Бояре, а мы к вам пришли

- Бояре, а мы к вам пришли. Молодые, а мы к вам пришли.

Музыка льется над двором боярина, о празднике большом всем окрест возвещая. Дудки и барабаны узор свой плетут, ритм держат, выпевают дружно. Плясуны странствующие мастерство показывают: то колесом по двору пройдутся, то вприсядку станцуют, то фигуры такие выдают, что у слуг лютоборовых дыханье перехватывает. Очень уж удачно сложилось все: прямо под приезд князя скоморохи явились, в ворота деревянные постучались и услуги свои предложили в обмен на нехитрую еду и ночлег на соломе. Приняли их с радостью, подивившись лишь такому славному стечению событий. Князь не просто так в гости пожалует: первенца своего Лютобор, боярин местный, ближник княжеский, ему представит, пополнение грядущее в войске светлейшего. Сын долгожданный, кроха, с рук матери днями не спускаемый. Всего-то седмица ему, а уже богатырь истинный: плотный, тяжелый, крикливый. Балуют его и отец, и няньки, и матушка - все рады долгожданному пополнению. А Лютобор в тайне уже о дочери грезит, да мечтами этими пока с женой своей, Татьяной, не делится. Ни к чему оно, пусть отдохнет немного от тягости, сынишку выпестует. А там подрастет чуток, на ножки встанет, тогда и о дочке можно речь вести. Да и сердце болью и страхом заходится, вспомнит лишь, как кричала она, в каких страданиях сын появился, как сам себе места не находил, двор шагами мерил, пока она мучилась. Татьяна, красавица его, каких свет не видывал, в тереме наряжается; золотом, столь любимым князем, веки мажет. Смотрит на нее Лютобор и кровь закипает, желание переполняет тело: так давно не было близости, не стонала жена его в объятьях крепких и нежных, не касался он тела ее иначе, чем придержать или помочь чем. Ох, уедет князь и не сдержится больше - и без того седмицу целую ждал с рождения сына, супругу свою не тревожил, от малыша не отвлекал да ран новых не бередил. Но больше терпежу никакого нет, больно хороша Татьяна. Не зря он против сына правителя тмутараканского пойти не побоялся; Всеслава, соперника и друга давнего, без невесты оставить. Его Татьяна - и делить ни с кем не намерен, хоть ты княжий сын, хоть царский, хоть ханского в края их занесет да на женушку его посмеет глаз положить. Праздник в доме его нынче, всем рад, всех привечать готов. Вот и плясунов угостить надобно так, чтоб о щедрости боярина весть по краям остальным пошла. Не зря они явились в дом его, музыке и коленцам их и народ рад, и князя позабавит она, улыбку на лице грозном вызовет.

- Бояре, а зачем пришли? Молодые, а зачем пришли?

Одним глазом Яр видит, да зрит тот лучше, чем оба в младые годы его. Все подмечает: дружинникам боярина счет ведет, оружие их оценивает и шансы волков своих в открытом бою, да прикидывает пути отступления. Хорош двор лютоборов, стены высоки да ворота крепки, из дуба могучего. Да только дубом был и тот, кто крепость сию строил: со стороны моря всем ветрам открыта она - заходи, кто хочет, и забирай хоть ценности, хоть живность, хоть людей в полон уводи. Ни преград, ни оград. Там и коней своих скифы спрятали, в низину за стенами дома боярского увели, так, что и не приметить их ни со двора, ни издали, к крепости приближаясь. Быстрым должно дело их быть, осторожным да тихим по мере сил, а все же все варианты просчитать надобно, чтоб врасплох не застали. Маски скрывают лица волков Ареса - воинов и разбойников степных; хитростью проникли они к Лютобору, таланты плясунов демонстрируя, музыкой своей завораживая, запутывая наивных русичей, скромных слуг и спесивых дружинников, что силой своей хвалятся. Куда уж силе их против ловкости да коварства скифского? Спокойны волки, пока вожак их тревоги не выказывает, танцуют и веселятся, предвкушая угощение и награду славную за дело успешное. А то, что успехом предприятие их обернется, в том и не сомневаются.

- Бояре, нам невеста нужна. Молодые, нам невеста нужна.

- За одну девку плачу, но монет дам столько, сколько вы за десяток выручите. Но хоть пальцем кто тронет ее, пожалеете! Лично найду и разворошу весь змеюшник ваш - давно уже того он требует. Скрывает ткань вязаная лицо заказчика, но Анагаст, и не видя его, чует, что не шутит тот. Власти и силы в голосе чрезмерно, будто не отряд один стоит за спиной таящегося, а целое воинство. А их, скифов, лишь поселение одно небольшое, последнее, на самой границе Пустошей. Никто о том не ведает, но если обнаружат их, не станет народа скифского на земле более, не выстоять им против отрядов обученных той горсткой волков, что осталась. А новых уже не рождается. Вымирает народ их, тает, словно масло под солнцем. Волчат бы им новорожденных, жен гибких и сильных для волков, пусть и смешается кровь скифская с иной, чужеродной, да только против Яр, вожак племени. Иной он видит судьбу народа своего, личному плану следует, воровать да убивать лишь волчат учит, а не любить да рожать подобных себе. Только Линх один не побоялся наперекор вожаку пойти, жену себе выбрать и дочь родить. За что в наказание приставлен к волчатам был, учить их иными быть, такими, как Яру надобно да удобно. - Принимаем мы условия твои. Чрез седмицы две встретимся на месте этом же, будет тебе девка твоя, боярин, - с легким поклоном Анагаст чужаку отвечает. - Только щенок ее мне не нужен, плачу за девку лишь. А она от младенца не отходит. Следите там, чтоб не прихватила, - разбираться с ним сами будете. Мысль нежданная коснулась чела Анагаста, улыбку легкую на губах вызвав. Посветлело лицо старика, морщины разгладились. В стаю свою младенца заполучить жаждет, приветить; вырастить да воспитать волком сильным. Яру бы приказ не забыть отдать, чтоб дитя с собой со двора забрал. И пусть думает, что жертвой Аресу тот станет. Да и девка-мать никуда не денется, коли сын ее в руках скифских будет, наперекор стае пойти не решится. - Будь по-твоему, боярин. Проследим, чтоб младенец не помешал.

- Бояре, а какая вам мила? Молодые, а какая вам мила?

Много девок славных при дворе лютоборовом, да только одна сразу всех затмевает, стоит лишь к князю навстречу выйти. Татьяна, боярыня, краше остальных: гибкая и стройная, покорная и тихая, нежная и ласковая с мужем своим. Поцелуй княжий принимает, скромно взгляд опустив, да алеет вся и сияет, дитя свое ему показывая. Горда, но не спесива; сильна, но уступчива; красива, но не той холодной, отдаляющей красой, что высокородным свойственна, но теплом и светом одаряет любого, кто посмотрит взглядом открытым. Вот и скоморохам улыбается приветливо, за танцем их следя, пока муж с князем беседует. Подарок княжий тяжел и благороден, словно влитой в руке лежит да тут же опробовать себя требует. Любуется Лютобор мечом, солнца свет лезвием ловит; мнится, что и рассечь луч смог бы - так остер и прекрасен дар светлейшего. Доволен князь, что милость его по сердцу пришлась: сыну боярскому меч завещал, но Лютобор пока владеть им назначен, а потому мастерство свое показать может, позабавить и гостя важного, и спутников его. Мелькает лезвие, движется Лютобор то резко, то плавно, словно в танце опасном и искусном, как и умение его. Следит Татьяна за мужем своим с гордостью, любуется статью его и силой. Меч, продолжение руки словно, разит без устали болвана деревянного, что для тренировок специально поставлен. Последним ударом сносит Лютобор навершие и улыбается победно - славное оружие ему перепало, с честью владеть им станет сам и отрадно сыну передать будет, как вырастет парень выше меча того. Нежной улыбкой отвечает ему Татьяна, счастлива от того, что муж ее доволен, что защиту и опору в нем ощущает сейчас больше прежнего. Пляшут скоморохи, но один из них, что барабан держит, внимательно следит за боярином: лишь рука движется, продолжая ритм выбивать. Только в хозяине двора угрозу видит Яр, более никто плану их помешать не в силах. Куницу к нему подослать намечает, самого лучшего из волков своих. И радость чует, когда сцепляется боярин с сыном ханским: даже если выстоит русич, то измотан будет битвой настолько, что отпор дать в силу полную не сможет. На руку им бой этот нежданный, любой исход будет к месту.

- Бояре, нам вот эта мила. Молодые, нам вот эта мила.

Уезжает князь, увозя с собой степняков приунывших вместе с честью их поруганной. Ловко расправился с сыном ханским Лютобор, врага себе нового нажил да раной очередной обзавелся. В баню стремится, кровь с себя смыть и вонь половецкую, коей рубаха вся пропиталась, да на ходу приказ отдает накормить от души плясунов пришлых. Заслужили они: повеселили прислугу всласть и князя потешили. Доволен боярин днем прошедшим и ночь приятную предвкушает: не укрыться сегодня Татьяне от ласки его, красоту такую не утаить более, удержу боярину нынче не будет - так истосковался по ней. Рана вот только помешать может. Черт бы побрал этого степняка с ножом его и подлостью, нанес удар внезапно и успел-таки зацепить, взрезать кожу да чуть глубже уйти! Зашьет женушка рану, но только кровить все равно будет при каждом движении. Расстроен боярин и тем, что от удара не удалось уйти, и тем, что в самый разгар страсти нахлынувшей младенец плачем своим Татьяну увлек, увел прямо из объятий. Рад он сыну, да только внимания теперь от жены в разы меньше стало; ставит она дитя превыше мужа, нутро материнское сильнее сейчас, чем тяга любовная к нему. И глупа обида на это, но гложет все равно, досаду пробуждая оттого, что вновь он не у дел остался. И только крик Татьяны, - панический, испуганный - из горечи неуместной вырывает, в мгновенье заставляя вскинуться и одним рывком путь до двери преодолеть. Ждут его уже, обрушиваясь со спины, как только шаг за пределы бани делает. В захват крепкий берет противник невидимый: только и остается биться, пытаясь вырваться, и наблюдать, как Татьяну его плясуны коварные с собой тянут, уводят со двора вместе с младенцем, сынишкой дорогим, что в руках одного их них плачет-надрывается. Ничего Лютобор сделать не может, мертвой хваткой держит, душит его недруг поганый, будто не один он там, а все пятеро. Только слезы горькие от бессилия из глаз катятся. Как же так, не сумел он ни жену, ни дитя свое защитить? И не слышит он уже, что убивать его не велено; удара не чувствует, что сознания лишает на несколько мгновений. Тех самых, за которые успевают ускакать похитители вместе с добычей своей, по пути с доброй половиной дружины боярской расправившись. То, что за масками скрывались воины умелые, он лишь потом, много позже, поймет.

- Бояре, она дурочка у нас. Молодые, она дурочка у нас.

Высыхают слезы Татьяны, а на место им злость приходит яростная. Не такова она, чтоб легко расправиться можно было да вред сыну ее причинить. Лютобор крепок и силен, покорной и слабой она при нем быть может, но только сама лишь знает, сколь упорства в ней и стойкости. Наблюдала за мужем своим, да не любовалась лишь, а присматривалась к тому, что и как делает он, чему дружину свою учит, что детям малым показывает. Не ожидал вор удара, что в лицо ему пришелся, когда Татьяна локтем махнула. Пусть и не было должной силы в замахе том, но тычок получился чувствительным: выпустил похититель и поводья, и добычу свою неспокойную да за нос схватился, заливая кровью одежды алые. Соскочила Татьяна с коня, только вот бежать-то куда? Дитя ее в руках другого разбойника, а без него она и шагу не ступит. - Сына отдай! - смотрит исподлобья, брови нахмурив; всю приветливость и велеречивость свою позабыв. А воры хохочут, заливаются смехом: и над приятелем своим непутевым, которого девка непокорная до крови избила; и над воробушком этим, что сейчас стребовать что-то с них, воинов, пытается. Да ее же одной левой! Но упряма Татьяна, не отступает, дорогу лошади перегораживает, не давая младенца увезти. - Не дури, баба вздорная, садись на коня! - старший из них, одноглазый, что ребенка держит, усмехается лишь. - Коль не отдам дитя, ты ж сама за нами след в след пойдешь, не отстанешь. А на лошадь сядешь, так и быть, смилуюсь, - верну тебе щенка твоего, больно надоел он мне воплями своими. Претит Татьяне сама мысль, что сдаться придется, уступить разбойнику, но только выхода иного не видит. Мать она всего прежде, а потом уже женщина вольная, что отпор любому дать готова. И кровиночку свою ценой любой защитит: если надо будет, то и жизнь отдаст. Кивает коротко в ответ и к коню предложенному идет, а забравшись в седло не без помощи, руки за свертком тянет, принимая сына, укачивая и баюкая его. Ничего, найдет она способ выбраться и ребенка своего не оставит. Не смирилась боярыня, покорность свою кажущуюся врагам демонстрирует, но внутри огонь полыхает, злость и ярость переполняет Татьяну. Насупившись, смотрит она перед собой, дорогу, под копыта ложащуюся, запомнить пытается.

- Бояре, мы ей плеточки дадим. Молодые, мы ей плеточки дадим.

Противно и горько от ощущения чужих жадных рук на теле своем, слова поганые душу жгут. "Трогать тебя не велено, но может сама, по доброй воле..." Груб главарь разбойничий и нагл не в меру. Верит Татьяна, что муж найдет ее, сквитается Лютобор за каждое слово гадкое, за мгновение каждое ее в плену, отомстит за жену и сына. Вот только сумеет ли она сама справиться, если этот мерзавец полезет вновь. Не ждет он доброй воли, ни от кого не ждет; привык брать все, что захочет, не оглядываясь; презирает и просьбы, и правила. Видала она таких и не раз, что девок обычных портили, силой и властью прикрываясь. Было всегда, кому защитить ее, но только не ныне. Сейчас она одна, да еще и за жизнь другую, только начавшуюся, отвечает. И не в праве ни злить главаря, ни собой рисковать. Что будет с сыном ее, если Татьяны не станет? Что сделают они с ним, стремясь добиться ее покорности? Глаза ей лентой завязывают, из-под нее толком не видать ничего. Столбы деревянные, вверх уходящие, клубы поднятой пыли, едва различимое лицо разбойника рядом с ней. Не видит дорогу Татьяна, ориентиры не намечает, кроме столбов этих странных, а значит и выбраться из плена сложней будет, если бежать все же решится. Но пока стражи ее бдят, не вырваться ей, не унести сына с собой как можно дальше от мучителей. Когда снимают повязку, Татьяна невольно охает. Здесь целое поселение, народ свой, отдельный: стариков видит; женщин, одетых странно и словно в ковры замотанных; детей шустрых, по большей части мальчишек, что смотрят на нее с любопытством. Племя, не знакомое ей, чудное, что в голой степи обитает. Люди эти богу своему молятся, что неведом ей, жертвы принося, кровью омывая статую черную. Жуток Арес и жрец его старый, что дитя ее пообещал в волчата отдать или богу своему жестокому в дар принести. Жить она должна, любой ценой жить, чтоб не дать свершиться подобному. Если из плена сына не вызволит, так хоть от ножа уберечь пытаться будет всеми силами. Нет защиты иной у него, кроме матери. А ее защитить ныне некому.

- Бояре, она слезки будет лить. Молодые, она слезки будет лить.

Сон тревожный заставляет резко подняться. Садится Лютобор, шкуры медвежьи под собой приминая да пытаясь прогнать виденье тягостное. Татьяна, любимая его, плакала так отчаянно, безысходно, словно болью единой стала вся, не унять. Сердце ноет от сна этого, горько на душе, что не смог уберечь ее в доме своем, а теперь все медлит со спасением. Он готов растолкать Куницу, проводника своего, крепко спавшего неподалеку, и потребовать, чтоб немедленно вел к народу своему, скифам, в поселение. Только вот хватка звериная у спутника его в крови, от рождения, а вот сам Лютобор в ночи худо видит, по-человечьи. Не нагнать им похитителей так, только ногу, стрелой пронзенную, сильней повредит. Скорби полны мысли лютоборовы, не простить себе, что не вырвался, не спас сына своего от рук нечистых. И стыдом душа полнится, что князя отравить задумывал, как поставили ему условие. Все отдал бы за жену и дитя свое, да только с подлостью никогда повенчан не был. Не смог и в этот раз предать близкого, пусть и не был он сыном светлейшему. Оценил это князь, лично от пыток спас, из рук ката выручив, но только пытка главная не на спине Лютобора след оставила, а в душе его. Никогда не простит он себе слабости, что позволила разбойникам жену увести. Знает он - впереди битва главная: жизнь отдаст, если потребуется, но Татьяну спасать все равно пойдет, сколько б ни было в поселении скифов. Верить хочет, что сдержит клятву Куница: хоть в этот раз не обманет его мальчишка, выведет родных в целости и сохранности. А что с ним самим, Лютобором, станется, то не важно уже. Только б Татьяне никогда не пришлось лить слезы горькие, как во сне его проклятом.

- Бояре, мы ей пряничка дадим. Молодые, мы ей пряничка дадим.

- Надо поесть. Женщина, что принесла плошку к кровати, тычет пальцем в рот свой, будто совсем Татьяна неразумная или дитя малое. И сама она понимает, что есть надобно, да кусок в горло не лезет. Через силу хлеба отламывает и сует за щеку, обсасывая, не способная просто на большее. Молоко потерять боится, дитя свое голодным оставить, да только у самой все нутро сжимается, как пытается пищу нехитрую проглотить. Все опять наружу просится, не удерживаясь и на мгновение. Ждет Татьяна спасения, но слабеет потихоньку и сама она, и упрямство в ней. Даже в бога своего верить уже не выходит - здесь всем Арес заправляет, по его воле дела вершатся, от его решения зависит жизнь ее и сына. Даже вожак наглый, что к ней руки тянул, голову склоняет у статуи, кровью своей не преминет пожертвовать, на милость божества своего рассчитывая. А она только на мужа и надеется, знает - не бросит Лютобор ее, не оставит в плену томиться. Только вот старик-жрец сказал, что отдадут ее скоро тому, кто похищение задумал и награду пообещал. Но дитя ее скифы отберут - не нужен младенец заказчику, разлучат их по воле чужой. Не увидит она больше сына - племя кочевое, свободное не найти снова, если с места снимутся. Лишь одна надежда осталась, что разыщет их Лютобор прежде, чем разлучат навсегда мать и дитя. От отчаянья слез не сдержать, снова льются, проклятые, только видеть мешают и жилище ее - шатер - и женщину, что смотрит с сочувствием. Не понять ей тревог татьяниных, да слезы тоскливые любое сердце разжалобят, что не ожесточилось еще от жизни тяжелой. Гладит она болезную по волосам светлым, слезы со щек ладонью жесткой утирает, только вот помочь не может ничем. Добыча стаи - дело общее; только вожак может распорядиться ею иначе, да Анагаст, жрец, волю свою диктовать способен. Остальные примут все так, как велено.

- Бояре, у ней зубки болят. Молодые, у ней зубки болят.

Боли Татьяна уже не чувствует. Раны на ладонях почти зажили: нежную кожу она ссадила о камни, когда мерзкий вожак прижал к скале, подминая под себя и стараясь задрать юбки. Не дождался, подлец, согласия добровольного, наказать решил за то, что побег задумала. Повалил на землю, не слушая рыданий, не внемля ее нежеланию, и чуть не свершил расправу, да только жрец заступился. Рыкнул гортанно - и отпустил волк добычу свою, убрался, хвост поджав, более уже не приближаясь. Так поняла Татьяна, что Анагаст в племени власть большую имеет, чем вожак одноглазый. Мудр жрец и не так страшен, как казалось ей поначалу. Не боится она уже, что сына ее в жертву принесут, знает, видела в глазах янтарных расположение к малышу со стороны старика. Хочет оставить тот дитя в племени, воспитать по-волчьи, зверенышем. Не желает Татьяна, чтоб сын ее убийцей рос, да только то, что жив останется, важнее ныне, чем остальное. Лютобор вызволит и ее, и сына родного, не позволит стать таким же разбойником, как похитившие ее скифы. Не жизнь кровиночке в стае, не его это судьба, не выбор личный или родительский. И с богами она спорить готова, если вынудят. Кожа новая, розовая и очень нежная там, где корка от царапин уже сошла. И в себе Татьяна обновление чувствует, уверенность прежняя берет верх над отчаянием. Чует она сердцем, что муж любимый уже близок, а с ним и спасение. Не успеть тому, кто велел ее украсть, добычей своей воспользоваться, волю ее сломать. Не суметь ему разлучить ее с сыном и мужем. Прижимает к себе дитя боярыня, свято веря в то, что плен ее недолог уже.

- Бояре, а мы к доктору сведём. Молодые, а мы к доктору сведём.

Не находит места себе Татьяна, мечется по шатру, усидеть спокойно не может. Лютобор в плену, как и она сама, заперт в клетке большой вне поселения. Не такой боярыне встреча с ним виделась, не слова об убийстве князя жаждала она услыхать. Отречься от мужа-убийцы не может, но и видеть его не желает. Не верит, что способен на подлость Лютобор, даже ценой жизни сына, но только чует перемену в нем. Другим стал ее суженый, и не знает она более человека этого. Вновь напугана и подавлена Татьяна, и нет доктора такого, чтоб излечил все раны ее душевные, избавил от страхов пережитых. Никогда не думала, что бояться будет и мужа своего, но опаску чувствует и угрозу, от него исходящую. Потому не она спешит к клетке запертой, где томится супруг ее - Куница несет миску с едой, садится рядом, утешает и внушает веру в себя, клятву свою подтверждая. Ранит это Лютобора сильнее, чем стрела вражеская: надеялся еще увидеть жену свою перед поединком, ладони ее в руках своих сжать, слезы горькие высушить, поцелуй на губах нежных оставить, да только так и не услыхал поступи ее легкой. Знает он: коль выведет Куница его семью из поселения, вернет домой, то не значит это, что спасение суждено и ему. Готов жизнь отдать за родных своих, но проститься с Татьяной надеялся прежде, чем судьба его решена будет. А она видеть его не желает. И не сказать уже, что не смог он князя убить, не в силах был жизнь чужую отнять взамен; что собой жертвовать легче, чем другого под удар подвести. Так и будет мнить его убийцей, пока правда не вскроется. Только когда Татьяна князя живым увидит, будет ли жив сам Лютобор?

- Бояре, она доктора убьет. Молодые, она доктора убьет.

И убила бы! Ринулась с криком Татьяна к Яру, на бегу из рук чьих-то кол выдирая и для удара занося. Прямо в сердце желала палку вогнать, да на всю длину, чтоб помер на месте вожак окаянный. Но только не берет ничто зверя чертова! Ни волк молодой, что с мужем ее пришел, не сумел одолеть одноглазого - тело его, жизни лишенное, унесли с собой соплеменники. Ни муж ее, измученный, подобраться не смог, лишь позабавив хищника, раздразнив его еще больше. Смерть нес Яр всем, кто рискнул бросить ему вызов, и за спиной его Арес стоял, бог жестокий, до крови охочий. И ее руку вожак легко перехватывает да бьет наотмашь, непокорность бабью не приемля. Ударил бы снова, но иное желание возобладало - прихватив жертву за горло, лижет ее, языком по лицу проводя. Так же, с той же жадностью, как ранее слизывал кровь соперника с лезвия ножа. Все во власти его, Яр готов и взять ее силой на глазах мужа, только тот в зверя сам обращается, более мощного и жестокого, чем вожак волчий. Не ожидал никто перемены той: ни вожак, ни жрец скифский, ни волки-воины. С трудом силу эту унять, остановить Татьяна лишь пытается, к мужу метнувшись, когда с врагом своим расправился он. Ноги от страха подгибаются, слезы из глаз льются, но стоит перед ним и молит мать бога своего, чтоб удержала она зверя. Молитва ли помогает, или в ней сила тайная сокрыта, но только расслабляется Лютобор, падает к ногам ее. Прижимает Татьяна его к себе, слезы жгучие по щекам проливая, и надеется, что вернется муж в сознание, хищника в себе подавив.

- Бояре, не валяйте дурака. Отдавайте нам невесту навсегда.

Не дело это - русичу в стае жить, будто зверью какому. Пусть и стал вожаком волков степных Лютобор, да только принять это не выходит никак. Сколь не длятся уговоры Анагаста, но решает боярин домой вернуться: князю пред светлые очи показаться и крепостью настоящей двор свой обнести, чтоб ни один вор не проник больше. Урок Лютобор усвоил лучше, чем иное что, - охранять семью свою надобно превыше ценности любой, какую только мир родить способен. Дело последнее у боярина осталось, прежде чем дорогу домой торить. Лиходея он вычислить должен, хитростью или силой вызнать, кто жену его выкрасть приказал, монетой звонкой пообещал расплатиться сполна. Вожак Лютобор ныне, а потому распоряжается добычей стаи по разумению своему. Хоть какая-то польза от именования этого странного. Собирается Лютобор на встречу с заказчиком, наряжается в платье женское, будто не муж он, а Татьяна, жертва невольная козней чужих. Накидку на голову надевает и сверток в руки берет. Но не дитя в свертке том, а сюрприз для того, кто за женой его придет в место назначенное. И сполна отомстит ему боярин за то, что невестой своей чужую жену сделать вздумал, за то, что разбойников в дом его подослал да князя убить его руками рассчитывал. Сам бы сквитался с ним на месте, но только светлейшему показать надобно, кто руку на него поднять решил. Не ожидает Лютобор, что Всеслава, друга давнего, увидит под тканью, лицо скрывающей. Но понимает: ни к чему допрашивать, что толкнуло того на подлость. Знает боярин, давно знает, что к Татьяне его Всеслав тяготеет, никакую другую в невестах своих видеть не хочет, сколько б не прошло времени с тех пор, как женой лютоборовой стала та. Да только поверить не может, что отца своего, князя, Всеслав извести решил, на место его сесть и Тмутараканью управлять под рукой Киева. Домой боярин возвращается, но нелегко на сердце его - весть князю несет дурную. Да только не его забота это более. Жена любимая рядом, сын новорожденный в руках ее, и дорога их домой лежит.