Песнь Хаоса

Я помню снег, хрустящий под лапками животных и шелест еловых веток, отзывающихся на мои прикосновения. Помню длинные пальцы мороза, легонько касающиеся меня, и шипение покрывающейся узорами коры. Я вплетал эти звуки в свою мелодию, стараясь заглушить треск костра его деяний. Они тревожными колокольчиками нашёптывали мне страшную правду, от которой я тщетно пытался скрыться. Порывы чужого ветра рассекали струны, удерживающие меня от вмешательства, и эхо звука его торжествующего смеха запутывалось в моих волосах. Лес стонал и корчился под его не знающей пощады дланью, в конце концов встав на колени, моля о помощи. Его боль разрывала меня, дробя на мелкие кусочки, пока зов погибающего царства не стал оглушительным. Помню трупы деревьев, чернильными пятнами расплывающиеся по пустынному холсту. Ненасытные пожарища, в чьих пастях исчезала зелень. Искры, что в диком танце приносили дань их создателю. Лживый ветер, ласково обнимающий стволы, а затем, стянув маску, вырывающий их с корнями. И его, возвышающегося над покрытой ожогами жертве, длинными пальцами выводящего смерть. В темной глубине его зрачков плясал огонь, такой дикий и необузданный, завораживающий и искушающий, что на миг я поддался его силе. Восторг в его взоре вскипятил кровь, бегущую в моих венах и коснулся льда, в котором я схоронил свое сердце. Искра чистого и искреннего восхищения взметнула пламя почти угасшей свечи безумия, жившей в темных глубинах моей души. Одно привычное усилие, и я стряхнул с ресниц мимолётное наваждение. Теперь в моем взгляде читались злость, ненависть и тлеющая искорка надежды на его благоразумие, которую превратила в уголёк растёкшаяся по его лицу улыбка. Он вихрем пепла пронёсся мимо меня, лёгким движением руки накрыл мои глаза, и в голове раздался его полный восторга и огня шепот: - Ты слышишь Хаос, Каликс? Сначала нахлынула пустота. Она принесла с собой образы погибшего леса и страдания созданной пустыни. Живые картины прожигались и покрывались кровоточащими ранами. Они рассыпались в пепел и испарялись саднящими облачками пыли. На их месте появлялись ожоги, и боль пронзала меня, пока не начала вырезаться отдаленным гулом барабанов. Их ритм становился все чётче, а напев последовавших духовых все глубже. Звук, казалось, исходил отовсюду, плыл по воздуху, просачивался сквозь трещины в земле. Невидимые музыканты поставили своей целью разбить громкостью несуществующее стекло, и я уже собирался пригнуться, чтобы не попасть под град осколков, как вдруг бешеный оркестр смолк, уступив место тихому соло. Одинокая скрипка рисовала печаль, латая прорехи тишины. То была мелодия, мрачная и тенистая. Чувства в ней завязывались узелками стаккато, набухали почками по крещендо, распускались захватывающим форте, а затем неожиданно падали в пропасть, откуда раздавались трепетным пиано. Лепестки пламени никли к коре, рассыпались по земле, повинуясь каждой новой ноте. Свирепая песня тянула за собой, влекла к мрачной красоте возникшей пустоши. Она звала меня, и руки сами потянулись к флейте. Ее тонкое сопрано подхватил его властный тенор. Боль, восхищение и страсть разливались в жарком воздухе. Остовы деревьев, скелеты травы подхватывали песнь слаженным хором. Пустыня, носящая величественное имя Хаоса, пела с нами в унисон и эта музыка иголками скребла по нервам, вызывая дрожь, от которой я получал необъяснимое удовольствие. Гамму голосов нарушил гром. Небесам, вымазавшим щеки в пепле, не пришелся по душе ансамбль огня. Первая капля, коснувшаяся Эмпирея, с громким шипением испарилась. Однако ее сестры не сдавались. Редкими крупинками они вступили в борьбу с кружащейся пылью, постепенно превращаясь в густые заросли дождя. Ливень стеной обрушился на изнемогающую от жажды почву. Он укладывал мокрыми стопками пепел, умывал иссохшуюся траву и не давал проходу упорно сочащимся звукам. Под его шумом затихал огонь и обрывалась неотыгранная нота. Ее отголосок отчаянно плясал на помрачневшем лице Эмпирея. Грубая кожа его плеча сжалась и напряглась под моими пальцами. Однако он не отстранился. Я помню тот короткий миг, когда мы не были заклятыми противоположностями, которым вовек не суждено было понять друг друга. Помню миг, когда мы были соавторами, композиторами и слушателями недолго звучавшей музыки. Эмпирей подпалил расползающийся шов, а я охладил, чтобы не дать огню захватить всю ткань созвучий. Нотный стан был заполнен и надёжно запрятан в том мимолетном мгновении. До тех пор, пока холодные струи не смыли с меня странную увлеченность, мы были братьями, разделявшими непреодолимую любовь к музыке.