Теневая строка

Аппетитный аромат скользнул в комнату второго этажа, но не вызвал и малейшего желания жильца этой комнаты уделить еде некое внимание. Может он завтракал вчера, а может и нет, никто за этим и не следил даже. В кресле сидел человек, обернутый в так называемое его бывшей женой «тряпье». На вид усталый и изголодавшийся, он все равно предавался иным мыслям, ловя взглядом пылинки, что отчетливо виднелись в тусклых лучах солнца, пробивающихся сквозь тонкое оконное стекло. Хозяин дома, личность пассивная, с изнеженным характером и бережной любовью к уединению. Билл мог бы быть любящим отцом, хорошим работником, социально активным человеком, лишь, если бы его подменил некто иной. Блеклые глаза, худые руки, и что скрывать, уже немолодое лицо. Несостоявшийся семьянин и карьерист имел материальный достаток лишь по наследству, что на проживание хватало с головой, большего для жизни и не требовалось. Сейчас шло время предаваться собственным мыслям, как бывало частенько. Изредка он ежился от слабого ветерка в комнате, что проскальзывал через старые окна, потом вновь созерцал что-то в комнате, отстраненно, преданный размышлениям. — Доброе утро, — приветствие разорвало тишину, дверь в его комнату отворилась, и внутрь вразвалочку зашел его давний друг, что гостил эти выходные у Билла, так как был уверен, что другу нужна поддержка после разбирательств с разводом. Процесс быстрый, но изматывающий нервы. Билли Лейн и сам не был уверен, легко ли ему это далось, к жене он своей привык, возможно, даже любил, был с ней вежлив и обходителен, баловал мелочами, но и этого не было достаточно. Разошлись они будто совершенно незнакомыми людьми, как союз был расторгнут. — Доброе, — ответил Лейн немного погодя. — Вновь хозяйничаю на твоей кухне, не серчай. Было бы славно, присоединись ты к трапезе, — Джон многозначительно поглядел на хозяина дома, явно намекая на то, что тот давненько ничего не ел. — Да, конечно, — Билл закрыл книгу, что лежала у него на коленях, потом отложил ее в высокую стопку сочинений у стола, сортировать книги по полкам шкафа он не любил, хоть и выудить одну из-под этой кипы было намного сложней, — Совсем позабыл об этом. Его друг хмыкнул, явно не понимая, как вообще можно забыть о столь важном процессе, и не столь важном, насколько приятном. Готовил он хорошо, отменно, если быть точней. Два блюда и десерт, все исполнено со знанием дела, но Лейн пробовал тушеные овощи и нежнейшее мясо в собственном соку, и не понимал, почему стоит так ухищряться, когда сытость он почувствовал бы и от куска хлеба с сыром. Но вот что не отнимешь у Джона, так это его десерты. Сытость можно получить и от хлеба, но сладости порой не хватало, так что десерт он съел целиком. — Ты наставил новые пятна, — недовольно подметили со стороны раковины. Билл повернул голову, вновь смотря на оконную раму, потом глянул на свои руки, заляпанные чернилами, не понимая, почему это кого-то заботит. — Мог бы начать писать ручкой, раз руки так и лезут в чернила, не обязательно строить вид старинного графа, дружище. — Мм, да, — согласился Билл, а потом замолчал, не найдя более развернутого ответа. На этом диалог и прервался, не возобновившись даже после окончания трапезы. Джон воспринимал это спокойно, лишь немного не хватало знака, знаменующего то, что Билли, его старый приятель, мог бы уходить в себя не с концами, если не он, то Лейн окончательно перестанет выходить наружу и того хуже, забудет о еде, да помрет голодной смертью. Такой участи не хотелось, хотя он утверждал, что за заботой о себе справится. Верилось с трудом, но Джон все равно должен был уезжать завтра вечером, и как же время быстро текло, подгоняя приближение этой даты. Холодным утром двадцать второго сентября уже паковались вещи, и мужчина оставлял Биллу как можно больше еды. Пусть четверть не доживет до того момента, когда ее съедят, но холодильник будет не пуст и шанс на принятие пищи будет выше. Джон прошел по коридору, убеждаясь, что ничего не оставил, потом вновь зашел в кабинет Лейна, где тот посиживал вечерами, и сегодня тоже, за кружкой чая, если повезет, и листал исписанные страницы. — И тут у тебя много макулатуры, — сказал он с тенью улыбки, — Вот, возвращаю прочитанные или нет книги, — стопка аккуратно легла на краюшек стола. — Только тут, вроде как, не все оказалось книгами, — добавил Джон, вынимая одну, и раскрывая перед Биллом, — Больше похоже на личный дневник, только почерк совсем мелкий, на твой не похож. Но если что, я его читать не стал, честно. Лейн открыл дневник, пробегая взглядом по строкам с знакомым ему, но изменившимся почерком. — Странно, — он нахмурился, оглядывая то его содержимое, то обложку, — Может это из моего детства, может это даже мое. — Из-за количества книг не помнишь произведений своего сочинения? — Нет, — Билл заинтересованно прощупывал материал обложки, — Я понял, что детства своего не помню. — Что, как это? Прям совсем не помнишь? Звучит странно. — Само забылось со временем. Я его помнил, а теперь нет, вроде как. — Забавно, — с поддельным интересом проговорил Джон, — вновь бросив взгляд на дневник. На самом деле он почитывал его местами, но написана была околесица, в некоторых местах совершенно нечитаемая. *** Оставшись один, он погрузился в обволакивающую тишину этого дома, поспешив обратно в свои покои. Первым делом он само собой принялся за находку. На обложке были пятнышки чернил, но корешок тверд и не казалась она столь изношенной. На краю листа другой тетради он вывел пару заметок: запах отсутствует, корешок крепкий. Переместил взгляд обратно и обнаружил для себя, что без труда может повторить этот причудливый мелкий почерк, будто бы и правда сам выводил эти слова. В самом же тексте не было чего-то необычного. Описание будней, успехов и неудач, довольно простые рассуждения на те или иные темы, если бы местами, после очередного абзаца не шел абсолютно непонятный текст. Размашистые закорючки, внезапно всплывающие посреди текста, мешали целостности и пониманию многих моментов, а разобрать их он так и не мог, хоть и пытался. «Это похоже на слово «дождь» — иногда возникало у него в мыслях, и посредством сопоставлений закорючек, он пытался выявить смысл написанного, пустая трата времени, но как забавное дополнение вечеру — вполне сгодится. Кропотливая работа дала свои плоды довольно скоро, и вот он переписал кусочек текста, переведя его для себя в более привычную форму: «Днем пошел проливной дождь и мать не отпустила меня погулять с другими ребятами. Пришлось все оставшееся время играть с Толстяком, дядиным псом. До чего у него глупая морда». Остальные части были написаны в том же духе, о простой жизни маленького мальчика, и если честно, под конец проделанной работы, Лейн был даже немного разочарован. В процессе было нечто захватывающее, и было бы крайне интересно, будь там написано нечто нетипичное. Следующие пару дней он провозился за чтением объемных романов, при этом не забывая о еде по приставучим наставлениям, впрочем, брал он все равно мало, когда книга вновь забирала все его внимание к себе. В вечерних сумерках, он оторвался наконец от чтения, часто моргая, так как взгляд плохо концентрировался, перед глазами строки плыли то вниз, то вверх. В углу стопки, которая уже покрылась пылью, он выцепил интересную для себя вещицу, в частности из-за корешка, что была у этого дневника. Он выудил его оттуда, сопоставив с экземпляром, что лежал у него на столе, с восторгом обнаружив идентичность обложек, за исключением одного. У края обложки на первом было аккуратно нацарапана черточка, как сейчас оказалось — показатель нумерации томов. На найденном же, царапин было три, и не спеша приступать к прочтению, мужчина загорелся идеей найти остальные части, если таковые имелись. Он точно помнил, что ничего подобного не встречал, хоть и знал свою библиотеку хорошо. Так же он был уверен, что дневники точно принадлежали ему, хоть там и не было имен, и автор фигурировал строго под именованием «Я». После пары часов, почти, что с победоносным возгласом он нашел четвертую часть, а потом и вторую, в совершенно стареньких книгах. Усталость как рукой сняло, работа кипела, хоть ожиданий было меньше, чем в первый раз. Чем больше он читал, тем больше моментов вспоминал, не ясно, все же написанное воспринималось как жизнь, прожитая кем-то другим, но многое было ему близко. Особенно юная жизнь с конца второго — третьих томов. Он ощущал себя стариком, чья жизнь на пороге затухания, и он от бессилия тешит себя воспоминаниями. Билл улыбался очередной глупой истории из жизни, которую плохо помнил, либо позабыл, но его не покидало чувство, что что-то не так. Как правило, в этих непонятных предложениях из закорючек оставалось лишнее место. В середине, в конце, порой даже в начале, будто в сокрытых от тебя словах, таилось еще больше. Он повертел лист и так и сяк, но ничего не получалось увидеть, он оторвал лист отдельно, пригляделся, и наконец что-то заметил. Свет, проходящий сквозь лист, тусклыми буквами рассказывал уже немного иную историю. И тут было сложно понять, либо все так и было, либо воображение у Билли Лейна было таковым. «Днем пошел проливной дождь, и мать не отпустила меня погулять с другими ребятами. Пришлось все оставшееся время играть с Толстяком, дядиным псом. До чего у него глупая морда, но он мне был близок. Отец застрелил его, когда вечером Толстяк напал на него. Не понимаю, почему он это сделал, мама не была в восторге от вида собаки без половины головы на ковре». Или рассказ уже из студенческой жизни: «Я, Пифи и Чарли неплохо отпраздновали успешную сдачу экзаменов, а потом все было испорчено. Пифи, странная, но красивая, спрыгнула с крыши у всех на глазах. Чарльз, влюбленный в нее, повесился от горечи у себя в квартире, веселиться стало не с кем». «Много крови было потеряно. Кровотечение произошло прямо в голову, так что его уже не спасли. А жаль, Сэм был хорошим другом по работе, любил недавно сваренный кофе и круассан по утрам. В моменты хорошего настроения даже делился им со мной, как с любимым коллегой». Еще пару историй про кузена и знакомого собачника, дядю Брайана, и пару менее жутких вещей, связанных с трупами найденных котов или птиц. По характеру повествования явно казалось, что это шутки, уж слишком спокойно это описывалось, Билл вряд ли бы писал это таким образом. Произойди нечто подобное с его близкими сейчас, он бы расписал роман, где выявлял причины, описывал само действо, свои эмоции по этому поводу, придумал бы методы избегания подобного, но точно бы не уделял таким событиям пару строк. Вот только они и правда происходили. Лейн встал с кресла, его стала пугать прочитанная им чушь. Почерк был его, жизнь его, дневники эти отличались неплохой свежестью состояния, и самое ужасное, что он слишком мало помнил, чтобы заставить себя думать, что это все не так. В конце четвертого дневника под конец очень часто фигурировал проход на первом этаже, про который Лейн и знать ничего не знал. «Этим и займусь» — подумал он, с мешками под глазами, уставшим телом, но стремлением до конца исследовать даже такие, пожалуй, нелепые выдумки. Он долго стоял посреди зала, прикидывая, где бы мог запрятаться этот самый проход, и уж который если и найдет, то безоговорочно поверит в эту ерунду. — Так, налево, потом вот сюда, — он обнаружил ванную комнату, следуя инструкциям из дневника, остальных подробностей не было, эту информацию можно было выудить из множества намеков. С грустью он обнаружил новую плитку, а разбивать ее только из-за каких-то призрачных надежд найти таинственный проход, он не собирался. **** Он распахнул глаза, тело продрогло от холода. Выровнявшись в кресле, мужчина стал кутаться в теплый плед, озираясь по сторонам. Вновь этот тихий стук помешал ему долго проспать. Обычно он не реагировал на такие шумы, на этот же реагировал остро, будто только его и дожидаясь. Глаза его бегали, что-то выискивая, он превратился в настороженного, беспокойного человека. Пора перейти Рубикон. Он сидел в ванной комнате, час, два, может больше, его клонило в сон, но вот он стук, снова. Как громом поразило, такого отчетливого он еще не слышал, даже когда принимал тут душ и справлял нужду. Такой, что даже мог испугать, в некоторой степени. Сомнений не осталось, стук доносился за ванной. Пришлось изрядно повозиться с трубами, но потом он смог отодвинуть ванную в сторону. Перед тем как это сделать, на секунду он побоялся того, что может увидеть, но, все же сделав это, был раздосадован, был лишь голый пол и стена, обитая кафелем. «Тук-тук» — будто раздалось в самой его голове. Там, в стене, сомнений уже не оставалось. Взяв из ящика с инструментами молоток, он со спокойной душой принялся разламывать кафель, потом поскреб известь, обнажая перед собой люк. Дух захватывало, а от страха подкашивались колени, что-то странное было в его доме, надо было знать наверняка. Откручивать болты, снимать люк, все это он делал медленно, подготавливаясь использовать молоток, если это понадобится, но нет. Звук, тихий, не имеющий ритма, сковывающий, но приятный. За люком разливался свет, непонятный, и было сложно определить откуда этот свет шел, ни то, что создавало этот звук. Стоило начать лезть внутрь, как тело пронизывал холод, но все же свет в нем манил, не предвещая опасности. На него нахлынула горечь одиночества, будто он был один в этом мире, и больше никогда никого не встретит. Боль потери раздирала его сердце, потом он чувствовал вину. Вину за все свои поступки, что совершал в своей жизни, будь они плохие или хорошие. Всё его естество молило уйти, вот только он уже не мог повернуть обратно, он кое-как полз вперед, и проход этот не кончался. Свет был ярче, и он словил себя на мысли, что не может моргать. Почему он не слеп, озадачил бы его, если бы сердце не разрывалось от боли, не только душевной, но и уже физической. Затрясся от беспомощности, стенки давили на него, он был будто замурован в консервной банке, но при этом мог двигаться вперед, вот только конца не было, ногтями он поскреб по стенке, не зная, чего желает добиться. Эмоции отчаяния, подавленности разбивали его моральный дух вновь и вновь, он чувствовал наяву, а не только проецируя на себя чьи-то книжные роли. Было невероятно больно, и он мечтал лишь дойти до конца, прежде чем эта боль убьет его. Под ладонями ощущалась мягкая прохлада чего-то неприятного на ощупь, но головы он не опускал, тот же запах идеально давал понять, что это. Левый глаз отказывался видеть свет перед собой, Лейн копошился в проходе, еле передвигая конечностями, будто целую вечность пробирался сквозь него. Труп был обнаружен через пару недель. Джон Митчелл, застрелился в прихожей комнате, улик опровергающих это — обнаружено не было. Отодвинутая ванная и разбитый кафель оставляли вопросы, но за крышкой люка была крепкая бетонная стена. Еще неясность вносил новенький дневник на столе главного зала, с пятью царапинками на обложке, где было записано не столь много: «Ужин был обычный, наводил скуку. Джон, мой дорогой друг вернулся проведать меня, так как переживал за мое состояние, чему я невероятно был рад. Он улыбался мне, я ответил тем же». Часть того, что можно было разобрать, написано мелко, по сравнению с размашистыми непонятными закорючками, по бокам было множество отступов, связать это как-то с произошедшим не удалось. Хозяин дома отмечен как пропавший, Митчелла захоронили по всем правилам его близкие родственники, разбирательство с недвижимостью продолжалось.