Flower

"And then I can tell myself, What the hell I'm supposed to do. And then I can tell myself, Not to ride along with you. I had all and then most of you, some and now none of you, Take me back to the night we met" (Lord Huron - The Night We Met)

По расписанию автобус должен был прийти в полдень, и Рудый переводит тревожный взгляд на светящееся табло прямо под вокзальной крышей – двенадцать ноль одна. Возможно, он уже опоздал, а ведьмы народ нервный, долго ждать не любит, но вовкулака любит испытывать судьбу. Тусклая роза, покоящаяся на ключицах, говорит о многом. Месяцем ранее лицо Ментовского Вовкулаки вытягивается, когда волчонок буквально вваливается в участок, полупустым взглядом обводя окружающее пространство, а чуть выше его ключиц, в вороте не застёгнутой на две последние пуговицы рубахи ярко алеет распускающийся бутон розы. Рука подполковника находит лицо, чтобы закрыть его в бессильном жесте, а губы Рудому растягивает широченная улыбка. В последующие недели подполковник почти не видит волчонка, который пропадает в небезызвестной балке, разве что на ночных дежурствах, куда Рудый прибегает с опозданием и мечтательным выражением глаз. Как добросовестному отцу, ему бы Рудого предостеречь, что ведьмы совсем не те /не/люди, на ответные чувства которых стоит надеяться молодым волкам, но когда в раздевалке он видит обнаженную спину сына, стягивающего темную от пота майку после обязательной тренировки, Ментовский Вовкулака только губы крепче сжимает. Желтые хризантемы протягиваются вдоль всего позвоночника Рудого, оплетая каждый позвонок, и подполковник говорить о предательских цветах не решается, хотя уверен, что сам вовкулака о них не знает. Автобус следует на юг, и его шины проходят по каждой впадине на неровном асфальте. В рюкзаке настойчиво разрывается мобильный, оглашая салон звуками тяжелого металла, и Рудый материться, откапывая телефон среди папок и смятых листов. - Да! - Это ответ на любой мой вопрос? – голос Хортицы наполняет грудь Рудого теплом, а почти не видный уже тюльпан, уютно разместившийся ровно посредине ребер, будто распускается вновь, - мне казалось, это девушки должны опаздывать. - Отец взял микроавтобус, пришлось использовать макро-вариант, - взгляд вовкулаки скользит по проносящимся за окном улицам. - Тогда будешь нас догонять, - её палец уже готов нажать на отбой, когда звучит вопрос, и она не успевает остановить движение. - Нас? Гудки взрываются в его голове, и у Рудого, кажется, чешется само горло, до того велико желание заполнить легкие горьким дымом из сигареты, что лежит за его ухом, последней сигареты, что у него осталась, и он надеется, что Ирка в этот раз купила что-то приличнее Мальборо с мать его двумя кнопками. "Нас" – это, скорее всего, ебанный змей с его язвительной усмешкой, который, слава всем богам, сегодня должен отбыть восвояси. Тяжело дышащий Рудый, последние пару километров по острову Хортица пробежавший на пределе сил, всё-таки опаздывает, необратимо опаздывает, ведь у самой заставы, в окружении богатырей, что весело перешучиваются и дружески бьют друг другу по плечам, руку ведьмы крепко сжимает водный гад, и выражение глаз его говорит о многом: о том, что не отпустит, о том, что смог, наконец, забрать главное сокровище, о том, что Явь, черт возьми, обеднеет, когда ведьма-хозяйка пусть даже временно её покинет. Тогда, в середине лета, когда пальцы Хортицы ещё свободно путаются в его волосах, а губы легко касаются щеки, Рудому кажется, что счастливее места не найти, и белый лотос распускается правее сердца, практически вплотную к тюльпану, осторожно переплетаясь тонкими листьями. Сейчас Хортица оборачивается на оклик Рудого, и бумаги, которые попросил передать на заставу Ментовский Вовкулака, сразу начинают казаться безраздельной глупостью. Иркины губы по-прежнему касаются его щеки при встрече, но её будто что назад тянет, туда, где застывает неподвижной статуей Айтварас, прищуренными глазами наблюдая, и ледяной взгляд его не отрывается от молодого растерянного волка с очертаниями застарелой розы на ключицах. Рудый совсем не ожидает, что Хортица последует за змием, /погостить пару дней/, по спине Рудого мурашки бегают, принуждая плечи нервно передергиваться, - это осыпаются жухлыми лепестками поникшие хризантемы. У него в голове проносится только, что он даже попрощаться с ней по-человечески не смог. А ведьма торопливо пихает ему в пальцы пачку проклятых Мальборо с двумя кнопками, почти выдирая клятые важные листы с печатями, бормочет что-то, почти не разобрать: - Твоих любимых не было, прости, - Ирка прячет глаза, и слова эти звучат почти как извинение за отсутствие, - мы очень спешили, я схватила эти по привычке. Почти как "ну, не люблю я тебя, извини". Рудый только кивает, комкая ненавидимую пачку в ладони. По расписанию автобус должен прийти в половину четвертого, и на часах уже пятнадцать тридцать две, возможно, водитель попал в аварию на разбитых дорогах острова, возможно, он приехал раньше и с облегчением следует обратно, вынуждая Рудого и пару человек на остановке ждать ещё сорок минут. Сигарета тлеет, уменьшаясь, и женщина пожилого возраста отодвигается от него, наморщив нос, и награждает недовольным взглядом. Рудому бы рассмеяться, от души рассмеяться над её негодованием, но запястье левой руки невообразимо чешется, и ногти Рудого оставляют неровные красные линии поверх кожи, где несмывающимся браслетом вьётся рута, как метка всего, что сейчас бушует в душе у вовкулаки. Знак того, что так и не случилось. В конце лета Рудый в микроавтобусе вовкулак вновь поедет на остров, - возвращать ведьму-хозяйку на её исконные земли. У Рудого на коже совсем ничего не осталось, все цветы бледнеют, исчезая, но когда губы её по-прежнему коснутся его щеки, сердце забьётся быстрее и предательский амарант обовьёт правое запястье.