О(не/жо)гин

XXXVII. Стыдясь себя и этой речи, Она не смела глаз поднять, Но миг молчанья скоротечен; Мы миг бессильны удержать. Он молвил: — Это очень странно; Так кто же вы? — Кто я? Татьяна! — И что хотели вы сказать, И отчего я должен знать О том, что вы наговорили? Ещё «супружество»! «Мой друг»! Я вам никто — с чего же вдруг Я должен счесть всё это милым? Поверьте, я не знаю вас И мне в новинку ваш рассказ. XXXVIII. Сама себя уже не зная, Татьяна бросилась к нему, Не то живя, не то играя: — Коль вы поверили письму… — Чему? Письму? — Я вам писала; К вам подойдя, ещё сказала, Что вот письмо… цветы… И вы… Так вы… не помните… — Увы, Но я не в силах знать и помнить Признанья каждого мотив, — И, взгляд на Тане заострив, Добавил: — Вашей речи скромной Я время должен сократить; Прошу вас руку отпустить. XXXIX. Так проповедовал Ожогин. Сквозь слёз не видя ничего, Едва дыша, в плену тревоги Татьяна слушала его. Он руку выдернул. Печально (Как говорится, машинально) Она вздохнула, отстранясь; Ожогин вскоре скрылся с глаз. Она лишь час ещё стояла, Бледна безжизненно; потом Татьяна устремилась в дом, И там опять она страдала Бесцельно в горести своей; А он уже забыл о ней. XL. Поклонник слова и свободы, В волненье бурных дум своих Ожогин и писал бы оды, Да не обрёл бы славы в них. Он был актёр; к чему творенья Такие, как стихосложенье, Искусство прозы об одном? Он многоликим был в ином. И наш герой забыл мгновенно, Держа другое на уме, О неосмысленном письме; Он нашу Таню, несомненно, Запомнил так, как помнит тень Едва рождающийся день. XLI. Он был любим… по крайней мере Так думал он, не зная бед. Стократ блажен, кто предан вере; Он был любим? И да, и нет. Едва ли все мы, как Татьяна, Любя, не видим в нём изъяна; Младой души её порыв Не зная, он толкнул в обрыв. Но кто ж любил? Семья, родные, И это свыше нам дано; Дитя? Рожденьем суждено; Но, несомненно, есть и злые, Внутри завистливость тая, Насквозь фальшивые друзья. XLII. Меж тем Татьяна увядает, Бледнеет, гаснет и молчит; Ничто её не занимает, Её души не шевелит. И в той душе сплелись незримо Любовь, так бережно хранима, С её разбившейся мечтой Сказать ему: «Любимый мой!..» Татьяна мечется в забвеньи, Ища спасения во снах, Но вот и в них всё тот же страх, И в них кипит воображенье: Ожогин счастлив в каждом сне, Оставшись с ней наедине.