Бывшие

— Бустаманте! — грубо и без всякого уважения прозвучало у входа. Думал ли я, что когда- то мою фамилию будут произносить вот так, буднично и не выразительно? Нет. Вот так, не заискивающе, без трусливого уважения? Вряд ли. Так пренебрежительно, словно выплюнув давно пожёванную резинку? Совершенно точно — нет, — На выход! — продолжает тот же скучающий, резкий голос, и я поднимаю глаза от шахмат, партию в которые играю сам с собой. Излюбленное занятие последние лет пять, спасибо любимому сыночку, от других дел, он меня благополучно оградил. Я стратег, всегда любил все просчитывать наперёд, любил контролировать каждый шаг «своих» фигур и ненавидел когда что-то шло не по моему плану. Это точно было не для меня. И как насмешка судьбы, постоянно так и происходило. Надзиратель снова называет мою фамилию и мне приходится встать с облюбованного места. Фигуры на доске замирают без моего участия. Безмолвно ожидают своей участи. Вот бы и в жизни так, кулаки сжимаются непроизвольно. Я почти уверен, что ведут меня на встречу к Пабло. За пять лет, что я нахожусь за решеткой, только он регулярно приходил на свидания со мной. Маленький, чертов циник. Сначала посадил, потом начал бегать вымаливать прощения. Ничему я его так и не научил. Честное слово, если бы он ни разу ко мне не пришёл, я бы уважал его куда больше. Ибо Бустаманте должен быть твёрд в своих решениях и принципах до конца! А этот правильный и мягкотелый, как телёнок. Я ни разу не говорил с ним. Просто заходил, видел его виноватую морду и выходил обратно. Должен отдать ему должное, он не сдавался. Хотя, предполагаю, он делал это скорее для себя. Но в этот раз все не так. Прямо с порога я упёрся в темные волосы и глаза бывшей жены. Мора, черт бы ее побрал. За стеклом, невероятно красивая и спокойная сидела моя бывшая жена. Моя бывшая любовь. Или так не бывает? Может ли человек с которым ты прожил четверть жизни стать бывшим в твоей судьбе? Я почти забыл какая она… женщина всей моей жизни. Ее абсолютно не занимало в каком убогом месте она находилась, и как в нем смотрелась. Она держала осанку и высоко задирала голову. Королева-мать, ни дать ни взять. Ярость начала закипать где то в районе моего солнечного сплетения. А руки непроизвольно пощупали прилично отросшую щетину. Зная себе цену и никогда ее не занижая, сейчас я откровенно был не достоин женщины напротив. И это бесило меня ещё больше. Я Серхио Бустаманте. Серхио БУСТАМАНТЕ! Черт бы их всех побрал. Собственное бессилие выламывало пальцы, плотно сжатые в кулаки. Но я ни за что не покажу этого ей. Это даже забавно. Зачем она пришла? Позлорадствовать? Самоутвердиться? Да нет. Не спустя пять лет. Не сейчас. Трубка жалобно затрещала, до того крепко сомкнулись на ней мои пальцы. Мора, Мора лучше бы тебе не видеть этого. — Зачем пришла? — голос звучит скорее нервно, чем грозно, это понимаю даже я сам. Но бывшая жена не ведёт и бровью. — Здравствуй Серхио, — черт я уже и забыл как ее голос оседал где-то у меня в желудке вибрируя. — Позлорадствовать? — Мора кривится, все выражение ее лица говорит о том какой я кретин, — Самоутвердиться? — я лучше неё знаю, что вот к этому она никогда и не стремилась. Мора была из тех женщин которые знали себе цену априори. Породистая. Чтобы быть лучшей, ей не стоило это кому-либо доказывать, — Или может отомстить? Так прости, тебя опередили, — развожу руками нервно улыбаясь, даже губа подрагивает, верный признак нервов. Я политик и отлично знаю всю эту невербалику, — Ученик превзошёл учителя, так сказать, — стараюсь не смеяться, дабы опять не выдавать нервозность, но не сдерживаюсь и короткий смешок ударяется в стеклянную перегородку между нами. А Мора по прежнему не выдаёт никаких эмоций, — Ты предала меня первой, Морита, а следом и твой любимчик Пабло, твоё любимое яблоко, которое упало так близко с яблоней. — Я не хочу тебе мстить, Серхио, — до того спокойно звучит твой голос, совсем равнодушно и это царапает где то у меня внутри, старым ржавым гвоздем. Ты же любила меня, девочка с шоколадными оленьими глазами… До сих пор помню как увидел тебя впервые, наши отцы давно поженили нас. А у меня была совсем другая любовь, безумная, взрывная и совсем не подходящая. Я заочно ненавидел тебя, Мора. Не знал, не видел, но ты уже была для меня хуже всех. А потом я увидел тебя и возненавидел ещё больше, потому что ты мне понравилась. Ты пленила меня своими большими, наивными глазами, своим тихим голосом, своей покорностью. Я не ожидал этого, не хотел. Но не мог ничего с этим поделать. Я влюблялся в тебя, словно проваливался в трясину. Ты была до невозможности правильной, все в тебе было ладно, не к чему было придраться. И я пропадал в этом водовороте из любви, ненависти, восхищения и раздражения к тебе. Так бывает. Да, и так тоже. В жизни вообще по всякому бывает. А ты лишь смотрела на меня, как будто все знала наперед, понимала, осознавала. — Правда, не хочу, что было прошло. Я давно простила тебя. — Мора, мне не надо твоё прощение и тем более твоя жалость! — рявкаю быстрее чем ты заканчиваешь предложение. Это все бесит меня, до невозможности. Я не играю в игры с заведомо проигрышным итогом. А для меня сейчас все итоги проигрышны, Мора, потому что это ты в любой момент встанешь и выйдешь в ту дверь, ты, а не я. — Я знаю, знаю Серхио, — ты опускаешь голову выдыхая — первое проявление эмоций и темный каскад твоих густых волос почти скрывает от меня бледное лицо с подрагивающими губами, — Это надо мне, мне, понимаешь? — ты смотришь на меня из-под опущеных ресниц, и в том как они подрагивают я снова узнаю ту девочку, в которую был невозможно влюблён, ту которая вплетала ленты в волосы и точно так же вплеталась во все мое естество. Я молчу и ты принимаешь это как призыв к продолжению. Я вижу как нервно ты теребишь трубку в своих руках. И у меня почему то горчит во рту и становится очень трудно сглотнуть. Это называют комком в горле. — Прости меня, Серхио — ты произносишь эти слова так легко и уверенно, хотя я не знаю кто тут должен просить прощения, но точно знаю кто не будет. Ты любила меня в том числе и за это. Я никогда не растекался лужицей у твоих ног, никогда не стелился ковром. Даже когда любил до безумия. Даже сейчас. Ты восхищалась силой, девочка, и это тебя влекло ко мне сильнее любой нежности. Я дословно помню, случайно подслушанный когда-то давно разговор: «Я не устояла, пап. Помнишь ты говорил, что когда то появится мужчина и я больше не смогу быть собой? С ним все будет по другому, все будет правильно, все будет важно и мир больше не будет прежним… Мир не тот, слышишь, пап? Мир перевернулся, он сделал это одной рукой». Этой же рукой ты потом неоднократно получала по лицу. Не веря, что любимые руки могут причинять боль, что любовь бывает с привкусом крови на губах, но я любил тебя как мог, резко, рвано, до безумия. Никогда не сомневался в тебе, но все равно ревновал. Я хотел носить тебя на руках, гладить по волосам и лелеять твои улыбки. Но еще сильнее я хотел сжимать тебя до треска костей, закрывать от всего мира, впечатывать нас друг в друга, сильно и навсегда, чтобы вмятины оставались даже когда не вместе. Твои вмятины так и остались на мне, и ни одна после так и не смогла идеально их заполнить как не старалась. Когда ты ушла мне было плохо чертовски, так плохо, что все краски ушли в черно-белое и лето казалось зимой. Я ненавидел тебя Мора, за это свое чувство, за эту твою власть надо мной. За то, что даже я такой не имею. Ненавидел и наказывал, наказывал и страдал. Я жил в замкнутом круге своих собственных эмоций и чувств. Так что если ты хочешь сделать мне еще больнее — не надо. Если хочешь извиниться — то есть за что. Но ты все равно никогда не узнаешь как я молчал, но болел, когда ты ушла, а любовь осталась. «Оставь навсегда Нас нелюбимыми» — сказала единственная из любимых мной женщина. Я никогда не забывал этого, Мора. Эти слова навсегда со мной, в голове, прямо в черепной коробке, в отдельном месте отведенном именно тебе. Мы никогда не будем вместе. И мы будем вместе всегда, Мора. — Зачем тебе это? — мне правда интересно зачем тебе мое прощение или извинение, зачем тебе вообще что-то между нами двумя? — Я хочу жить Серхио, я бежала все эти пять лет, даже не понимая, что больше не от кого. Бежала от тебя, от себя, от мыслей, от эмоций, я больше не могу. Я пришла тебе сказать, что больше так не могу. Отпусти меня, правда отпусти. По честному. — Не могу, я любил тебя, а ты меня предала, самая последняя от кого я ожидал. Я никогда не сделаю тебе ничего плохого, сейчас я даже не в силах. Но не проси тебя отпустить. Ты со мной, моя дорогая, — мне тут же вспоминаются вьевшиеся строки из старого стиха, который так не во время попался мне на глаза после побега Моры. На самом деле мне нравилась только ты, мой идеал и мое мерило. Во всех моих женщинах были твои черты, и это с ними меня мирило. Пока ты там, покорна своим страстям, летаешь между Орсе и Прадо, — я, можно сказать, собрал тебя по частям. Звучит ужасно, но это правда. Одна курноса, другая с родинкой на спине, третья умеет все принимать как данность. Одна не чает души в себе, другая — во мне (вместе больше не попадалось). Одна, как ты, со лба отдувает прядь, другая вечно ключи теряет, а что я ни разу не мог в одно все это собрать — так Бог ошибок не повторяет. И даже твоя душа, до которой ты допустила меня раза три через все препоны, — осталась тут, воплотившись во все живые цветы и все неисправные телефоны. А ты боялась, что я тут буду скучать, подачки сам себе предлагая. А ливни, а цены, а эти шахиды, а роспечать? Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая. Ты закрываешь глаза, а после и вовсе скрываешь лицо руками. Ты же не думала отделаться вот так просто, ну правда Мора, что за детский сад? — Я долго думала о нас, о том почему все так случилось. Мы ведь любили друг друга, действительно любили, — ты поднимаешь глаза, проверяя слушаю ли я, и я согласно киваю, любили, правда любили, как могли или умели, каждый по своему, но отрицать бессмысленно, — А потом поняла, что в этом нет смысла, сжирать себя за то, что не сделал, или то, что не получилось, искать что-то в прошлом, копаться. Просто есть мы, вот такие как сейчас и нечего винить тех юных, у которых что-то не сбылось. Ведь многое нам и удалось. У нас трое замечательных сыновей, такие рождаются только по любви. У нас самые прекрасные внуки на свете. И Серхио, я подумала ты захочешь знать, — ты встаешь, тем самым выводя меня из тумана, и выходя за дверь. Я не успеваю опомниться как ты возвращаешься, а сзади тебя быстро мельтешит ногами маленький голубоглазый мальчуган. Ему нет наверное и двух, но я сразу угадываю чей он. Только Пабло из троих наших сыновей так сильно похож на меня. У мальчишки, не такие светлые кудри, как у нас с Пабло, видимо, это привет от его матери, но голубые-голубые глаза. Что-то сжимается внутри меня, не давая спокойно дышать, но в то же время становится неимоверно легко. Словно пружина, сжимается до предела, а потом резко распрямляется не справившись с давлением. Я не справляюсь. Я смотрю на мальчугана, и он упрямо смотрит в ответ, не отводя взгляда. У него голубые глаза, моего сына, но упрямый и дерзкий взгляд матери. Непроизвольно мои губы кривятся в улыбке и малыш отвечает мне тем же, а потом и вовсе хохочет, стуча маленьким кулачком по стеклу. — Это Лиам, — произносит Мора и малец радостно тычет в себя пальцем, услышав свое имя, — Лиам Бустаманте, и он очень хотел с тобой познакомиться, не смотря на то, что у него уже есть два дедушки, — я не знаю, что сказать, потому что ничего не кажется мне подходящим для данной ситуации. Я предпочитаю молчать, разглядывая внука, увлекшегося телефонным аппаратом на столе. — У тебя есть шанс, Серхио, всегда был, прости нас, прости себя. Мысли и эмоции — это не всегда ты. Надо лишь только это понять, — ты долго смотришь мне в глаза, пытаясь сломать броню, и я никогда тебе не скажу, что она давно сломана. Тобой. Лишь потому, что мне так удобно. Потому что я хочу оставаться собой. Я Серхио Бустаманте. СЕРХИО БУСТАМАНТЕ.