Elusive ways

... путь к единению

      Наташа Романофф однажды, в те вроде бы вымышленные времена, когда на Земле не бесновался олицетворенный Хаос, стирая в пыль душу за душой, чувствовала себя почти всесильной. По ее ощущениям она и впрямь могла голыми руками горы свернуть и растоптать каждого врага одними только своими умопомрачительно высокими каблуками, а потом по мертвым головам пройтись с бездушной улыбкой на карминных пухлых губах. Наташе под силу было изменить мир, только она хотела другого, и желания ее были какими-то донельзя эгоистичными и неправильными. Меняться что-то медленно начинает шесть лет назад, когда на борту гигантского хэликэрриера она впервые пожимает руку Стиву Роджерсу. И после их знакомства, Наташа вдруг решает, что правильность и высокоморальность передаются либо воздушно-капельным путем, либо через прикосновения. Рука к руке.       Видимо, по инерции потом Наташа и идет с ним рука к руке, накрепко отчего-то привязавшись к безгрешному Капитану Америке, чьи помыслы чисты, как у библейского спасителя, а глаза — отражение лазурного рая, не меньше. Наташа в его глазах безвозвратно тонет и думает, что представления об обители богов крайне ошибочны, потому что Стив Роджерс с его раем далек и недоступен, а еще не приносит и грамма радости: только боль в изломанном абрисе улыбки, страдание под дрожащими веками и горьковатый привкус чего-то неразделенного на языке.       Романофф до последнего не признается, что влюблена в Стива, как малолетняя девчонка, мечтающая звездными ночами о супергерое, готовом изменить ее жизнь одним своим появлением или только улыбкой. Не признается ровно до того момента, пока не начинает напрочь сносить крышу. И когда Наташа осознает тщетность своих нелепых оправданий, то целует Стива, крепко впиваясь пальцами в воротник его куртки. Поцелуй их детский, ненастоящий, с привкусом фантомной реальности, потому что Роджерс искренне считает губы Наташи на своих отличной игрой на публику. Он даже через какое-то время, как только они оказываются, наконец, вне многолюдного торгового центра, хвалит напарницу, восхищаясь ее актерским талантом. Романофф слышит это и смеется, отворачиваясь к окну: в полупрозрачном отражении ее зеленых глаз на стекле маленькие капли, и Наташа отказывается верить, что все еще способна плакать.       Отрицать и это становится бессмысленным, когда Наташа узнает, что Стив все-таки целовался с Картер. Представлять его с Шэрон практически противно, но Романофф все же натягивает улыбку на лицо, чувствуя, как дергается кадык и дрожит нижняя губа. Стив с Шэрон, Наташа — не у дел. Ее временное обезболивающее, так, увы, и не ставшее панацеей, Брюс, в тысячах-миллионах световых лет от Земли, а потому даже выплакаться некому. Даже сиди Беннер здесь — чем бы он помог? Милой улыбкой и осторожными касаниями не затмишь пылающий в зараженном сознании образ Роджерса, который, стоит Наташе только глаза закрыть, ядовито-гадко улыбается и говорит, что Картер-то стократ лучше нее. Здесь бы и Брюс не помог. Хотя Наташа какое-то время честно пыталась, по старой привычке, заменить слагаемые, рассчитывая, что сумма, в конечном итоге, не изменится. Только вот на стадии сложения все уже пошло неправильно, и когда Беннер неумело флиртовал с ней на вечеринке перед самым нападением Альтрона, Наташа через его покатое плечо смотрела на руки Стива, крепко сжимавшие стакан с выпивкой. Теперь Романофф глотает слезы, спешно убегая в фатальное никуда от Стива, с которым они, фактически, остались в одной лодке: скрываясь, осколки команды Мстителей кочевали по разным отелям, разбросанным по всем Штатам. Герои убегали от мнимого правосудия, Наташа убегала от Стива и самой себя. — Может, вам уже поговорить? — интересуется Ванда, когда Наташа проходит в их номер и застает Максимофф с сигаретой, зажатой в тонких пальцах. Вдова вздергивает брови и падает в обшарпанное кресло, закидывая ногу на ногу и откидывая назад голову. — Не понимаю, о чем ты, — легко, совершенно ненаигранно улыбается Романофф и открывает список последних новостей на маленьком планшете, увлеченно вглядываясь в буквы. Наташа читает каждую строчку, Наташа не понимает ни слова, а Ванда хрипло смеется, затягиваясь вновь. Когда она выпускает в ночную холодную осень кольцо дыма изо рта, то начинает говорить, тихо и почти неразборчиво, но в конце концов, у Романофф слишком идеальный слух, чтобы пропустить хоть одно ее слово. — Я не знаю, говорил ли тебе до этого кто-то, как сильно заметна между вами связь. Нет, Наташа, не оправдывайся хотя бы сейчас и вспомни, что меня обмануть ты все равно не сможешь, — говорит Ванда и аккуратно стряхивает пепел в открытое окно. — Ты привыкла считать себя умной и сильной, Нат. Не без оснований, правда, но ты не вынесешь на плечах весь мир, потому что ломаешься изнутри. Никто из вас не видит то, что вижу я — зови это спецификой профессии. Сколько лет ты вот так мучаешься? — Мучаются малолетки. — Смело ты себя обозвала, — сжимает в кончиках пальцев окурок Алая Ведьма, и по рукам ее пробегают красные огни. — Нам осталось немного. — Если ты хочешь сказать, что нас поймают, то ты глубоко заблуждаешься, Ван, — женщина смотрит на худые плечи Ванды, едва подрагивающие от порывов ледяного ветра, врывающихся в распахнутое окно, и морщится. Максимофф здесь лишняя. Не как Мститель, но как девушка — про таких должны говорить «вся жизнь впереди», но выходит, что для Ванды все клонится к закату. Ведьма тушит сигарету и оставляет ее, слегка дымящуюся, в пепельнице, а сама садится на подоконник и смотрит вниз. — Поймают. Не так, как ты думаешь, но поймают и очень скоро. Но пока еще вас не загнали в ловушку и не принудили играть по чужим правилам, доведи этот акт до конца по своим. — «Вас»? — уточняет Наташа и мягко улыбается Ванде. — Ты планируешь сбежать отсюда? — Я по-прежнему удивляюсь тому, что вы так легко верите, будто бы я здесь, — жмет плечами Ванда и, обернувшись, улыбается Романофф. Вдова хмурится и качает головой. — Мне не нужно быть тут, чтобы присматривать за вами, а там... Меня всегда ждут. В конце концов, я тоже хочу почувствовать себя счастливой хотя бы на несколько месяцев. Чего и тебе советую.       Наташа, разговаривая с Вандой, — с ней ли? — ровным счетом ничего не понимает. Романофф ведьминский сюрреализм не прельщает, а потому она, не успев удобно расположиться в кресле, выбегает из старенького номера одинокого придорожного мотеля, решая спуститься в круглосуточный магазинчик рядом. Алкоголь хоть и не лишит рассудка, но хотя бы поможет успокоиться или, в крайнем случае согреться. И она даже почти уверена, что лицом к лицу столкнется со Стивом — это уже можно называть последствиями общения со всемогущей Алой Ведьмой? — Привет, — кивает Роджерс, хмуря брови, и Наташа, сохраняя бесстрастное выражение лица, кивает в ответ, пытаясь пройти мимо. Не выходит. Когда Стив задевает своими пальцами — невзначай, она, конечно, знает, — то голову ведет, и Романофф, хватаясь цепкими пальцами за стену, щурит глаза и оглядывается. Стив предельно холоден с каждым из команды, и это словно даже убивает. Наташа почти и не помнит того Роджерса времен битвы за Нью-Йорк, однако, глядя на Капитана Америку теперь, сурового, мрачного, ледяного, чувствует «то самое неразделенное» на языке острее и четче. — Стив? — на ее оклик он словно неохотно поворачивает голову, останавливаясь возле самых дверей своего номера. — Есть выпить? — Обычно нет, — отвечает он и делает приглашающий жест рукой. Наташа захлопывает дверь за собой и порывисто выдыхает, вспоминая слова призрачной-ненастоящей Ванды. Стив молча наливает в стакан виски и протягивает Наташе. Женщина тянет руку вперед, но, касаясь кончиками пальцев руки Роджерса, не спешит забрать выпивку. Стоит и смотрит, как едва сверкает карамельной глубиной виски, думая лишь о том, как могут, в теории, сейчас гореть глаза Роджерса. Стив тоже не отнимает пальцев от стакана и, опустив голову, о чем-то думает-волнуется-переживает, а Наташа будто бы даже это чувствует. Стоит с ним как всегда, рука к руке, и без слов понимает все. — Сложно. — Сложно, — соглашается Романофф, кивая. Ей бы сейчас очень хотелось читать мысли, как Ванда это без труда делает, только чтобы понять, насколько разные у них с Роджерсом представления о трудностях. — Есть новости от Т’Чаллы? — С Баки все в порядке, — отвечает Стив и наконец убирает руку. Романофф залпом выпивает виски и сжимает пустой стакан в нервно похолодевших пальцах, ближе подходя к Роджерсу. — Нат? Ты когда-нибудь думала о том, что могло быть иначе? — Не стань мы героями? — усмехается женщина. Стив смотрит на нее из-под полуопущенных ресниц, и от взгляда этого позвоночник словно пробивает тысячевольтным разрядом. Умереть бы от такого — но сердце только трепетать начинает. — Тебя бы уже возили на инвалидном кресле, а я бы работала где-нибудь… где-нибудь. Может, осталась бы наемной убийцей, а может, балериной. — Из крайности в крайность. — Все, как я люблю. — Любишь, — зачем-то констатирует Стив. — Ты была бы счастлива. Возможно, даже с Брюсом. — С Брюсом, да, разумеется. С кем же еще. А ты бы сморщенными руками качал колыбельки правнуков, — улыбается Наташа, думая о том, что у Стива, вполне вероятно, и будет такая возможность. А она, как только потеряет возможность обезвредить преступную группировку из двенадцати человек, непременно застрелится — ликвидирует саму себя за ненадобностью. — И был бы счастлив без всего этого кошмара. Наша жизнь ужасна, — беззлобно смеется Романофф и, поджав одну ногу, садится на кровать Стива, смотря на него снизу вверх.       У Роджерса глаза — печальные норвежские лагуны, а взгляд — холодные ветры полюсов, острые, терпкие, беспощадные. Наташа, конечно, все еще помнит их тепло и помнит их нежность, дружескую, мягкую, и возвращать ее не хочет. Стив опускается рядом с ней, на пол, касаясь ее свободной руки и разглядывая плавные линии пальцев. — Наша жизнь и правда ужасна, — соглашается Стив и улыбается, наверное, впервые за весь чертов месяц. Наташа впивается взглядом в изгиб его губ, пытаясь до каждой трещинки запомнить эту улыбку, а Роджерс сжимает ее руку крепче и подносит к своим губам — Романофф в этот миг чувствует себя последней грешницей, посмевшей своими почти грязными руками смахнуть святую улыбку. — Но она «наша». И пусть она такой и остается.       Романофф будто не слышит его — она падает. Метафорично и фактически падает, соскальзывая с кровати на сложенные по-турецки ноги Стива, держась одной рукой за его шею, а другой все еще касаясь то его лица с жесткой щетиной, то отросших волос. Она чувствует себя почти частью его тела, на месте, зависимо и беспомощно, а Роджерс даже, видимо, не против. Он знает, что у Наташи номинально есть Брюс, как и у него — Шэрон. Но все «номинальные» меркнут перед фактическими, потому что они, Наташа и Стив, — единственные честные и правдивые друг у друга. Оба могут быть с кем-то еще, но никогда — друг без друга, поэтому, когда Роджерс просит тихо: «Будь со мной», Романофф уверенно отвечает: «Всегда».