Взгляд изнутри

1.

На улице сыро и грязно. Вообще эта осень довольна сурова — промерзлый ветер, окутывающий кости мороз, жуткий туман. Проволока — колючая, как в тюрьме — холодных дней окутывает этот чёртов город, когда шипящая реальность нависает облаком. Небо цвета пустоты и пасмурно-грифельных разводов лишь усиливает тупое безразличие, которое накрывает все тело волной. Елена курит — не по пачке в день, как раньше, а только по субботам. День, в который можно себе позволить маленькую слабость. Кожа краснеет на противном осеннем морозе, тыльную сторону ладони неприятно покалывает. Ноги дико болят из-за долгой ходьбы на каблуках, однако она всё равно идет пешком до самого дома — самой долгой дорогой. У неё есть деньги на трамвай, есть проездной, только воздуха маловато. Она идет долго, не спеша, не обращая внимания на сероватых прохожих с зонтами и полицию возле самого красивого дома в их районе. На днях редактор журнала предложила Гилберт ещё недельку-другую дома посидеть. Изобразив что-то наподобие улыбки, девушка отклонила предложение (засиделась она уже в клетке). Слушая разговоры коллег (сплетни, отчёты, договоры и ещё раз сплетни), она постукивает длинными ногтями по столу и пялится в монитор компьютера. В перерывах они подходят к Елене, кладут руку на плечо или обнимают и высказывают свои соболезнования. Елена разлюбила прикосновения. В последнее время девушка открывает истину за истиной — время проходит, все меняется или уже изменилось, и никто — ни Рик, ни она — уже не будут как прежде. Добивает сигарету одной глубокой затяжкой, поспешно выкидывает окурок. Она не считает ни светофоры, ни улицы, ни количество пройденных шагов, не умножает в уме, не ищет синонимы. Елена продолжает идти размеренным шагом и старается быть нормальной.

2.

Здесь пахнет сигаретным дымом, потом и виски. Ноты хрипло-стонущей музыки вводят в транс, помогают дозировать собственные чувства: тело наполняется приятной истомой, сознание уже затуманено. Рик открыл дня себя этот бар где-то месяц назад и теперь приходит сюда раз в два-три дня. Стопка первоклассного пойла обжигает горло, вызывает жар и головокружение. Он возвращается лишь потому что больше некуда пойти — не возвращаться же в пустую однушку (она опять идёт домой долгой дорогой, вернётся не скоро). Если Елена предпочитает не считать количество шагов, улиц, домов и далее по списку, то Рик всё делает наоборот. Один стакан, два стакана, восемь стаканов. Рядом сидит рыжая девушка — с размазанной по лицу тушью и пустым взглядом. Она мельком глянула на Рика и, выдавив из себя улыбку, достала из сумочки пачку сигарет. Возбужденный вид, пьяные глаза, туманный разум и милая, невинная улыбка. Он нервно вдыхает дым тонких дешевых сигарет и заказывает себе водку со льдом. Девушка согревает свое нутро шампанским. Тонкую ножку бокала крепко держат пальцы с длинными ногтями.  Он мешает успокоительные с алкоголем, выжигает горло высоким градусом; и не важно, сколько седативных он принимает, чтобы побороть бессонницу. Всё смешивается, растворяется в его подсознании, когда тело наполняется приятной истомой. Рик представляет, как она возвращается домой. Как достает ключи из кармана дорого тёмно-синего пальто и открывает ими замок. Входит в квартиру, по-бунтарски толкнув дверь ногой. С некой брезгливостью кидает связку ключей на комод в прихожей, медленно стягивает ботильоны с усталых ступней и лениво переставляет ноги в сторону кухни.  Расплатившись за выпивку, Зальцман поднимается и уходит. Он всё ещё помнит её такой: роковой, уверенной и дикой. Он всё ещё любит пытается любить её. Выходя из бара, он вспоминает её холодный взгляд. Они встречаются снова — на этот раз возле входа в заведение. Рыжая пытается что-то найти в своей небольшой сумочке и случайно роняет её. Теперь Рик знает, что у нее в сумке есть: малиновая жвачка, квадратные очки, зажигалка, парочка скомканных купюр, ключи и ультратонкие презервативы. — Спасибо, — произносит, когда мужчина протягивает упавшие вещи. Цоканье её шпилек набатом звучит в голове, девушка сворачивает за угол. Её силуэт растворяется, тает. Когда мужчина возвращается домой, Елена уже спит. На плите его не ждёт остывший ужин, в холодильнике — пусто. Рик ложится рядом с ней (прямо в одежде), смотрит на нее, а после отворачивается с другую сторону. Закрывает глаза и снова погружается в сон. Тяжелый, грузный сон, который блокирует посторонние мысли.   Объятия во сне — это не про них.

3.

Елена просыпается рано — не по будильнику, а сама. Ранние подъемы создают иллюзию долгого дня. Девушка предпочла бы закутаться в одеяло, включить какой-нибудь сериал и провести целый день наедине с самой собой. Принятие холодного душа, который смывает остатки сна, стало частью утренней рутины. Утром, когда Елена просыпается, в её груди сжимается что-то кроткое, до отвращения сильное, и только холодный душ помогает смыть с себя липкие воспоминания. Она нехотя напяливает на себя спортивную одежду, зашнуровывает кроссовки, завязывает волосы в высокий хвост и выходит из квартиры. Ей нравится запах утренней прохлады. Выйдя на улицу, она останавливается возле подъезда и осматривается по сторонам: люди суетливо спешат на работу/учебу/куда-то ещё, машины быстро проезжают мимо, а на деревьях щебечут птицы. Девушка кутается в кофту и продолжает стоять на месте. Ей бы бежать — быстро и долго, до боли в ногах. Ей бы убежать — от призраков, от обязанностей, от себя, от всего. Она не слышит детского плача, не видит повсюду кровь. Просто знает, что омерзительное чувство, превращающее всё внутри неё в мелкую крошку, растет в геометрической прогрессии. Елена ждёт. Минуту, семь, пятнадцать. А потом разворачивается и идёт обратно домой. Не поможет ей вся эта чепуха с утренней пробежкой (это была идея Кэролайн; они должны были встретиться на переходе), походам к психологу (от псевдозаботы окружающих просто наизнанку выворачивает) и ужинами в кругу семьи (она отвратительно готовит, даже не отрицает этого). Не поможет, ведь они с Риком не говорят об этом. Не могут просто. Это изводит их обоих, как трупные черви изводят гнилую плоть. — Ты бы переспал с ней? — С кем? — С нашей соседкой — Конечно, я бы трахнул ее. Рику смешно наблюдать за этой одноактной трагикомедией. Обычно такое называют непримиримыми разногласиями. В простонародье — не сошлись характерами.  Их отношение захлебнулись в рутине — не зря они до самого последнего не хотели съезжаться. Поездки в супермаркет раз в три-четыре дня, кофе по утрам, разогретый в микроволновке ужин; раньше ещё был одноразовый секс, так, для поддержания тонуса — чтобы доказать друг другу (да и самим себе), что они ещё не утонули в желейном болоте противоречий. Всё, что их связывало, уже умерло — несколько месяцев назад, иногда похороны снятся ему в кошмарах. Он помнит, что в тот день взгляд Елены стал ещё более апатичным; в тот день девушка не плакала. По крайней мере, на публике или при Рике. — Нам пора убрать кроватку, много места занимает, — бесстрастно произносит она. Даже не произносит, а выдавливает; выдавливает сквозь зубы, пересиливая безграничное отвращение. — А ещё пора немного интерьер обновить. Хотя бы поклеить новые обои. Их отношения уже законсервированы, заморожены на неопределённое время — по сути, ничего не держит их, не трогает, просто так удобнее. Ведь никто не пытался спасти их — отогреть эти окоченевшие, едва дышащие отношения руками хоть чем-то. — Кэролайн звонила. Пригласила на ужин в следующую среду, — ставит в известность, продолжая пялиться на свой маникюр. — Интересно, она научилась готовить или опять просто закажет еду из ресторана и попытается убедить всех в том, что она — хорошая хозяйка? Промотавшись целый день, они, наконец, покупают «не такие, как у нас сейчас» обои.

4.

В доме Кэролайн всегда много народу: шум, бессмысленные разговоры, толкотня, смех и далее по списку. Елене смешно, до истерики смешно наблюдать за тем, как Кэролайн из кожи вон лезет, дабы показать, что она хорошая. У неё новый «у нас серьезные отношения» парень, а, значит, и новый этап в жизни. Гилберт дожила до двадцати семи лет и сейчас её друзья либо обзаводятся семьей, либо ловят передоз.* Она рассказывает ей обо всем и ни о чем одновременно — о погоде, о новых туфлях, о повышении на работе, о члене своего парня, о предстоящей поездке в Венгрию и нелюбимых коллегах. Елена кивает и действительно пытается уловить смысл монолога Форбс; она выпивает уже третий бокал вина и теряет Рика из виду. Елену нельзя назвать приветливой, она далеко не такая разговорчивая и общительная, какой она была раньше ее можно назвать. Кэролайн же, наоборот, старается быть идеальной, уделяет внимание каждому гостю. Схватив подругу за руку, ведёт её на кухню, пока там мало народу. — Ну, рассказывай, как у вас? — в духовке готовится утка, Елена принюхивается. Бессильно жмет плечами, а на лице по-прежнему стынет безразличие. Она действительно не знает, как у них с Риком. Знает только, что его бесит её отрешённость и апатичность. — Послушай, я знаю, что у вас сейчас ужасный период в жизни, — она выдыхает и подходит ближе к подруге, а Гилберт начинает пятиться назад. — Потерять ребенка… Боже, да нет слов, чтобы описать ваше с Риком состояние. Но, Елена, я хочу быть рядом, прошу, не отталкивай меня. От попыток Кэролайн быть хорошей подругой начинает кружиться голова, к горлу подступает тошнота. Больше всего девушку забавляет «ваше с Риком». Нет больше их с Риком; они с Риком давным давно гниют. — Кэр, знаешь, — она щурится и ощущает дискомфорт в груди. Чувствует, будто что-то тут не то, что-то инородное вырывается наружу. Так и не закончив фразу, девушка быстрым шагом удаляется в туалет. Все ведь отцвело уже и отпело, теперь увядает на сыром холодном асфальте. У неё трясутся руки, когда она понимает, что происходит. Это инородное тело уже не вытащить и не выковырять, болит, страшно и дико. Елена готова разбить себе голову о зеркало в ванной, когда видит следы от молока на одежде. Просит увезти её домой — чем раньше, тем лучше. Всю дорогу молчит и пялится в окно. Давится воздухом, застревающим в сжавшейся от напряжения глотке, почти разлетается на осколки в истерике.  Зальцман ничего не спрашивает, не делает музыку погромче. Ему не очень-то важен повод, главное — побыстрее свалить из дома Форбс.

5.

Оба не помнят из-за чего начался спор. Такое чувство, будто у них один сон на двоих: начало не помнят, зато середина и финал самые яркие. У Елены всё в груди гнетёт заржавелой ретроспективой, где-то в ушах вздыбленные на обломки крики. Рик молчит и скрещивает руки на груди; знает, что её вот-вот разорвет от эмоций, ему определенно нравится такой расклад.  — Две недели назад у тебя начало молоко выделяться. Ты серьезно хочешь убедить меня в том, что ничего не изменилось? — Это просто сбой в организме, такое бывает, — непозволительно громко и с надрывом. Фраза «Ваша собака умерла, но Вы можете оставить её себе» остается невысказанной, горчит на кончике языка. Вулкан их ненависти друг к другу начинает извергаться; магма оставляет следы на новых и дорогих обоях. Их обоих ломает изнутри. Никто сейчас не смакует ошеломительного и дикого кайфа. Лишь глаза загораются с новой силой. Он хватает её за руку и грубо притягивает к себе; она вырывается, но всё её попытки оказываются тщетными. Так, сплошная показуха. Впервые за долгое время он ощущает желание — безумное желание обладать ей, впечатать в стену, стянуть всю одежду и оттрахать. Елена же по-прежнему ничего не хочет. — Неужели ты не чувствуешь пустоту после того, как одно сердце, которое билось в тебе, погибло? Рик терпеливо ждёт ее безапелляционного: «Ты же сам сказал, что я буду рожать». Сильнее сжимает её запястье так, что оно синеет. Она не вопит, не дергается и не психует. Железным голосом произносит: — Наш ребенок ещё не был личностью, тогда почему ты так сильно переживаешь? Они купили этот стеклянный столик где-то месяц-два назад. Он швыряет её прямо на него: звук битого стекла отражается от стен. Стоило разойтись уже давно, а не стараться склеить всё по кусочкам. Разбито — значит разбито. Острые камни вспарывают горло; она чувствует, как по внутренней стороне бедра течет струйка крови. Елена медленно поднимается, ощущая, как осколки впиваются в плоть. Собравшись, с остервенением замахивается и наотмашь бьет Рика по лицу, яростно стиснув зубы.  Ну вот и всё, догорели. Её ноги будто ватные, и она не может на них стоять. Судорожно упирается ладонями в его грудь, пытается оттолкнуть. У Рика грубая хватка — сильнее притягивает к себе, пытается обнять; сейчас Елена не вырывается. Рик прижимает её — такую жалкую и бессильную — к себе и Елену прорывает. Она сжимает его футболку в ладонях, жмется ближе и воет. Только что они услышали, что ничего больше нет, скоро начнут строить планы относительно их не совместного будущего. Мужчина проводит ладонью по её волосам, вдыхает запах этой девушки. В последний раз.

6.

Рик по-прежнему живёт в этой однушке (с дорогими обоями), ходит в бар и предпочитает крепкий алкоголь. Елене не нужен был брак. Однако именно с ним она и осталась.