Птичья находка

1. Пеночка замерла на ветке. Как тут не застыть, не замереть под этим взглядом — прозрачным, остановившимся; взглядом, в котором что-то горело — и перегорело. Желтоватые крылышки едва подрагивали: она будто хотела улететь, да не могла. Как тут не дрожать от запаха чужой крови. — Он мог бы спросить у тебя, — прозвучали слова на языке, которого пеночка не слышала прежде, — мог бы попросить помощи у твоих сородичей, но он мёртв. А был бы жив, может, остановил бы… Пеночка подпрыгнула на ветке, освобождаясь от сковавшего её холода. Этот — огромный, пропахший кровью, с пустым взглядом, словно пришедший вместе с морозом, какого давно не было в лесу, где жила птичка, — тяжело оттолкнулся от дерева, к которому прислонялся. — Ты мала и бессильна, — пробормотал он. — А большие твои сородичи не появятся. Их некому звать. Пеночка вспорхнула с ветки и скрылась в темноте. 2. Тихий в это время дня и года лес был наполнен шумом и шорохом, птичьим свистом и хлопаньем крыльев. Давно утих плач, доносившийся от Пещер, давно ушли они, кто явился незваным, но птицы никак не хотели успокоиться. По ночному лесу кружили не только совы, но и орланы, и соколы, обычно охотившиеся днём, а ещё тетерева и куропатки, которые в другое время стали бы добычей хищных птиц. Но сейчас охота шла не ради пищи. Птицы, даже самые мелкие, даже неповоротливые, даже те, кто едва видел в темноте, кружили по лесу, прыгали в мёрзлой траве, сновали меж корней деревьев, словно потерянное ими могло оказаться там. Не все даже понимали, что это была за потеря. Та, первая, птичка — пеночка — не объяснила толком. Знали лишь, что об этой потере — среди других утрат — плакали в Пещерах и плакали, уходя. 3. Отыскал безымянную пропажу соловей. Они спали под деревом меж корней, прижавшись друг к другу так, будто никого больше у них не было, и даже в лунном свете, струившемся сквозь ветки, были видны серебристые нити в их чёрных волосах. — Птенцы, — щёлкнул соловей растерянно. — Они потеряли птенцов среди зимы. Соловей этот был из потомков соловьёв, что пришли в эти земли с Королевой. Он, конечно, знать не знал о своих предках, но пел не хуже их. И потому он устроился на ветке, трелью созывая птиц. “Спешите сюда, — говорила его песня, — я отыскал пропажу, но мало найти, нужно помочь, нужно согреть, ибо зима сурова, ведь свет ушёл из нашего края, трижды ушёл, и опустеет наш край теперь. Спасём же теперь те малые искры, что остались от света, согреем пропажу, подарим ей жизнь”. И многое другое говорила песня, чего и сам соловей толком не знал, просто понимал, что нельзя это не петь: о владыке ветра и короле птиц, о Королеве — владычице соловьёв и её дочери, что пела вместе с птицами и была спасена птицами, о том, что свистом ветра в крыльях приходит надежда и что великих спасают великие птицы, а малых — малые. А эти — меж корней — были малы и беспомощны, и никто не знал о них. И когда закончил соловей свою песню, увидел он, что многие пернатые сородичи его слетелись к корням огромного дерева, среди которых спали и плакали во сне брошенные и потерянные птенцы. И сначала мелкие пташки — пеночки, славки, дрозды, малиновки, соловьи — спархивали вниз, чтоб прижаться к спящим птенцам и согреть их, а потом и покрупней — тетерева и куропатки. И вздрагивали глупые куропатки, когда одна за одной слетали к ним совы и филины, соколы и орланы. Но никого не трогали хищники, желая только помочь птенцам — по слову соловья, по просьбе пеночки. И спокойней стали сны свернувшихся у корней птенцов, высохли их слёзы, утихла дрожь. 4. А потом на звуки птичьих песен придут другие, те, кто прежде не ступал на эти земли, и заберут малых, брошенных птенцов, дадут им новые имена — и забудутся их прежние имена, и останутся два потерянных птенца жить среди тех, кто прячется в лесу и поёт свои песни. И никто уже не будет знать, что они нашлись.