The Great ...

— Эрик? В ответ тишина. Я знаю, он здесь, слышит меня и выжидает удачного момента для появления. Ну что ж, раз так, то можно и подыграть. Стук каблуков эхом разносится по пустому зданию. Плавным движением заправляю выбившуюся прядь за ухо, ненароком позволяя пышному меху сползти с плеча, обнажая изгиб ключицы. Я знаю, он пожирает взглядом каждое мое движение. Сейчас, как и тогда, чувствую его пристальный взгляд, но продолжаю свой путь по идеально гладкому кафелю, громко стуча каблуками. Прошло каких-то семьдесят четыре года, изменился мир, изменилась я, интересно, изменился ли он. Тогда и подумать не могла о том, что сама приду к этому монстру. Странная штука эта жизнь.

***

Мерзкий подтаявший снег превратился в густую кашу, сковывая движения. Сердце бешено колотится. Сзади слышно дыхание и лай овчарок. Страшно. Боги, как же страшно. Почему же за всеми этими красивыми речами о самопожертвовании во благо родины, никто ни разу не говорил о том, как сердце уходит в пятки, когда за тобой по снегу прыгают три здоровые немецкие овчарки? Я точно знаю, что не убегу: снег слишком вязкий и глубокий, а сил слишком мало, да и бегу куда-то в поля, в противоположенную сторону от нашего временного штаба. Я не хочу умирать. Я хочу жить! А день так хорошо начинался, какой же надо было быть дурой, чтоб, гуляя по лесу, забыться и начать петь. Впервые с момента блокады я пела, и, видимо, этот раз обещал быть и последним. Я не хочу умирать... То и дело в небо с пересвистом поднимались птицы. Совсем скоро наступит весна, природа отряхивалась от спячки, расцветая на зло всему миру. Неужели я никогда больше не увижу родной дом? Где-то совсем рядом лязгнули челюсти, но я не оборачивалась, не хочу смотреть в лицо смерти. За спиной раздавались крики, кажется, они подгоняли псов. Я плохо знаю немецкий: все уроки по нему в школе посвящала рисованию и прилежностью в изучении языка не отличалась. К слову, я хорошо рисовала, даже отучилась два года в Академии художеств. А потом пришла война, и мы с лучшей подругой сбежали санитарками на фронт. Почему-то тогда, в юношеском порыве, нам казалось безумно романтично работать медсестричками в госпитале. Дуры наивные. Тогда у меня и в мыслях не было, что под лай собак буду прыгать по сугробам, чтобы увести немцев от нашего расположения. Я только успела занести ногу для следующего шага, как огромная тяжелая псина, разрывая на мне казённый бушлат, повалила меня в сугроб. Ещё несколько мучительных секунд, и я почувствовала, как ещё две челюсти впились мне в руку и в бедро, стараясь раскромсать. Меня сожрут собаки... Слёзы не переставая текли по щекам, отбиваться сил уже не было. Голоса приблизились. Судя по всему, военные обступили меня, наблюдая за тем, как псы пытаются меня растерзать. Слышен смех, тяжелый, хриплый. Как он смеет. Из последних сил я дернулась, скидывая с себя собаку, чтоб посмотреть в глаза тому уроду, который посмел так смеяться над умирающей девушкой. Пусть мы и враги, но, чёрт возьми, это низко. Позади стоят четверо. Мужчины, лет двадцати пяти-тридцати. Высокий темноволосый резко замолчал. В этот взгляд я вложила всю свою ненависть. Хочется верить, что, если бы можно было убить взглядом, то испепелила бы его на месте. Собака вцепилась мне в шею сзади, валя обратно на землю. От боли заложило уши и поплыло в глазах. Где-то на заднем плане я почувствовала, что от меня оттаскивают собак, а потом... Потом тишина... Когда окончательно пришла в себя, на мгновение показалось, словно я дома: тёплый свет керосинки и негромко играющая павана Равеля. Шуршащий звук пластинки почему-то пробирал до глубины души, воскрешая воспоминания из детства. Но я не дома. Неприятной болью отозвалась шея. Где я и что со мной будут делать? Снова страх. Чуть приподнялась на локтях, стараясь осмотреться. Странно, но я оказалась совершенно свободной. Нерешительно потрогав шею, выяснилось, что эта зубастая тварь оставила мне кучу синяков. Спасибо, что хоть прокусить не успела. — Уже очухалась? Я вздрогнула, пытаясь найти источник звука. У противоположенной стены, откинувшись на стуле, сидел мужчина. Свет стоял так, что его было не реально заметить с моего ракурса, пока тот ни пошевелился. Самое удивительное, он хорошо говорил по-русски, почти без акцента. — Что вам от меня нужно? Что-то я совсем не помнила хоть один случай, при котором пленную тащили в кровать какого-то фрица, а не в барак, чтоб запытать или расстрелять. Вообще, сам факт того, что я была до сих пор жива, меня сильно удивлял. — Здесь вопросы задаю я, — мужчина поднялся с кресла. Я замерла, как зачарованный удавом кролик. Почему-то какое-то шестое чувство требовало, чтобы я бежала. Всё равно, куда, главное — подальше от этого человека. Высокий, явно на голову выше меня, статный — форма подчёркивала его крепкое телосложение, со светлыми волосами. Видимо, он тут считался образцовым арийцем. Мужчина тем временем подошёл и опустился на кровать, внимательно заглядывая мне в глаза. — Хм... А ты симпатичная. И не такая тощая, как предыдущие. Предыдущие?! Бежать, бежать, попробовать отобрать у него оружие и бежать со всех ног куда глаза глядят! Мужчина внимательно меня разглядывал. — Боишься? — его губы тронула лёгкая улыбка. — Нет. Не боюсь, — я сжала кулаки так, что побелели костяшки, с вызовом смотря в его глаза, в свете лампы было невозможно понять их цвет. Наверное, голубые, хах, как у принцев из сказок. Я боялась, до жути, ещё чуть-чуть, и была голова разрыдаться. — А зря. Слишком быстрое движение, я не смогла увидеть, что произошло, как вдруг оказалась вжата спиной в доски кровати. Мужчина удерживал моё лицо, сжав одной рукой за скулы, сам в это время бесцеремонно сидя на мне верхом. На мгновение показалось, что на мой живот упала бетонная плита. Какой же он тяжелый, человек вообще может столько весить? Я попробовала протестующе повырываться, пытаясь скинуть его с себя. Тот немного приподнялся, видимо, давая мне возможность дышать, но челюсти мои не отпустил, продолжая буравить взглядом. В такой странной позе мы провели несколько минут. — И ты ничего не почувствовала? — мужчина приподнял бровь, продолжая вглядываться в моё напряжённое лицо. — Нет, — с трудом прошипела я через зажатые челюсти. От его мёртвой хватки начинало сводить скулы. Мужчина медленно, словно наблюдая за моей реакцией широко раскрыл рот, и вдруг его зубы стали расти. Боги милостивые, что это за дрянь?! Я снова попыталась вырваться, но он был слишком тяжёлый, чтоб эти жалкие попытки принесли хоть какие-то результаты. Он улыбался. Чёрт возьми, это чудовище явно получало бешеное удовольствие от моего ужаса. Продолжая удерживать одной рукой мою голову и придавив коленями мои руки, второй свободной рукой он не церемонясь рванул мою рубашку. Ткань с хрустом расползлась, обнажая шею и грудь. Почему-то только сейчас появилось осознание того, что у мужчины не нормально холодные руки. Он медленно отвёл мою голову в сторону, заставляя болезненно растянуть шею. Я ждала, когда будет больно, но почему-то почти ничего не почувствовала, только странное тепло и медленно нарастающую слабость. Было чувство, будто я снова шлёпнусь в обморок... Необычная грёза прекратилась также быстро, как и началась. Мужчина странным смазанным движением шарахнулся в сторону, одновременно оттирая рукавом губы и бешеными глазами смотря на меня. Я же в свою очередь, прикрывшись какими-то тряпками, вжалась в угол кровати, продолжая исподлобья наблюдать за этим демоном. — Что ты такое?! — его голос упал, и было видно, как ходит ходуном грудная клетка. Я не поняла вопроса. — В смысле, что я? Я девушка, а вот ты что за тварь? Мужчина рассеяно покачал головой. — Люди такими на вкус не бывают. — Ну извините, что я оказалась не такая вкусная, господин людоед! — хах, меня колотило от страха, но при этом понимала, что начинаю сильно от этого же страха хаметь. — Нееет... — странно протянул мужчина, снова каким-то необъяснимым движением оказываясь совсем рядом и запрокидывая мою голову. — Ты будешь моей?

***

Тогда он не оставил мне выбора, пообещав, если я отступлюсь, то он сделает так, что блокада Ленинграда кончится. Я сдалась. Я согласилась быть его, согласилась позволить ему прикоснуться к себе. Позже узнала, что его зовут Эрик и он вампир. Что-то вроде оживших детских страшилок. Время, которое мы проводили вместе, было странным: перед тем, как мы впервые занялись сексом, прошло больше, чем полгода, до этого же он пил мою кровь, а потом, словно одурманенный, сидел рядом, задумчиво водя руками по моей коже. Он говорил, что я не человек, что люди так не пахнут, что он хочет выпить меня, но в определенный момент моя кровь начинает его сжигать изнутри. Он выглядел помешанным, каждый раз играющим со смертью и получающимся от этого массу удовольствия. Я знала, что он мог умереть, что для него был смертельным солнечный свет и его обжигало серебро. Странный, чокнутый на всю голову. Он звал меня пришедшей к нему валькирией. По до сих пор необъяснимой мне причине, Эрик считал меня скандинавской покровительницей войнов, сопровождавшей героев в Вальхаллу. Только сильно позже я узнала, кем являюсь на самом деле. Интересно, а знает ли он? Тогда я ни разу не видела его с подчиненными. Почему-то мне казалось, что за пределами этого странного здания без окон, где я жила, он был жестоким и холодным. А здесь... Эрик почему-то считал, словно я должна его понимать и испытывать к нему те же чувства. Не знаю, что с ним делала моя кровь, но несколько раз он пускался в какие-то задушевные разговоры, повествуя о своей жизни. Это было странное время. Еще страннее было то, как в определенный момент он просто исчез, будто его и не было. Меня нашли наши солдаты, оказалось, уже давно снята блокада и враг вытеснен далеко за пределы Советского Союза, а нахожусь я вообще в Венгрии. Надо было начинать как-то жить дальше. Я вернулась домой, в Ленинград. Странности начались позже, когда раз в месяц мы с мамой стали обнаруживать у нас на столе деньги и разные деликатесы, новые заграничные вещи и украшения. Эрик сказал, я буду навеки его, только его, и душой, и телом. Я знала, что должна быть ему верна — он сдержал это странное обещание: город был освобождён, моя мама — жива, а лучшая подруга чудом вышла из концлагеря без единой царапины. Шли годы, и я с ужасом обнаружила, что перестала стареть. Такое чувство, словно осталась такой, какая была тогда, зимой сорок четвёртого. Прошло семьдесят четыре года с нашей последней встречи, когда обнаружила на утро у себя записку, в которой было написано время и короткое «LED». Тогда я тихо хохотнула, чувствуя, словно всё, что он может мне доверить — это быть его водителем. Но чёрт возьми, я готовилась к этой встрече. Чёрные туфли-лодочки на невысоком каблуке, чулки, роскошное чёрное французское нижнее белье, подчёркивающее белизну кожи, и всё это скрыто длинной песцовой шубой, в конце концов, мы же приличные. — Ты роскошна, — я ощутила прикосновение его губ на обнажённой шее. — Ты долго, — я нахмурила брови, оглядываясь на него через плечо. — Раньше не мог, — через мех шубы я почувствовала холод его руки, лёгшей мне на талию. — Да уж, про ваши приключения из каждого утюга звучало, — я улыбнулась, разворачиваясь в его объятиях. Не изменился... Совсем такой же, как и тогда. Только разве что волосы стали короче, а глаза — чуть грустнее. — Ждала? — он улыбнулся уголками рта.

***

Чёрный Леванте мягко качнул боками, попадая колёсами из одной колеи в другую: даже этот паркетник с трудом справляясь с одной из двух российских бед. Едем молча. В сабвуфере подхрипывающие басы Bonobo и замиксованного Collage сменяются писклявым голосом Йоланди, а за окнами проносится спящий город. Вечер среды, но на дороге всё равно достаточно много машин, и даже иногда встречаются пешеходы. Когда в очередной раз мы остановились на светофоре, замечаю, как какой-то мужчина, сидящий в маршрутке, с интересом нас разглядываете. Наверное, достаточно забавно выглядит малолетка в мехах на паркетнике за десяток лямов. Загорается зелёный, и наша машина с густым урчанием резво стартует. — Мне надо заехать в магазин, — не сколько утверждаю, сколько спрашиваю я. Странно, почему я всё равно так его боюсь? Последние пятьдесят лет ждала его, как Хатико, и теперь судорожно пытаюсь отсрочить нашу встречу. Шурша колёсами по мокрому от снега асфальту, машина заворачивает на парковку перед магазином. Останавливаюсь, и раньше, чем успеваю заглушить мотор, мне открывает дверь Эрик. Мужчина галантно протягивает руку, помогая спуститься. Хорошо что Окей на пулковском работает круглосуточно. Где-то среди тишины слышен звук сжигаемой резины и тормозов, видимо, опять jdm-щики устроили сходку на дальней парковке. Первым делом иду к отделу с молочкой. Мне кажется, такими темпами я или начну мяукать, или придётся на заднем дворе строить хлев и заводить корову. В продуктовую корзину закидываю пару пачек «Пискаревсого» молока. Увы, «Молочной культуры» или «Лосева» тут нет. С мясом тоже не ахти, и достаточно долго проковырявшись в поисках хоть одного более-менее приличного куска, была остановлена спокойным: «Оно испорченное», — из-за спины. Когда я обернулась, хмурясь в праведном гневе, готовя поток возмущений на тему «Мог бы и раньше сказать», он меня поцеловал. Легко, одним прикосновением, заставляя кровь закипать. Как же долго я его ждала... Судя по довольной улыбке, он это знал. Надо скорее возвращаться домой, и можно будет снова забыться в его объятиях... Кассирша, не скрывая, с любопытством нас разглядывала. Наверное, мы действительно смотрелись достаточно странно: девочка лет двадцати с небольшим, с бело-голубой кожей, зелеными глазами и коротко стриженными медными кудрями, зябко кутающаяся в меха и поблескивающая драгоценными камнями в ушах и на руках, едва ли дотягивающая до плеча сопровождающего её мужчины, высокого, статного, в классических брюках и атласной рубашке тёмных цветов на выпуск, подчёркивающих его белоснежную кожу. Видимо, женщина так и не поняла, являюсь ли я вампиром, как мой спутник, или же просто света белого не вижу, поэтому, когда я протягивала ей карточку, чтобы оплатить покупки, то якобы невзначай коснулась моей руки. Приятно было наблюдать, с каким недоумением она на меня смотрела, поняв, что я, хоть и замёрзшая, но тёплая. — Я поведу, — безапелляционно заявил Эрик, подходя к заведённой машине. Я только пожала плечами, не доставая из кармана ключи, снимая блокировку. — Надо же было такую ерунду за такие деньги купить... — судя по нарастающему урчанию мотора и всё быстрее мелькающим фонарям, Эрик втопил педаль газа до упора и ждал, когда мой неповоротливый дирижабль достаточно разгонится. — Я её так не насилую. Большая, комфортная и умна. Мне от неё больше и не нужно, — я продолжала разглядывать светящийся по правую сторону город. ЗСД позволял хорошо разогнаться, и в водительских способностях мужчины я была уверена. — Почему ты не носишь то кольцо? Я тупо перевела взгляд на свои руки, а потом на Эрика. — Я не буду носить такой дорогой подарок. — Хм, Пэм была уверена, что оно должно тебе понравиться. — Оно мне нравится, но мне его носить некуда. А в повседневной жизни я не буду ходить с кольцом, которое стоит как самолет. Он дарил неприлично дорогие подарки. Особенно в последние несколько лет, когда его компания стала одной из лидирующих в мире. Я и так знала, что вся эта мишура — не моё. Конечно, я красиво смотрелась завернутая в шелка и меха, но я была не собой. Да и носить всю эту красоту мне было некуда: почти всё время или посвящала себя работе, или училась чему-то новому. А будучи главной медсестрой одного из лучших кардиологических центров страны, на Мазератти может и покатаешься, но Роллс-Ройс и ювелирные украшения, стоящие миллионы — это, конечно, перебор. В повседневной жизни я старалась особенно не выделяться: для поездок на работу был куплен подержанный Гольф, а в гардеробной комнате был выделен отдельный угол для обычной будничной одежды. Забавно, почти все молодые медсёстры, приходившие в наш центр на работу, спали и видели такую жизнь, как у меня, а я же от неё старательно бежала. Всё ерунда, если в твоём замке кроме тебя никого больше нет. Несколько месяцев назад умерла моя любимая кошка. Она прожила достаточно долгую, по кошачьим меркам, жизнь, но все стареют и все смертны. Чёрт возьми, все нормальные живые существа, кроме меня. Мне девяносто шесть! Только задумайтесь, почти сто лет, а я продолжаю выглядеть на двадцать два, не выпускаю клыки, не обжигаюсь серебром, не боюсь света и ем обычную человеческую еду, но не старею. Благодаря встрече с создателем Эрика, я узнала, что именно со мной не так: я потомок Михаила. Да, это именно тот самый архангел, покровитель умерших. Только от всего великолепия предка мне досталось разве что замедленное старение и всякие штуки типа обострённого шестого чувства и любви к живым мертвецам. И то, распространялось это всё почему-то только на Эрика. Я никогда не пила его крови, но всё равно могла даже на расстоянии в тысячи километров чувствовать его эмоции. Особенно остро — радость, страх и боль. А их в последнее время он испытывал чуть ли не постоянно. В том, что Нортман примчался в холодный Питер не просто так, было и ёжику понятно. Видимо, опять накопилось всё, что он хочет мне поведать. С неожиданно свалившейся ролью жилетки и личного психотерапевта я смирилась уже давно, поэтому теперь смиренно ждала, когда Эрик наконец начнёт разговор. До Лисьего Носа долетели стремительно. На сколько я могла судить, ниже двухсот километров в час мы не ехали. Подаренный два года назад дом очень удачно был умным, поэтому уже на подъезде к участку я запустила чайник. — Ну и что заставило тебя вернуться в Россию? — я залезла с ногами на диван в гостиной, попутно включая телевизор. — Устал, — Эрик уже устроился у меня между ног, положив голову на живот и обнимая за талию. Чувствовалось, что он грустит. — Кроме вас с Памелой у меня никого не осталось... Годрик... Нора... Сьюки... — Несколько лет назад Годрик приходил ко мне, — Эрик дёрнулся, поднимая голову и удивлённо смотря на меня. Я же в свою очередь нахмурилась, воскрешая в памяти события того вечера... — У нас был довольно странный разговор, он извинился за тебя и спросил, не хочу ли я, чтоб ты оставил меня в покое. Ну, а ещё объяснил, почему ты со мной так долго играешь. — Теперь ты тоже знаешь... — Эрик снова положил голову. На заднем плане заиграл the XX, и на экране телевизора замигал зелёный огонёк. «...не спеши судить людей, — сказал он, — пытайся разглядеть в них хорошее...» — Знаешь, пока я там был, наверное, впервые за много столетий, я хотел быть с одной женщиной... Но увы, она меня отвергла. — Видимо, это очень отважная и сильная женщина, раз она оказалась способной отбиться от твоего общества, — улыбнулась я, аккуратно гладя Эрика по волосам. Тот слегка прикусил кожу на моём боку, явно не довольный моим высказыванием. — Она предпочла мне других мужчин. — Ну, дорогой мой, давай быть честными, мы оба знаем, что ты достаточно странно проявляешь своё внимание, больше заботясь об удовлетворении собственного желания, нежели о том, желает ли вообще объект вожделения твоего общества. — Она была со мной по собственному желанию. — Ни разу не попробовав твоей крови? Эрик замолчал. Чувствовалось, что его что-то тревожит. — Знаешь, — он поднял голову, внимательно смотря мне в глаза, на лбу залегли морщинки, — получается, ты — единственная, кто находится рядом со мной по своей воле... Ну, и Пэм, хотя, может, от части дело в том, что я её создатель. — Ты так часто упоминаешь её имя, что я начинаю ревновать. — Глупая, — он, приподнявшись, потянул меня за ногу, протаскивая спиной по мягким подушкам, и нависая сверху, а потом последовал поцелуй. Глубокий, страстный, совершенно не стесняясь обрезая своими зубами мой язык и губы. — Эй, эй, подожди, — я не без усилий прервала этот поцелуй. — Я не хочу, чтобы после этой ночи, на следующий вечер, ты опять исчез бог весть куда. Знаешь, достаточно сложно развлекать себя самой, в ожидании, когда ты снова решишь появиться. — Обещаю больше не исчезать, — он улыбнулся. Врёт и бровью не ведёт, гад клыкастый.