Волчонок

Яр приходит на плач. Откидывает полог шатра, рычит тихо и раздраженно от вида открывшегося, а Вожак только фырчит в ответ, не отвлекаясь особо ни от мальчишки своего, ни от раны еле замотанной. Ребенка Барсук забирает, пересаживает к себе на колени и шикает грозно. Малыш, чего ж смеяться-то – пять весен лишь, смотрит на старшего глазищами своими удивленно да испуганно, и зачинает новый воющий плач. - Дай. Вожак руки к дитю тянет и получает по ним – резко, без замашки. - Уймись, - и друг послушно замирает. Улыбается слабо и замучено, пока Яр его перевязывает да спать наказывает, даже не хмурится привычно, беззлобно на тон приказной, но только рукой машет и в шкуры падает – зарывается. Бой вышел долгим, сложным, а дурак этот молодняк покинуть не мог, кидался прикрывать их да защищать, будто не волки юные с ним бок о бок сражались, а щенята несмышлёные, как его собственный. Ребенок, поняв, что его вниманием обделили, замолк тут же, только носом шмыгая обиженно, и сидел смирно, за рубаху держась еле заметно. Он уж знал – силой старших не привлечь, те отвечали без жалости; и знал, что Барсук отцу вреда не причинит… Умный ребенок. Яр на ноги малыша ставит, ручку его малюсенькую в свою грубую и огромную берет, за собой из шатра выводит от спящего сном мертвым подальше. Ужо вечер. Они бродят не спеша по медленно засыпающему селению волчьему бесцельно. У Яра сна ни в одном глазу, как и желания в дом свой легкий возвращаться, пустой да тихий. Малька он решает с собой в эту ночь оставить. Вернешь вожаку – разбудит, а к женщинам… женщины таяли, когда с глазищами светлыми, пока Аресом не отмеченными, встречались, да слезки жемчужные в них не перенося совершенно. От женщин маленький бес сбегал часто к лошадям и псам али к речке берегу. Вот и сейчас малец за рукав ладошками цепляется, тянуть за собой пытается, упирается да дуется. Малыш не говорит почти, и за это Барсук не раз его отцу выказывал. Тот позволял сыну урчать да мурлыкать, али рычать редко, говоря ещё реже. Усмешка на лице барсучьем сама собой появляется. Он поддается, идет за мальчонкой покорно, а тот улыбается на это щербато, глазищами своими сверкая. Яр фыркает смешливо на вид чужой, гордый. Мальчишка внешне в мать пришлую, светлую и нежную; характером да повадками – в отца. Уже в отца. Это страшно. Вожак, друг и брат - единственный, перед кем Яр голову склоняет, не право силы признавая, а… Он сам не знал, почему. Или не хотел знать. И этот мальчик. Хрупкий пятилетний малыш с тонкими ручками и цыплячьей шейкой, слабый и беззащитный, власть над волком матерым иметь будет столь же безграничную. Только взгляд лукавый, улыбку обманчиво мягкую, оскал прячущую, мудрость звериную переймет детёныш, так Яр перед ним голову, как перед вожаком нынешним, склонит, а пока… Малыш к кобылке любимой тянется, к крупу её, и Барсук, ворча беззлобно, его на руки подхватывает, к гнедой ближе поднося. Кобылка эта спокойная и ласковая, к ней часто детей водят, она их пощипывает по волосам и загривку любя. Долго у стойбища они не задерживаются, малек зевает против воли, лицо ладошками трет, да упрямится все ж, не желает спать идти. Они около дома барсучьего остаются, на земле остыть не успевшей. Небо темное да звездное укрывает собой селение скифское, и Яр тонет в тишине, что не жаловал никогда. Малыш, устав с собой бороться, на руках его больших, сильных засыпает, в клубок сворачиваясь. Дитенок сопит ему в подмышку и за рубаху снова хватается, в кулачках её зажав. Мальчик доверяет ему невольно, как члену стаи да семьи близкой. Яру хорошо необъяснимо от этого доверия - непосредственного, щенячьего. Ему хорошо, и он поддается этому: прижимает крепче ребенка и обещает, Аресу клянется, не зная зачем, что никогда вреда волчонку не причинит… Этой ночью тихой и спокойной звезды горели для Барсука чуть ярче… _______________ После непродолжительного забега он, не думая особо, юркнул в кусты. Хорошо быть маленьким. Переведя дыхание и почесав прихваченного щенка за острым ушком, Куница упрямо пополз подальше от отца, Яра и Анагаста в придачу. Отец и Яр его по обыкновению отдельно друг от друга воспитывали, да за разное всегда, а уж если встречались, то и в методах старшие не очень-то сходились... Как итог наказывали его редко и слабо. Да сегодня не свезло Кунице. Даже Анагаст, старик ядом и ехидной отдающий, да только фыркающий на него недовольно, присоединиться сегодня решил - а посох у него тяжёлый. И взъелись-то старшие без повода. Ну подумаешь, в лес ночью сбежал, тренировку пропустил, пса дикого с собой приволок, когда стае самой есть нечего; так ведь щенок не виноват, он-то один совсем... Подумаешь, спустя день, к ночи следующей вернулся только, так Куница уже взрослый. Он меткой первой уж хвастается да именем-прозвищем новым гордится. "Куница" - зверь умелый, небольшой и ловкий, до крови охочий и врагов, и добычи. Отцу кличка не нравилась, он по имени старому его звал да по холке трепал словно маленького... Перехватив щенка, направление поменявшего, Куница к речке тихонько спускаться начал - зычный голос Яра звучал в опасной для ушей близости... Наверное, и про то, что он Линху, воину юному, что волчат учит, набрехал, узнали. Линха Куница недолюбливал. Сам не знал отчего, да только не нравился ему волк, и, ладно уж, справедливый волк. Может потому, что на охоту со старшими не пускал его? А все одно Яр его с собой брал, на мастера не глядя. На берегу они с кутенком воды чистой напиваются вдоволь и уж баклагу, у шатра чьего-то прихваченную, наполнять собираются, как его с щенком за шкирку хватают. Куница ойкает только, когда, извернувшись, на взгляд анагастов натыкается. Лучше бы Яр с отцом нашли, они палок, что по хребту проходится болюче, с собой не таскают. Так, оплеуху отвесят да за уши оттаскают, чтоб не повадно. И думает следом: даже посох стариковский лучше, чем когда отец замолкает да смотрит так и мягко, и мрачно разом, и горько даже. От взгляда такого лицо и шея алели тут же, а собственные глаза, пущай и жёлтые звериные уж, в землю смотрели... Анагаст его и щенка отпускает так резко, что Куница друга нового, лаем заходящегося, еле поймать успевает. И к себе прижимает тут же крепко-крепко, так, что нос чуткий, влажный в плечо утыкается, а зубы крепкие рубаху пожевывают. На старика он смотрит обиженно. - Пёс-то не виноват. - Нет, но из него похлёбка неплохая выйдет. Куница под взглядом тяжёлым в речку неглубокую шагает - больше и некуда - точно зная: похлёбка выйдет плохая, да голод та ещё зараза, а запасов у стаи мало. Когда же волки, за добычей ушедшие, вернутся - неизвестно. В лесу нет следов: ни ушедших, ни чужаков, коих обокрасть бы... Старик палку свою проклятую поднимает, и Куница рычит тихонько от досады и воды ледяной, в которой уж по колено стоит. Обогнуть бы жреца да в лес сызнова шмыгнуть... - Анагаст! На берег иной он смотрит обречённо - далековато с руками занятыми, а в лес мимо отца путь заказан - отец зол. Очень-очень. - Щенок твой... - Мой. Мой щенок, Анагаст, и не тебе учить его... На ругань вожака со жрецом и Яр подтягивается. Барсук смотрит на них растерянно и жестом Куницу к себе подзывает. Делать нечего. Он из воды как можно тише выходит, к старшему волку подбирается, и, прежде чем на вопрос незаданный ответить, чужой взгляд перехватывает. Смотрит грустно, плаксиво даже - пускай и не достойно волка взрослого, зато действует. Яр под таким взглядом всегда злиться на него переставал и ворчал только неразборчиво. - Анагаст пса убить хочет. - Голос у Куницы дрожит сам собою, и Барсук вздрагивает от этого, потому он добавляет, надеясь, что поймет его старший: - И съесть. Яр с отцом, замолкшим уж пару мгновений как, переглядываются возмущённо, и Анагаст на эти гляделки рукой, как обычно на его выходки, машет. А Куница вздыхает еле слышно да щенка по спинке поглаживает. Может и пронесёт. У отца тот самый взгляд, из-за которого Кунице стыдно и говорить больше не хочется...Отец хмыкает чему-то да усмехается по-доброму, словно не взбаламутил он всех очередной выходкой, а что-то хорошее, правильное сделал... Объяснять отец не станет, конечно, да и не важно это. Главное - пёс остаётся с ним. _______________ Яр сидит бездвижно, головы тяжёлой не поднимая, не зная, как успокоить мечущегося, словно в клетке кованой, Вожака. Не знает, потому как сам в клетке такой же заперт, пущай в поле они широком, пристанищем стае ставшим, у шатра старухи-травницы. У ног заскулил Пёс, и Барсук заставил себя рукой одеревеневшей бок, судорогой сведенный, погладить. Досталось животинке знатно - хромать ему до конца дней; а все ж повезло, что выжил щенок... Мальчик не просыпался. Не первый день уж проходит, а он не просыпается. Сейчас волчонка лихорадка била, и все, что могли старшие волки, - ждать. Они ведь не поняли ничего поначалу. Не придали значения пронзительному истеричному вою. Пёс хозяина своего бедового за руку притащил - след теперя не сойдёт - на трёх лапах скача. Упираясь, к селению приволок, после чего без сил упал, поскуливая тихонько. Рана волчонка небольшая, неопасная, от стрелы гладкой и острой, да ядовитой. Старуха-знахарка мальца забрала и ни Вожака своего, ни Барсука к нему не пускала. А выйдя сама, наказала у Богов милости просить - она, что могла, сделала. Яр от слов её онемел и на друга, рядом застывшего, взгляда боле не поднимал. Вожак волчий Ареса с недавних пор иначе чтил. Друг стаю отучал воевать беспрерывно. Говаривал, мол, не только златом и кинжалом жить можно. С подачи его торговать чаще, полней стали, дружили даже, приятельствовали с иными-чужими. Яр молчал, пущай и злился, понимал ведь отчего так: мальчишка убивать не любит, а друг хоронить сына не хочет. Не сможет он. Да разве ж это важно, когда Боги... если Боги Куницу забрать решат. Ладонь шерсть жёсткую сжимает да выпускает сразу, морду длинную замест гладит, на голову нажимает, пса укладывая. Тот все поскуливает еле слышно и взгляда тоскливого-беспокойного от шатра не отводит. Хотелось убивать, да некого боле: воинов неведомых, что охоту щенячью прервали, волки сразу извели - жестоко и быстро. Барсук редко с удовольствием таким убивал. - Ты злишься. Остановился-таки, уселся около Пса, глазами посветлевшими в душу заглядывает, ищет небось что-то. Вожак их мудрый, черти его дери. - Арес злится. Яр отмирает, рычит хрипло, броситься готов, да не может - ни на брата названого, ни когда его дитя при смерти. Он помнит словно день вчерашний, как друг бледный, напуганный и вместе с тем гордый, комочек, в алую ткань замотанный, кричащий и плачущий, ему протягивал. И все изменилось. Вожак с тех пор иной, и нет-нет, да ставил братец званый мальца своего выше стаи. Яр не понимал поначалу, а потому приглядывал за обоими: друг его сколь мудр и хитёр, столь же и рассеян порой и неловок. А покуда мальчишку по лесам ловил да от других бесенка защищал, за уши обоих таская, и сам к мальку привязался, да так, как ни к кому иному. Дурное, шкодливое солнышко - маленькая семья. Яр не злится уж боле на своего Вожака, сейчас столь слабого и беззащитного, коль никогда не был, да все ж улыбающегося ему еле заметно, смешливо и ободряюще... Пёс не скулит, и оба вновь немеют в ужасе. Старуха-знахарка из шатра выходит, прихрамывает. Оглядывает их устало, фыркает, дурнями обзывает и добавляет, успокаивая: - Миловали. Поправится ваш мальчик. Они с Вожаком переглядываются и отчего-то смеются. Быть может не так уж зол Арес? _______________ Ему жарко, муторно и слабо. Сил нет, чтобы из осторожных и не очень объятий выпутаться: Пес со спины лапы на него закинул, голову на шее устроив, а отец спереди к себе прижал мягко, но крепко. Оба горячие безмерно, а Пес еще и тяжелый. Странно, что Яра рядом нет: старый волк его любил, пусть и не говаривал этого вслух. Он выпрастывает руку, ужом из отцовских объятий выбирается, друга четырехлапого удобнее перекладывает, на ворчание сонное внимание не обращая, садится наконец в ворохе шкур и одеял, чудом не разбудив никого, и понимает – поспешил с выводом. Яр тут как тут, у входа в шатер спит полулежа, и на его шороханья Барсук, конечно, дернулся, да и только. Куница выдыхает тихонько: будить сторожей своих не хотелось – небось ни один из троицы глаз не сомкнул, покуда Боги да старуха-знахарка отмашку не дали… Пса он все-таки будит. Случайно, пока лапу раненную осматривал. Тот встряхивается, и, проснувшись, кидается на него, опрокидывая, повизгивая счастливо и вылизывая всего. Куница, не выдержав, смеется, обнимая лохматую шею, все ж таки дорогой друг жив и весел. Нападавших он помнит смутно: те не охоту, на коей только Куница да Пес были, прервали, а после – на выходе из леса заботливого – напали. Вряд ли их поджидали, скорее просто мимо неслись да напугались, с иной угрозой спутав, ударили – стрелы в полет отпустили. Они в лес сбежали, спрятались. Псу он рану сразу осмотрел и промыл, а себе не успел - пришлось вновь от чужаков бежать. Что было потом, Куница не помнил, но догадывался – левая рука болью тупой отдавала, а от отца с Яром кровью свежей пахло. На смех, пусть и тихий, отец просыпается. Не спешит вскакивать, замест смотрит с улыбкой мягко и хитро отчасти, как и всегда, только в глубине глаз звериных облегчение плещется. - Прости. Куница шепчет, дабы Яра боле не тревожить, да в одно из одеял кутаясь - жар ушел, холод вместо себя оставив - к отцу подползает в объятия крепкие. Ухает чуть недовольно, когда чужой подбородок в макушку упирается, а на колени Пес всей тушей укладывается. Отец молчит, дышит глубоко и размеренно, и Куница вновь задремывает, забывая вовсе, что волком взрослым зовется и вроде уж не пристало… Он не просыпается до конца, но слышит, как отец с Яром переругиваются вяло. Слов не разобрать, да и неважно это, несерьезно, покуда тон отцовский на холодный и жесткий не меняется, на столь хлесткий, что Куница сквозь сон вздрагивает, за шерсть псову цепляясь. Поцелуй ласковый родительский заглушает все: и боль глухую, и волнения глупые, и шум полога шатра, да тихую барсучью поступь…. _______________ Куница улыбается бессовестно, смотря на то, как Пес руки детские терпит. Ручки эти малюсенькие за шерсть хватаются, уши дергают да в пасть лезут. Друг только вздыхает тяжело, но не отстраняется – позволяет и поддерживает. Совсем ручным стал. Дитё смеется заливисто, а Куница с улыбкой своей глупой от удара уворачивается. Пока Пес малютку нянчит, отец её молодого волка гоняет, тренируя. С Линхом, ругавшим его нещадно по-малолетству, они все чаще в мире время коротали в тренировках дружеских, да с малышкой его шкодливой балуясь. С ними Кунице отдыхалось. Линх фыркает на чужую невнимательность, прерывает бой ленивый да бежит, дитя своё перехватывает. Пес вздыхает облегченно, на спину валится, пузо беззащитное под ладонь куницыну подставляя: мол, смотри, какой я хороший, ты мне должен теперь. Куница рядом падает, под бок теплый. Подгребает зверя ближе, в шерсть жесткую лицом утыкаясь, глаза прикрывая под детские счастливые возгласы. Бессловесные и несвязные, но такие веселые и задорные, что вновь улыбаться тянет. Пес урчит недовольно да приторно, позволяет себя обнимать. Он тоже устал за хозяином своим бедовым приглядывать. Не знал раньше Куница, что от битв и набегов столь тошно бывает… А было. Волки редко в открытую на деревни нападали, жгли их, да в этот раз иначе. Отец в стае остался, в бой волков Яр повел. Только боем это не назвать – бойней. Жутко. Тела переломанные, бескровные, обгоревшие. Те люди, беззащитные и слабые, испуганные… надолго их Куница запомнит. Как и то, что одна жизнь другой стоит. Потому он под смех детский дремать может, что иной смех оборвал. Жестокий урок, с которым он давно столкнулся, да лишь теперь осознал в полной мере. На плечо рука тонкая ложится невесомо: это Арья – жена Линха - за собой в шатер зовет. Пес первым вскакивает, отряхивается от грязи и пыли, на него смотрит с укоризной. Приходится примеру его следовать. Внутри ему малышку вручают. Линх с Арьей суетятся вокруг, покуда дитё спит на чужих руках. Куница взгляда от них оторвать не может: оба они волки Ареса – воины, не раз кровь проливавшие, убивавшие как сильных, так и слабых, да все одно – мир и покой в их доме. Любовь, на троих поделённая. Линх давно стаю не покидает, волчат учит, а вот Арья три весны только в походы не ходит, да и то частенько на охоту с волками выбирается, матерью будучи нежной и ласковой, теплой. Интересно, его мать такой же была али иной совсем? Отец не говорит о ней, у него семья иная - из сына и брата званного, из взглядов украдкой на скифку гордую и слабую, изящную, с улыбкой едва заметной, тихой, для Вожака одного. Кунице верить хочется, что его мать с нею схожей была: взглядом, смехом, осанкой... Ему жаль отца. Его драгоценность, семья его, словно песок смытый с водою-временем утекает. Куница все чаще в походах пропадал, утопая не в той крови. Видел молодой волк – не нравится старшему это, да не делал боле разницы Вожак меж сыном и другими волками. Не при стае да не в ремесле, Куницей выбранном. Яр… О Яре и думать не хочется. Куница обоих любил и обоих не понимал. Но хуже – скифка, издалека отцом любимая да лелеемая, хвори сдающаяся. Она угасала, истлевала слабым огоньком, а отец старел вместе с ней. Малышка просыпается, от дум отвлекает, и Куница сдается, улыбается чистому личику. В конце концов, за ушедшей жизнью всегда придет новая. _______________ Пустыня затихла, а меж скифских шатров повисла тяжелая густая тишина. Стая замолкла. Ни рыка, ни воя, ни смеха переливчатого. Хмурая да растерянная – безмолвная стая хуже любого боя. Куница с Псом жмутся друг к другу оттого, что страшно, оттого, что иные волки так же льнут к бокам и спинам, да уйти не могут. Оттого, что Яр глупость творит, а у отца взгляд тяжел и суров. Барсук под взглядом этим не теряется – стоит подбоченившись, руку на рукояти верной держа, отвечать за поступок готовый. Отец выдыхает свистяще, ступает мягко, неслышно, стороной обходя Яра застывшего. К добыче им принесенной. Волки, что с Барсуком были да за его спину встали, расступаются боязно. У отца улыбка мягкая-мягкая, а в волосе огненном белая полоса широкая, но стая не обманывается: Вожак силен и безжалостен. И сколь бы миролюбив он ни был, всему предел есть. Стая знает, чует – он пройден, потому и жалась, и пригибалась пред ним. Принесенное он рассматривает с любопытством живым, касаясь едва. Шкуры да ткани, златые монеты и стали куски, из коих клинки верные выковывают… Куница чует отцову грусть. Знает - сожаление хуже гнева, а ярости в Вожаке и на рык единый не наберется. Чужая голова чиста от тумана, потому он сам голову к псу скулящему пригибает, решения ожидая. Вздрагивает невольно, голос спокойный и размеренный слушая. - Схороните. Вместе с убитыми. Стая отмирает. Волки Вожака обходят суетливые да взволнованные, лошадей навьючивают, готовые возвращаться тут же, тела зверьем растащенные искать и приказ выполнять. Яр, растерянный чужими словами, вмиг яростью наполняется: - Ты не можешь! Это добыча… - Нет. Отец все спокоен. Только тишь эта в раз стихией разгоревшейся смениться может. Долго ли сдерживать её станут? Отмашка легкая, небрежная, и волки дело свое продолжают, покуда Вожак вновь к Яру шагает, внимание своё на нем ссредоточив. - Это не добыча. Протест, глупый и бесполезный. Караван не дошел до скифского племени, затерялся по дороге, полной разбойников. Вот и все. Яр рычит зло, покуда отец улыбается едва-едва. - И не накажешь? - Нет. Исчезновение стольких волков за раз непросто объяснить нашим… союзникам. Стая вздрагивает: не жалость – расчет. - И меня простишь, Ворон? - Прощу. Как брата, в последний раз. А коли решишь вновь огрызаться, то лучше вызов брось перед Аресом. Но не так, Яр. Прошу тебя – не так. От улыбки Вожака и тени не осталось, как и от ярости Барсучьей. Вожак уходит, оставляя стаю и Яра. _______________ Куница натягивает на плечи тяжелую шкуру. Время дождей делает землю стылой, а ветер холодным. Это время силы, что не по нраву скифскому народу, от которой они в жаркой пустыне прячутся; не менее холодной в темные ночи, но всегда сухой да полной чистого огня, разгорающегося каждое утро. В этот раз не ушли волки, не сбежали под покров родной силы, оттого только поганей. Хотя куда уж хуже? Пес во сне дышит хрипло и рвано. Шерсть верного друга бела, а мышцы под ней не столь сильны и упруги, как раньше. Пес не ест боле, даже разжеванные лепешки, да и не просыпается давно… Яр убил отца. Куница не знал, не видел, как и почему, он был далеко. Стая приняла смерть Вожака, - плохую смерть, нечестную – так легко, что и злится не получалось. Волки не пойдут против Вожака и не встанут на его защиту. Только Анагаст, враз постаревший, за оружие готов был схватиться. Старик горевал безудержно, и, лишь увидев его таким, Куница понял, насколько жрец верен отцу. Яр избегал его. Слово по делу и не боле. Взгляд у Барсука теперь вечно тяжел, дик и странен, стоит ему на Куницу глянуть. Он не понимал, отчего. Вряд ли Яр вину чувствует, иное это, да не объяснит ведь. А сам Куница не понимал, как ни пытался. Не того, что брат на брата руку поднял - здесь удивляться не чему - а тому, как. Отец всегда уважением полнился к каждой жизни, будь то Бог, человек али травинка весенняя. Знал цену всему и за отнятое платил сполна. Так разве не заслужил он уважения к себе? Не в бою Яр отца сгубил, так и не бросил Барсук вызов. Пес затих да дрожит мелко и неровно… Куница так же пред смертью дрожать будет? А отец? Он головой трясет, мысли глупые прогнать пытаясь. Голову собачью на колени к себе осторожно кладет, шкурой укрывает, обнимая невесомо. Кунице плакать хотелось, до сих пор хочется, да толку не будет. Арес ушедших не отдает, а оставшиеся слабости не примут. Как ничего чужого не принимают. Союзы, договоренности отцовы – все пеплом стало столь быстро, что и не верилось в их существование. Яр говорил о свободе. Куница свободы не чувствовал… Пес не дышал. Сильное когда-то сердце боле не билось. Он только воздух носом тянет, пытаясь дышать, пытаясь заставить себя не поддаваться ноющему и страшному, разъедающему нутро… Что ему делать? _______________ _______________ _______________ Мальчишка вырос. Незаметно для Яра несмышлёный ребенок превратился во взрослого волка. Сильного да ловкого. Жуткого. В мальчишке многое смешалось: лукавые улыбки отца и его смешливые взгляды, умение думать наперед и опосля действовать; дикого зверья повадки, отличные от скифских, собачьи тропы да песья верность; мягкость матери… И его, Яра, жестокость и вероломство. После смерти Пса Куница жестче стал, злее. Яр и не приметил сразу, но сейчас в таверне, смотря на то, как мальчишка русичей бьет, поразился невольно ярости всегда чуждой Кунице. А вот сына хозяина корчевни в живых оставить для волчонка привычнее, вернее. Да все одно – Барсуку жутко от доброты этой. Таким Вожак был. Дитя мало иль велико – не трогать, не лишать жизни, какой бы она ни была. Яра от взгляда одного на мальчишку жжет: горечью, стыдом, страхом. В мальчишке много Ворона, больше, чем иных. Смотря на Куницу, он друга и брата тень за чужой спиной видит. Яр знает: старый друг обижен за то, что не по правилам Барсук место его занял, и только. Знает, что за смерть свою Вожак простил его давно – друг всегда таким был. Себя самого простить не так просто. Яр не хотел этого, когда полог чужого шатра откидывал, когда напротив друга садился, к разговору готовясь. Не хотел, когда гневу поддавшись, зарычав и голос повысив, за рукоять кинжала короткого схватился. Не хотел. Никогда Яр не хотел видеть застывшее удивление в золотых глазах, верный кинжал, пронзивший столь же верное сердце. Он долго не мог шатер покинуть, всё баюкал мертвого друга. Понимая, что забрал его Арес, да не так, как должно. Яр горевал искренне и до сих скорбит, но Барсук уверен: не во всем, да все ж прав он был. И если не добиться правды своей, не доказать её, не сохранить стаю, то за что он друга, брата своего убил? Эта правда с Яром теперь всегда. Это он перед идолом шепчет – у Ареса спрашивает. С этим он от мальчишки бежит. Он знает, в Кунице много от отца, знает, расскажи ему да объясни – он поймет, а быть может и простит. Меньше всего Яр прощения этого жаждет.Он боле ничего от семьи своей бывшей не хочет. Ждать вызова на бой смертный – тоже. Яр не хочет боле видеть мальчика. Он чувствует, как глупое обещание самому себе сердце выжигает… Смотрит Барсук - и видит вместо покрытого кровью волка малька светлоглазого. И понимает – нет большей слабости. Он пенял этим Ворону, а сам… У Яра теперь своя правда и обязанность воплотить её. И нет права на ошибку и слабость. Яр знает – мальчишке нельзя возвращаться. Он принимает решение и заносит руку…