье, висящее на дверце шкафа. Легкая темно-красная материя струилась, покачиваясь от малейшего колебания воздуха, и он живо вспомнил, как хорошо оно сидело на Тине. — Я помню это платье! Оно мне очень нравится! — Да? — Тина уже вернулась к детской одежде, и с ним разговаривало отражение ее затылка в зеркале. — Я думала, ты не запоминаешь такие вещи. — Не все, — а ведь он всего лишь хотел сделать комплимент. — Что ж, может быть, как-нибудь надену его, если представится случай. Ньют поспешил удалиться, чтобы не сказать еще чего-нибудь лишнего. Когда Ньют спускался в чемодан, время для него переставало существовать. И он не знал, сколько минут или часов прошло, пока он лавировал между холмами, долинами и скалами, проверяя, что все на своих местах. Вернуть нюхлера в гнездо, пересчитать лунтелят, поставить на место забор, вернуть нюхлера в гнездо… Ньют вернулся в сарай за записной книжкой, чтобы свериться с графиком прививок горегубки, но книжку так и не нашел. Видимо, оставил наверху. Он вылез из чемодана в свой кабинет и тут же по шагам в соседней комнате понял, что Тина и Ирис еще не ушли. Не успел он удивиться, как ему в глаза ударил серебристый свет из окна: через двор бежал Патронус. Это была не канарейка Куини, а гончая Тесея не смогла бы пересечь океан. Ньют не знал, кому принадлежал этот зверь, но опытный взгляд магозоолога безошибочно определил вампуса, и он невольно залюбовался движениями мощных лап дикого кота. Наверняка это кто-то из Конгресса, последние директивы перед экспедицией. Грациозно оттолкнувшись бесплотными лапами от воздуха, зверь влетел в окно их гостиной. Ньют опомнился и взялся за ручку двери, но не успел ее открыть. Заглушенный тонкой перегородкой, до него долетел мужской голос: — Я очень рад. В девять в «Одноглазом тролле». Ньют попытался выдохнуть, но не смог. Он стоял, прижатый к полу тяжестью этого низкого голоса, потому что теперь понял, чей это вампус. За дверью послышались торопливые шаги, Тина переставила что-то на столе, потом… — Ирис, идем! Где-то, уже в дальнем конце дома, сопровождаемый звуком затягивающегося воздуха, портал унес его дочь и жену в самый центр Нью-Йорка. А Ньют все стоял, сжимая круглую дверную ручку, словно ладонь прилипла к отполированной их руками меди. Очень медленно где-то внутри него зарождалось не осознание, не подозрение, пока что просто вопрос, но вопрос очень опасный, и Ньют уставился на дверь, повторяя себе: «Не думай, не думай, не смей». И все-таки это чувство росло. Росло и росло, пока не заполнило его целиком, и он, задумчиво проведя рукой по волосам, наконец отпустил ручку и присел на диван, совершенно растерянный. «Это ведь могло значит что угодно, да?», — спросил он сам себя, не понимая, к какому ответу хочет прийти. Это Тина настояла на том, что они уедут к Куини именно сегодня вечером. Зачем? Чтобы в девять часов быть в каком-то месте под названием «Одноглазый тролль»? Что это вообще? Звучит как название жутко модного ресторана, куда ходит весь Конгресс, кроме Ньюта. Да нет, это бред. И все-таки… Решительными шагами Ньют вышел из кабинета. Поднялся в спальню, которая все еще хранила следы недавних сборов, и сунулся в шкаф. За десять минут он перерыл его несколько раз, скрупулезно отодвигая вешалки, одну от другой, влез даже в кладовку, в которой хранились зимние вещи — красного платья нигде не было. Все в той же растерянности он спустился вниз, в гостиную, и наткнулся взглядом на листок, лежащий на столе и прижатый книгой. На листке схематично нарисованная фигура с взъерошенными волосами и галстуком-бабочкой, выглядывала из-за кустов, с восторгом глядя на некое непонятное существо, которое ползало туда-сюда. Рисовать животных у Тины получалось еще хуже, чем людей. Не прикасаясь к листку, Ньют отошел на другой конец гостиной и сел на стул. Как он это упустил? Когда все пошло не так? Ньют знал, что такое предательство, страх, обида… но впервые в жизни в его груди распускала черные колючие щупальца ревность. Все, что было, что искрилось любовью в его воспоминаниях — поцелуи в чемодане, тепло рук, губы и шепот, долгие вечера и короткие утра в залитой солнцем спальне, — все это сжималось и чернело, как бумага, пожираемая огнем. Все это оказалось перечеркнуто, убито, уничтожено одним-единственным ударом лапы вампуса. И что ужаснее всего — тупая боль, которая поселилась в сердце, была лишь одной стороной медали. В глубине души, хотя ему было стыдно признаваться в этом самому себе, Ньют знал: все стало на свои места. Последние четыре года прошли слишком хорошо, чтобы быть правдой. Этот домик, работа в Америке, где его поначалу встретили совсем не гостеприимно, и Тина. Рана, нанесенная Литой, была слишком глубока, и когда они встретились, еще кровоточила. Ньют так долго и отчаянно противился сам себе, боясь подставить свое сердце ласковым рукам, но в конце концов посмел поверить, что все будет иначе… Он сидел и задумчиво смотрел на собственные ладони. Все в веснушках, постоянно неровно загорелые и в царапинах, которые нет смысла залечивать, потому что уже вечером появятся новые — от многочисленных когтей и зубов… Он попытался припомнить, как выглядели руки человека, которому принадлежал вампус, но не смог. Наверняка холеные, с ровно постриженными ногтями. Тесей тоже очень тщательно следит за своей внешностью, женщинам такое нравится. «Но замуж-то она вышла за меня…» Да, теперь он начинал вспоминать некоторые детали. Тина обожала свою работу. Только работу ли? Она всегда с таким восторгом отзывалась о начальнике, который воскрес из мертвых пять лет назад: «Ужасно жаль, что когда вы впервые встретились, это был не он». А еще за последние несколько месяцев Ньют ни разу не принимал письмо от совы, почту всегда отдавала ему Тина. И бывали моменты, когда она вдруг, без всякой причины, светилась от счастья и пританцовывала на кухне (уж что-что, а готовить она терпеть не могла). Все новые и новые воспоминания приходили ему на ум, и он сидел, все еще пытаясь смириться с действительностью: за его спиной происходило что-то. И кажется, это что-то причинит ему очень сильную боль. Пикетт, улизнувший из чемодана вместе со своим человеком, никак не мог понять, что с тем творится. Он уже потрепал листочком у него за шиворотом, подергал за ухо, но тот оставался неподвижен, будто сам превратился в дерево. Отчаявшись, лечурка забрался ему в волосы и пристроился было на макушке, но не удержал равновесия и соскользнул Ньюту прямо на нос. Тот вздрогнул и наконец отмер. — Ты прав, Пикетт, — тихо сказал он. — Есть только один способ узнать. От Ньюта пахло деревом, какими-то непонятными травами, а еще — солнцем и ветром, которые были в чемодане всегда. И когда он прижал Тину к себе, прощаясь, это сбило ее с толку и мешало сосредоточиться даже сейчас. Потому что ей остро захотелось отменить все планы на вечер и остаться с ним… Но это было невозможно. И к тому же, это был лишь секундный порыв. Окажется она сегодня в «Одноглазом тролле» или нет, Ньют все равно уедет на Фиджи. Он ведь не знает, как невыносимо пусто в их доме, когда он уезжает… Так Тина уговаривала себя, поднимаясь по лестнице. Маленькая ручка Ирис сжимала ее указательный палец, не давая раскиснуть совсем. — Мой цветочек! — Куини распахнула объятья, теплоты которых хватило бы, наверное, на целый мир, и Ирис кинулась к ней. — О милая! Ты запомнила мой пирог! Но сегодня у меня другой. Да, обязательно пойдем гулять и посмотрим на ту большую собаку. Ты уверена, что хочешь увидеть миссис Эспозито? Тина поставила саквояж на пол, не встревая в общение тети с племянницей, и плюхнулась на до боли знакомый диван. Она любила возвращаться в их старую квартиру, в конце концов, здесь прошла довольно весомая часть ее жизни. Речь Куини лилась плавно и нежно, и Тина невольно улыбнулась, прислушиваясь к ней, хотя и ощутила привычный укол зависти. Наверное, если бы она умела читать мысли собственного ребенка, она бы так же самозабвенно болтала целыми днями. Да что говорить, даже без учета легилименции из Куини получится замечательная мать, намного лучше, чем из нее. Куини с Якобом уже давно завели бы ребенка, да и не одного, вот только обстоятельства никак не желали складываться в их пользу. В этом была определенная ирония, из-за которой Тине каждый раз становилось неловко, будто она в чем-то виновата. Но скоро все изменится. Ньют помог Якобу установить связи в Европе, а там намного проще относятся к немагам. Якоб и сейчас уехал улаживать очередные дела с открытием новой пекарни в Лондоне. И это значит, что скоро они смогут уехать совсем, чтобы наконец пожениться. Ньюта вообще ничто не держит в Нью-Йорке, и рано или поздно Тине придется бросить свой родной город. И бросить… Воркование Куини резко оборвалось. — Тини, ты что, опять?! Ты хоть раз можешь приехать ко мне просто так, а не использовать в качестве прикрытия? Сестра поймала ее с поличным, за хвостик промелькнувшей мысли, и Тина смутилась от неожиданного нападения. — Не кричи, я ведь только на один вечер, все остальное время мы проведем вместе. Куини недовольно сложила губы и подхватила Ирис на руки. — И Ньют, конечно, ни о чем не догадывается. Вот это был удар точно в цель. — Нет, если только кое-кто ему не проговорился. Ирис увлеченно ковыряла висящий у тетки на шее кулон, а та смотрела на Тину с плохо скрываемым неодобрением. — Неужели тебе его ни капельки не жалко? Чтобы занять чем-нибудь руки, Тина принялась выкладывать вещи Ирис из сумки. — При чем тут жалко? Я люблю его, очень-очень. Только… прости, Куини, ты не поймешь. Правда. — Ну-ну, — она поставила девочку на пол, и та принялась с любопытством озираться в поисках какой-нибудь игрушки. — Зато я догадываюсь, кто понимает. Когда стыд становится невыносимым, проще всего прикрыть его гневом. — Тебе обязательно портить мне настроение? — Нет, — Куини помолчала, надувшись, будто это Тина ее обидела. Однако когда она заговорила, ее голос немного смягчился. — Но так же не может продолжаться вечно. — Не может, — со вздохом согласилась Тина. — Когда-нибудь решится. Но не сейчас. Сейчас у Ньюта огненные крабы и он счастлив. А я… — она достала красное платье и взмахом палочки отправила его на вешалку. — Я пока буду счастлива по-своему. Часы в деревянной раме, висящие на стене, показывали ровно час. Ньют даже не заметил, как прошло время, и очень удивился, поняв, что чашка какао, которую Куини поставила перед ним, безнадежно остыла. Впрочем, вкуса он все равно не почувствовал. Когда Куини открыла дверь, она, конечно, уже знала, кто за ней стоит. Несколько секунд она смотрела ему в лицо. Потом ее брови поползли вверх. Выше, выше, еще чуть-чуть. — Ох Ньют… Давай я просто не буду ничего говорить, а ты дождешься Тину. Эти слова стали последним гвоздем в крышке гроба надежды, за которую Ньют все еще цеплялся. Наверное, Куини даже не пришлось использовать свой дар, потому что у него все было написано на лице. Она не стала юлить, и Ньют был ей за это благодарен. Он молча просидел весь вечер за столом, ковыряя скатерть пальцем. Куини в дальнем конце комнаты шила новый костюм для Якоба. Булавки летали вокруг нее, впиваясь то в специальную подушечку, то в плотную ткань недошитого пиджака, то в нежную белую поверхность несчастного манекена. И Ньют чувствовал себя точно так же, как этот манекен: булавки вонзались в его сердце одна за другой, когда он представлял Тину, сидящую за столиком ресторана. Свечи отражаются искорками в глазах и в бокале вина, а вино того же цвета, что и ее платье, а над столом плывет дым от мужской сигары, и Тина, смеясь, разгоняет этот дым… Куини воткнула новую булавку, и Ньют вдруг подумал: а ведь у его родственницы был миллион случаев взять его волос и вплести вот в этот самый манекен. Может, поэтому ему так больно? — Глупости, милый, ты же знаешь, я не практикую вуду. Ровно в час тишину нарушил звук открываемой двери. Ньют поднял голову — и у него перехватило дыхание. Тина влетела в квартиру, сразу наполнив ее ароматом, а еще светом, которым лучились ее глаза и который отражался от блесток на темном платье. — Прости-прости-прости, — затараторила она, наклоняясь и скидывая туфли. — Я не думала, что уже так поздно. Но вы же тут справились без меня, да? Она выпрямилась, посмотрела на сестру, а потом перевела взгляд за стол и замерла. — Ну, я пойду, — Куини поднялась и в полной тишине направилась в спальню. Ньют и Тина молчали. Это было чем-то похоже на то, как они оба молчали о своей любви несколько лет назад, только намного, намного хуже. И то, что Ньют переживал там, сидя в одиночку дома, было лишь бледной тенью того, что он чувствовал сейчас, когда Тина явилась перед ним во плоти. Он словно увидел ее впервые в жизни и теперь хотел запомнить мельчайшую деталь ее облика. Уложенные черные локоны, помада в тон платью (когда она вообще в последний раз пользовалась помадой?), а еще — новая булавка — в ее ушах болтались крупные жемчужины, которых он раньше не видел. Тина опустила голову, не зная, куда ей спрятаться в этой маленькой комнате. Словно вся ее красота, которой она наслаждалась всего несколько минут назад, вдруг показалась ей самой неприличной, и она не знала, куда ее деть, как от нее избавиться. Она сделала несколько шагов и струящееся платье колыхнулось, очерчивая ее фигуру. Будто нарочно хотело лишний раз подчеркнуть красоту своей обладательницы. Тина нерешительно села за стол и медленно сняла серьги. Жемчужины глухо стукнулись о столешницу, и Ньют принялся жадно разглядывать их матовые бока. — Послушай… я, конечно, должна была тебе сказать. Но не знала, как… И тут Ньют осознал, что он не совсем понимает, что делать дальше. Он шел сюда не с обвинительной речью, а чтобы узнать правду, снять с глаз розовые очки. Ему нужно было развернуться и уйти еще когда Куини открыла дверь — уйти, влезть в чемодан и больше никогда оттуда не высовываться. Но он был здесь. И Тина садилась за стол переговоров. Какие тут могут быть переговоры, если она вырвала ему сердце? — А… давно ты?.. — Полгода. Ньют бросил на нее быстрый взгляд исподлобья. Больше всего он боялся, что Тина начнет врать и сейчас, зачем-то пытаясь сберечь остатки его самолюбия. Однако похоже было, что она говорит правду. Вздохнув, она спросила: — Это все из-за платья, да? — Не только. Я видел вампуса. Она снова вздохнула, и Ньюту показалось, что в этом вздохе проскользнула досада: надо же было так глупо попасться. — Он должен был прийти уже сюда, я задержалась из-за Ирис и была уверена, что ты до самого отъезда не выберешься из чемодана, ты ведь всегда так… — видимо, она сообразила, что говорит, и прикусила язык. Их странный разговор был наполнен паузами, и из-за них воздух в квартире стал вязким и противным. Тина сидела облокотившись на стол и нервно перебирала пальцами, то сжимая, то отпуская одной рукой большой палец другой. Ньют видел только эти руки. — Прости. Мне очень жаль. И как ни странно, говорить было больше не о чем. — Если ты хочешь быть с ним, я не буду мешать. Еще одна пауза. Руки замерли, а потом Тина спросила каким-то бесцветным голосом: — С ним? Ньюту казалось, что если он произнесет это имя вслух, его сердце разорвется. Медленно-медленно ее руки ушли из его поля зрения. Тина подобралась, как жмыр перед прыжком. — Так… Она подалась вперед и, наклонив голову, заглянула Ньюту в глаза. — По-твоему, что сейчас вообще происходит? Это был самый идиотский вопрос на свете, и Ньют ответил ей сердитым взглядом, но вдруг увидел, что губы у нее дрожат, словно она изо всех сил старается не улыбнуться. Она продержалась еще несколько секунд, а потом вдруг… — Пфф… — Тина фыркнула, закрыла лицо ладонями и расхохоталась. Ньют перестал вообще что-либо понимать, однако на сегодняшний день он вытерпел достаточно унижений. Он поднялся из-за стола, но Тина схватила его за руку и прижалась лбом к плечу, продолжая смеяться. — Ха-ха-ха! — она заливалась на всю квартиру. — Ньют, ты подумал, что я… а-ха-ха-ха… с мистером Грейвсом… а-а-а… Черные локоны, выбиваясь из прически, падали ей на лицо. Тина, наконец отпустив руку мужа, убрала их за уши и, с трудом поборов смех, выпалила: — Ньют, я была на задании! Выдумать более бессмысленную ложь было невозможно. Ньют снова дернулся, чтобы идти, но Тина опять его удержала. Хоть она и перестала смеяться, ее лицо сияло от облегчения. — У меня была назначена встреча с нелегальным зельеваром. Я — подставной клиент, мы договариваемся о сделке, и тут его и хватает бригада авроров. Ты же знаешь, как это работает! Ньют слушал ее нахмурившись. Его сердце стучало, и зародившаяся в нем надежда умоляла поверить словам Тины, но это была слишком слабенькая соломинка, чтобы на ней можно было обратно выстроить рухнувший мир. — В таком виде? — Встреча была назначена в баре «Одноглазый тролль», как еще я могла туда одеться? Зельевар работает только с теми, на кого его навели надежные люди. Он должен был узнать меня по красному платью. — И что, серьги тебе тоже подарил зельевар? Не медля ни секунды, Тина схватила со стола одну жемчужину, подбежала к окну, распахнула его и, дунув на серьгу, выкинула ее на улицу. За окном тут же с громким треском расцвел фейерверк, рассыпавшись золотыми искрами по меньшей мере на метр. — Это артефакт — не боевой, конечно, но в случае чего можно создать суматоху или подать сигнал своим. Я оставила вторую на столе, проверь ее. Тина вернулась к столу, пытливо глядя ему в лицо, а Ньют, все еще раздираемый противоречивыми демонами, молча смотрел на нее. — Ньют, я бы никогда… — она не договорила, но в ее голосе было столько нежности, и она смотрела на него так, что он не знал, что сказать. — Хочешь, я принесу с работы сыворотку правды? Нет, это займет время. Или… — она вдруг схватила его за руку и потянула к выходу: — Идем! — Куда? — Я отведу тебя в Аврорат. Ты своими глазами увидишь этого проклятого зельевара, а Бадди, Пирс и Эверс подтвердят, что я сегодня работала с ними. Нет, я знаю, мистер Грейвс… — Что?! Нет! — Ньют испуганно дернул ее руку, и Тина с размаху приземлилась на стул рядом с ним. Мысль о том, чтобы появиться на ее работе в образе ревнивого мужа, который блюдет честь своей благоверной, привела его в ужас. Он был все еще огорошен и не знал, что думать. — Послушай, я… я верю… наверное… я только не понимаю, почему это должна была быть ты? Ты же больше не работаешь… — Потому что я хочу! — отчаянно воскликнула Тина, и на этой фразе словно выдохнула остатки своей бешеной убедительной силы. Теперь она говорила торопливо, но тихо: — Я сама об этом попросила. Первый раз — полгода назад, и с тех пор я иногда помогаю. Ньют медленно переваривал информацию. Тина смутилась, ступая на скользкую почву, и говорила уже не так решительно, но страстно хотела довести дело до конца. — Месяц назад мы обезвредили банду, которая ограбила немаговский банк в Европе. Это грозило международным скандалом, понимаешь? А два месяца назад — взяли наемного убийцу, который брал заказы на детей, и через него смогли выйти на изготовителей темномагических артефактов. Которые, в свою очередь, могут стать ниточкой к Гриндевальду, — она сделала паузу, чтобы вдохнуть и подобрать слова. — Ньют, я люблю тебя больше всего на свете, тебя и Ирис. Но я сойду с ума, если буду в стороне от всего этого. Теперь тишина была другой. В ней время измерялось потоком стремительных мыслей, которые пролетали в голове Ньюта. Он боялся верить, но не мог иначе. — В конце концов, ты могла бы просто мне сказать. — Не могла, — она покачала головой, перевела дух и осторожно продолжила: — Точно так же, как не могла тебя спросить, почему ты вдруг якобы так тесно и часто стал общаться с Тесеем по каминной сети, хотя он сам об этом не в курсе. Почему даты твоей экспедиции точно совпадают с началом каникул в Хогвартсе. А главное — почему ты едешь на Фиджи наблюдать гнездование огненных крабов в июне, хотя оно уже давно закончилось в апреле. Несколько секунд Ньют молчал. Уши пылали невыносимо. — Я… не думал, что ты запоминаешь такие вещи, — Тина улыбнулась. В ее взгляде не было ни малейшего упрека. — И давно ты знаешь? — С тех пор, как ты якобы ездил на озеро Одубон. Я слишком хорошо помню те места, где была с родителями. А ты попался на мелких деталях. Дыра, которая появилась сегодня вечером в сердце Ньюта, все еще никуда не девалась. Но он с изумлением понял, что может дышать, как раньше. — Ладно, признаю, я идиот, — сказал он, устало потирая лицо ладонями. — Но знаешь, когда я пришел сюда и увидел, что тебя нет, мне было сложно думать о чем-то другом. — Кстати насчет думать… — Тина вдруг нахмурилась, поднялась из-за стола и грозно уперла руки в бока. — Куини! Ее сестра появилась из-за двери спальни моментально и так же моментально заняла зеркальную защитную позу — скрестила руки на груди. Они сверлили друг друга взглядами через всю комнату. — Вы сидели тут несколько часов! Ты же прекрасно знаешь, что у Ньюта было на уме! Почему ты не сказала?.. — Да потому, что вы оба надоели мне до смерти! — оборвала Куини, и ее кудри грозно качнулись из стороны в сторону. — «Куини, а вдруг он поймет, что он мне нравится?!», «Куини, я не знаю, как признаться Тине»… да если бы не я, вы бы до сих пор перебрасывались открытками на день рождения и рождество! Вы женаты уже два года, чтоб вас эти самые крабы забодали, — ее голос достиг пика высоты и она вдруг, совсем непоэтично шмыгнув носом, решительно ткнула пальцем в сторону выхода: — Вон отсюда, оба! И пока не разберетесь со своей сложной жизнью, чтобы духу вашего в этой квартире не было! — У меня поезд через четыре часа, — робко напомнил Ньют и тут же пожалел об этом: Куини гневно сверкнула глазами в его сторону. — Вот и поторопитесь. Она развернулась и исчезла за дверью спальни, которая закрылась за ее спиной тихо и нежно. Хоть кто-то в этой квартире заботился о спокойном сне Ирис. — Поверить не могу, что ты решил, будто я тебе изменяю, — сказала Тина, когда они, держась за руки, шли по улочке, ведущей к их дому. — Мне как-то не пришло в голову, что ты просто работаешь сверхурочно, — пробормотал Ньют. Ему не очень хотелось обсуждать произошедшее. — Может, Куини права? — Тина остановилась у порога и развернулась к Ньюту лицом. — Может, мы и правда слишком много думаем и слишком мало говорим? И у тебя наверняка есть еще миллион секретов. Ньют на миг задумался, подбирая ответ. — Нет, только один. Пойдем, — он снова потянул ее за руку, и они вошли в узенькую прихожую. — Подожди меня здесь. Он заглянул в чемодан всего на секунду и был очень рад, что за это время Тина никуда не сбежала и не успела ничего придумать и ни о чем догадаться. — Закрой глаза. Она, конечно, задала множество вопросов, пока он вел ее наверх и помогал подняться по крутой лестнице. — Крыша? Мы на крыше? Я чувствую воздух. Но звук какой-то… — Садись. Вот здесь. Осторожно. — Можно открыть глаза? — Нет. — Я сейчас упаду. — Я тебя держу. — Ньют?.. — Открывай. Это была самая лучшая награда за вечер мучений, за все его старания сгрызть самого себя изнутри. Тина ахнула и замерла, выпрямившись и вцепившись в его руку. Редкие огни уличных фонарей, очертания соседских домов, деревья — все это потускнело, отодвинулось, словно оказалось вдруг с другой стороны очень сильно запыленного окна. А поверх всего этого расстилался луг, усыпанный цветами. Тысячи светлячков прятались меж травинок и порхали в воздухе. Далеко на севере темнела полоска леса, а над их головами мерцала такая щедрая россыпь звезд, какая не могла присниться Нью-Йорку в самых смелых снах. — Это, конечно, только иллюзия. А еще я напортачил с погодой и не успел исправить. Сейчас пойдет снег. Невесомые снежинки, медленно кружась, опускались на крышу, на их головы и плечи. Они исчезали, не оставляя после себя ни холода, ни влаги, и походили бы на обрезки бумаги, которые сыплются с неба в дешевом спектакле. Походили бы, если бы каждая из них не была маленьким произведением искусства — как и настоящая снежинка. Тина даже не обратила на них внимания. Она зачарованно смотрела на появившийся на краю луга маленький деревянный домик, в окне которого горел свет. — Но… как ты?.. — Ну я же все-таки был на Одубоне, — усмехнулся он. — А ты так усердно расспрашивала меня, что я понял, насколько для тебя важны воспоминания об этом лете. Ну и Куини помогла, конечно. Слабо сказано. Куини была самым придирчивым зрителем и признала его работу удовлетворительной только с четвертого раза. А еще Куини сказала, что это было последнее лето, которое они провели с родителями. Да, может быть, она действительно права. Но сейчас Ньют смотрел на силуэт Тины, освещенный полной луной. Она отвернулась, ее рука все еще сжимала ладонь Ньюта — сильно, до боли. И он понимал: когда-нибудь им придется научиться разговаривать друг с другом. Но не сегодня.