Селекционер

Полнолуние было видно из окна... Пятого по счету. Первое – сразу при входе с противоположной стороны дома в столовой-кухне, где валялась разбитая посуда, сломанный табурет и перевернутый стол. Второе – ванная комната, и там вроде бы все цело, по крайней мере, он не заходил туда после того, как эта раздражающая невзрачность вышмыгнула и унеслась в спальню. Третье – в той самой спальне, занятой женщиной и ребенком и закрытой на ключ, словно бы он ни с того ни с сего решил посягнуть на их уединение. Четвертое око загородного дома на боковой стене – в другой спальне, поменьше и незанятой. Окно гостиной единственное во всем коттедже смотрело на задний двор и в которое заглядывала луна. Круглолицая молчаливая собеседница улыбалась и будто манила наружу – туда, где дышится свободней и не накрывает оседающими волнами еще недавней, закладывающей уши истерики. Сдвинув тонкий мостик очков глубже на переносицу, он развернулся от окна и вышел в сумеречный коридор. Подальше от запертой двери, молчаливых упреков и бесхребетной надежды. Во двор и через пожухлую, шелестящую лужайку на дорогу и в осеннюю просеку. Потому что ничего уже нельзя было вернуть, восстановить или склеить. Даже если доказательной базы им не хватало. «Уход супруги из дома на сутки и частые ссоры – это не основание для заявления о неблагоразумном поведении», – говорили они. «Вы должны быть внимательны, у нее постродовой синдром, многие пары сталкиваются с подобными трудностями», – прибавляли они и с особой циничностью добивали: «Предварительное постановление о разводе не может быть выдано априори». Безрассудно заехав кулаком в ближайшее дерево, он зашипел от царапнувшей боли и поднес руку к глазам: стесанная кожа на костяшках. Дунуть и забыть. Мелочи по сравнению с тем, что могло бы случится с участниками «доказательной базы»... постприори? Апостериори? Когда они наиграются со своей гребаной латынью и законами, разводить, возможно, будет уже и некого. Обогнув ударенный ствол, он направился глубже в чащу, пока не вышел на открытую, свободную от деревьев полосу. Остановился и огляделся, поправив очки: интересно, тут водятся волки? Лисы? Другая живность? Впрочем, она не всегда была такой нервирующе-покорной домашней наседкой с жалобным взглядом. Вообще-то, еще год назад она симпатично одевалась и смеялась над простыми шутками, горела мечтой забраться на Эверест и нырнуть в Марианскую впадину. Или хотя бы постоять рядом, но главное – с ним. А он предлагал избавиться от ребенка, пожить для себя, встать на ноги в конце концов, но нет... А потом все как-то резко изменилось, буквально за одну неделю уперлось в тупик и застряло: впереди замаячила стена непонимания, и возврата к мечтам о Килиманджаро и китайских подводных городах больше не было. Подбив ногами сухую листву и трескучий хворост, он шагнул в бок. Тогда он ушел в работу, а она – в ребенка, с укором глядя на поздние возвращения, частые срывы и следы чужой губной помады. Она говорила: «Помни: солнце светит всем одинаково», – но забывала дополнить: до тех пор, пока барыга с громким именем и толстым задом не придет и не растянет над твоей головой зеркальные панели, и не начет аккумулировать причитающуюся тебе квоту солнечного тепла. Платить за воду – норма, за воздух – причуда, за природный свет? Всему свое время, при правильно организованном рынке. Идея была не его, и он и не спрашивал, откуда она взялась. Хоть босса, хоть его кузины, да хоть бы и пришельцев, в обмен на чьи технологии, как поговаривают, им разрешено экспериментировать над земными жизненными формами. Очередной наивный бред скучающих популистов. Звенящий свист, глухой удар, пошатнувший землю, и ушедший из дома быстро развернулся лицом к дороге. Чтобы успеть боковым зрением заметить, как померкла, телескопически складываясь вниз, трассирующая полоса неяркого оранжевого свечения. Иногда они слетают с низкой орбиты и падают. Никогда – в жилых районах: система навигации должна была скорректировать курс, начиная с угла входа в атмосферу и заканчивая... Неважно чем. Мы за чистый космос теперь – никакого мусора вокруг планеты. Что бы там ни свалилось, с учетом вездесущих дронов оно вообще не должно было долететь до поверхности. Но если упало – на ходу он поправил дужки за ушами и потер руки – иски и выплата ущерба в пользу пострадавшей стороны компании-куратору спутниковой сети гарантированы. Низкий дом со стороны дороги выглядел целым. Таким же темным и тихим, даже к некоторому разочарованию. Обойдя жилище по кругу, вернувшийся уже хотел было двинуть вверх по холму с неожиданно сломанным деревом, чтобы отыскать подарок с небес, как взгляд уперся в округлую дыру. На стене дома. В районе кухонного окна. Вернее, низ окна и кусок деревянной стены под ним словно были... выпилены? Осторожно приблизившись, он потянул носом воздух. Или выжжены? Дотронулся и тут же отдернул руку: пальцы обожгло расплавленной пластмассой рамы. Какого черта? Тревожно оглянувшись по сторонам – как оно вообще могло докатиться в дом? Хотя если вспомнить про холм... – он аккуратно забрался внутрь коттеджа через новоявленный, не архитектурный вход. Тот же перевернутый стол у стенки, но обломки табурета и посуды словно съехали вбок, и их стало меньше. Вряд ли. Просто темно и кажется. И абсолютно ни одного намека на упавший объект. Бесшумно ступая, он прокрался сквозь кухню и выглянул в коридор. И остолбенел. Шарообразная, шевелящаяся и кишащая чем-то червеобразным по ее шкуре масса резко вытянула в его сторону бесформенные отростки. Выдохнув, кажется, весь воздух и крутанувшись, он успел лишь занести ногу. И рухнул на месте – что-то хваткое, теплое подбило голень и снесло на месте. Мокрое, просачиваясь через штанину. Задыхаясь, он подскочил на четвереньки и снова упал – нога непомерно утяжелилась. Холодящая парализующая волна накатила вверх, подминая, обездвиживая. Толкнув пол деревенеющими руками и мотнув головой, силясь вытрусить пульсирующий, туманящий зрение частый ритм, он успел перевернуться на бок. И окончательно загруз. Часто и бесконтрольно дыша, как собака в жару, и панически расширив глаза, как рыба на суше. Живой, в ореоле торчащих и дергающихся наростов, ком улиткой наполз на обвившийся вокруг ноги темный желеобразный блин, и тысяча игл прокнули икру. Он кричал. В себя. Не в силах издать голосового звука, хрипя в тяжелом дыхании и надуваясь венами на шее и висках. И когда уродливый ком вырастил щупы и потянулся ими к лицу. И когда трансформирующийся выродок уполз с ноги, растягивая за собой по полу темную жижу и оголяя обглоданную кость. И когда мерзкие, влажные, липкие конечности общупали лицо, вдавливаясь в глаза и уши, и сдавили голову. Свет померк, сердце галопирующим ритмом вбивало кровь в неслышащие уши. Дыхание обрывочно или вовсе потеряно. Натяжение, растяжение, давление. До хруста, хлюпания, лопания. Обжиг. Молния. И тьма. Небытие. Раскачивающие волны. Сначала нежно и плавно. Потом более ощутимо, резче, штормя. Лавой изнутри через рот выхлестнулось горячее, горькое, зловонное. Рефлекторно отплевываясь, он попытался разлепить глаза. Веки тяжелые, неподъемные, отзывающиеся скребущей болью. Моргать с закрытыми глазами, подергивая веками. Слепящие точки на черном. Точки. Точки. Точки. Много, мириады, множественность. Три, или тридцать, или триста, или три тысячи. Он летит, летел или будет лететь. Он пилот, астронавт, звездоплаватель. Звезды. Далеко. Но как Солнце. Со-о-о-о-о... ...лнце-е-е-е-е-е! Солнце светит... Солнце светит всем... Помни: солнце светит всем... Помни: солнце светит всем одинаково. ...одинак-к-к-к-к-ково! Глаза распахнулись машинально. Его действительно раскачивало, вернее, полуголые деревья мирно шатались из стороны в сторону и проплывали мимо. Открывая путь к тому, что впереди поблескивало зеленоватым свечением. Шарообразное, ниже макушек леса с саморассасывающейся, увеличивающейся дырой. Вход. Повертев глазами – шея не слушалась, – он обомлел. Захрипел, пытаясь шелохнуть руками, но и они отказывались поддаваться. Вместо – в лицо врезалось что-то мягкое, щупальцеобразное. Обзор перекосился и раздвоился. По бокам, снизу и, кажется, даже над головой заколосились отростки – разных мастей, длины, покрытия... Он рванул, но остался прибитым на месте, в окружении паскудных конечностей. Резануло обрывочное воспоминание об открытой ране на ноге. И тянущее ощущение в области шеи. А затем мир опрокинулся, в прямом смысле. Он наклонялся над землей, без всякого усилия, затекания поджатых ног и давления на позвоночник. Один из щупов проткнул светлый лист и поднес к глазам. Инстинктивно вдохнуть не получилось. Потому что нечем. Понимание захлестывало омерзением и страхом, множась и поднимая вокруг клубы пыли из высушенной земли и трав и расшвыривая рассыпающиеся трухой листья. Ровно до того момента, когда откуда-то сбоку донеслась вибрация и скрипучий писк. Замерев, он сменил угол обзора: присобаченная посреди ветвистых наростов черная, словно обугленная, с отверстиями вместо глаз и рта голова яростно клокотала и разбрызгивала темную слизь. Удар щупом сначала обеззвучил симбиота, заставив безвольно повиснуть, а несколько прямых тупых попаданий булавобразной «рукой» напрочь снесли противника с пульсирующего, перетекающего кожными защитными смазками подвоя-торса. Отживший черенок свалился наземь. Победивший триумфально выровнялся, вытягиваясь и расправляя многочисленные конечности, но вместо того, чтобы уползти к зеленому приветственному свечению корабля, развернулся прочь. В деревянной постройке царило такое же гробовое молчание, как и... Когда? Через аннигилированный проем внутрь. Металл, пластик, дерево – неорганика. Темные лужи вокруг жизненной формы – неактивной – с длинными негнущимися конечностями и отсутствующим нервным центром. Все равно. Вперед через геометрическую дыру и направо. Вибрирующее тепло. Органика. Деревянная перегородка испарилась в момент, и активная жизненная форма – такие же негибкие конечности, сухие покровы за исключениме зрительных центров и пищеприемника – повернулась вертикально. Испустила звуковые волны, режущие, раздражающие, забивающие низкочастотным шлейфом. Отскок. Темный блин пиявкой вцепился за мясистый выступ, и помеха растратила способность звучать и осела. Конвульсируя и настраивая зрительные диафрагмы – реагируя на приближение. Теперь слышен и второй досаждающий звук, от малой жизненной формы. Мягкой, желеобразной. Обвив щупальцами и всмотревшись на секунду в сморщенный мелкий нервный отросток, раззявливающий отверстие и рассеивающий оттуда противные волны, он шмякнул недоформу на пол. На миг захлебнувшись и умолкнув, жизнеформа принялась звучать с новой коробящей громкостью. И вопила полпути, пока он наплывал сверху, растворяя, разжижая, всасывая – теплое, свежее, новое, восстанавливающее. Забулькав своей же питательной жидкостью, малая форма прекратила звучать, и остаток ствола с нервными клетками он поглотил в умиротворенной тишине. Смакуя, пропуская по кругу в системе регенерирующий и питательный материал, удовлетворенно закатив глаза и улыбаясь. С острым слухом ощущается и малейшее движение – он резко обернулся, когда длинная жизнеформа, обдирая свою кожу и синтетическую оболочку, рванула анастезирующую присоску. Неизвестно каким образом выработав антидот к парализатору. Правда только частично. Обливаясь жидкостью и снова принявшись оглушать звуком, она гадко скребла ногтями по дереву, пытаясь на локтях отсунуться. Куда? Он нагнал ее в два счета и замахнулся булавообразным выростом. Ор, ор, ор! Пока костная коробка не потеряла целостность и не расплющилась, выжимая из щелей слизкую клочкообразную массу. Мягко продвигаясь к знакомому округлому выходу из деревянной конструкции, он замер у ровного входа и повернул в коробку с желтоватым свечением внизу. Через хрупкую прозрачную перегородку было видно освещенный местной звездой планетарный спутник. Но что-то мешало обзору, раздваивая и размывая картинку. Многосегментная конечность повисла перед лицом и отделила тонкий предмет из стекла и металла. Он развернул их к себе внешней стороной и пригляделся: лицо, заляпанное темным и с зеленоватым пятном вокруг рта и на подбородке, мертвенно-безжизненные глаза, кожа внизу шеи, прирубцованная к трансформирующейся массе. И качественно новые, неизведанные возможности. Гримаса ужаса и удовольствия отразилась в его очках.