***
— Давно? — спрашивает он мрачно, когда, наконец, остаётся с принцессой наедине. Его трясут за плечи, спрашивают о самочувствии, и Люк видит знакомые лица — лет на шесть младше, чем он помнит. Он пассивно заступает за спину Леи, пока эта толпа на «Эхо» окружает их, весёлая, живая. Теперь, когда они сидят в выделенном ему отсеке — его бывшем отсеке — он пытается выяснить всё, что упустил. Первым делом он спрашивает, какой сейчас год, и выводы его подтверждаются — он каким-то образом угодил в прошлое. А затем Лея говорит ему, что в этом прошлом Люка Скайуокера больше нет. — Во время Битвы при Явине. Уже полтора года почти. Его полтора года считают погибшим, и Лея долго и сбивчиво объясняет, что они пытались его искать, когда он исчез после удачной атаки на Звезду Смерти. Но кто-то видел, как взорвался его Икс-винг; кто-то говорил, что его сбил Вейдер, другие утверждали, что он просто вовремя не смог убраться от разлетевшейся на куски Звезды. Люку сейчас не принципиально: Лею успокаивает, что он не держит зла на то, что они оставили попытки. Альянс всегда выживал, как мог, и принцесса была его главным вдохновителем — они не позволили бы себе лишиться Органы. — Я отправляла поисковые отряды, но людей было так мало… Хан и Чуи не сдавались, но я, кажется, подвела их. Мне нужно было поговорить с ними нормально! Лея с Ханом оба настаивали на поисках — оба в своей манере. Они ругались, ссорились жутко: у них была одна цель, но не было Люка, чтобы охладить их горячие головы, чтобы привести этот хаос в гармонию. И они, конечно, делали всё по-своему — каждого из них жрала вина. Хан, идеально умеющий сбегать с места преступления, не выдержал первый. Лее же деваться было некуда, и после двух месяцев бесплодных попыток разузнать что-то о пропавшем Скайуокере, она осталась совсем одна. В центре Альянса, в центре Повстанцев, в центре снегов Хота, но без любой надежды на возвращение хоть кого-то. Она говорит это Люку самым нейтральным тоном из возможных, но он всё равно обнимает её так крепко, что чёрная кожаная перчатка скрипит. Лея, кажется, хочет спросить, что у него за вид, почему он вдруг в чёрном непривычном одеянии, почему вдруг кажется таким взрослым (хотя Люк бросает мимоходом взгляд в зеркало — ему едва ли двадцать), почему вернулся именно сейчас. Но она не спрашивает. Укрывает босые стопы одеялом и задаёт другой вопрос: — Как ты спасся? Люк смотрит на неё в замешательстве, не уверенный, что это можно назвать спасением. Он не спасся — он переживает личную катастрофу, запертый на Эхо с обожаемой и теперь уж точно младшей сестрой. Которая не знает правду ни про себя, ни про него, ни про отца, ни про мир. Которая совсем ничего не знает из того, что знает он, но цепляется за него так, будто знает что-то другое. — Потом расскажу. — «Когда придумаю. Когда разберусь». Органа держит его за руку, когда опускается солнце и настоящая зима окутывает Хот — никуда не пускает. — Лея, я не исчезну, — верно истолковывает он её страхи. Только после этого обещания она оставляет его в одиночестве. По правде, Люк не знает, исчезнет ли, не знает, сдержит ли обещание. Совсем ничего не знает. Например, в своём ли он уме. Он разбирается с другим. Пытается выяснить, что это: Сила, судьба, шанс, проклятие, какая-то шутка? Что бы это ни было, это очень зло. И с этим злом Скайуокер пытается разобраться точно так же, как и совсем прочим — раз и навсегда.***
— Ты сам не свой после возвращения, что-то не так? Люк, поговори со мной. Мы же не успели стать совсем чужими за полтора года, — усмехается принцесса и откусывает от пайка. В общей столовой шумно, и Люк заново привыкает к этому шуму. Вторую неделю уже привыкает и готовится отвыкнуть в любой момент. От горящего задором и надеждой взгляда Леи — тоже. Он задумывается, когда в последний раз видел её такой в том, другом времени. Кажется, такой юной, такой пылкой, такой восторженной — ещё до Эндора. Лея поменялась неуловимо и слишком явственно после их разговора в поселении эвоков, будто весь вес вселенной обрушился на её беззаботные плечи. До него Лея была всем: символом восстания, светлой принцессой, наследницей истреблённого народа, но на Эндоре она стала дочерью Дарта Вейдера, кровью от крови джедайского наследия, плотью от бесплотной Силы. На Эндоре Люк нечаянно причастил её тайнам иного и сперва не понял, куда делась юность из принцессы, куда исчезла лёгкость. На Эндоре Люк лишил её чего-то, но эта Лея, всё ещё дочь Бейла Органы, не по-королевски обмакивающая хлеб в густую подливку, неизменная, нетронутая, не страдает от преступной правды. Она смотрит на него, и янтарные в механическом свете ламп глаза её блестят тем светом, какого даже в гиперпрыжке не найдёшь. Он думает о том, как сказать ей. Сказать, чтобы перестала смотреть на него так. Потому что нельзя ей смотреть на него так. Сказать — и разрушить снова. Люку кажется, что кто-то неощутимый проверяет его. То ли его силу воли, то ли глупость. «Ты принадлежишь Силе. Ты не принадлежишь ей. И этой реальности не принадлежишь», — напоминает себе Люк, но никак не может убедить. Поэтому просто решается проверить; не дать кому-то снова испытывать его, а самому прощупать на прочность мироздание. — Лея, ты не чувствуешь особую связь между нами? — спрашивает он, когда вокруг ни души, лишь толстые стены изо льда и проводов, и впервые за всё время знакомства смущает принцессу своими словами. В разговорах их всегда бывало наоборот, и ему странно, радостно и радостно-странно видеть Лею смущённой. Он чувствует своё превосходство над ней, но не тёмное, не жадное, а то, которое, должно быть, принцесса всегда ощущала над фермером: превосходство знания над неопытностью. Смятение, её, его собственное или их общее, закрывает от него её чувства, но он бы всё равно не стал вторгаться. Этот ответ — только ей принадлежит, пока не озвучен. — Конечно чувствую, — с готовностью откликается Лея, лишь на долю секунду сбитая с толку переменой ролей. И замолкает, распуская косы. Люк тоже ничего не говорит, завороженный движениями её рук, блеском её волос, мягкостью её жестов. Но косы у Органы заканчиваются, и она нарушает молчание. — Это так необычно для тебя, спросить напрямую. Что стало с тобой? Что с ним стало? Орден джедаев, вековая мудрость, смерть отца, истина? С ним стала Дагоба, и чем больше он смотрит на Лею, эту Лею, едва ли двадцатилетнюю, не благословлённую победой, не проклятую знанием, тем меньше ему хочется, чтобы Дагоба становилась с ним и в этот раз. Глупое испытание от неизвестного теперь кажется ему нереальным, а благородство не желает становиться равным одиночеству. Может, это никакой не тест, никакое не испытание — может, это и правда шанс? Может, кто-то счёл, что он заслужил, наконец? Или это и вовсе пустая страница, без решённого и предначертанного, без определений и чужих подсказок. Может, это реальность Люка Скайуокера, и только ему она принадлежит — только ему решать, слепить из неё судьбу, шанс или проклятие. — Я люблю тебя, — говорит Люк вместо ответа на её вопрос и удивляется, как легко, как правдиво, как бессовестно даётся ему признание. Лея замирает на мгновение, перебрасывает волосы за левое плечо, словно желает, чтобы ничего не скрывало её лица, и наклоняется ближе. — Я знаю, — отзывается она. — Мне кажется, я всегда знала. Он уже слышал это однажды. То же самое, но другое. Все плывёт перед глазами, и Скайуокер не может отличить правду от вымысла, Эндор от Хота, идентичные ответы принцессы, один от другого. Не может отличить то своё счастье от этого — оба переполняющие, затмевающие всё существующее и существенное. — Что скажет по этому поводу командование? — хмыкает Люк, когда она предлагает ему остаться с ней до скорого утра, до общего подъема. — Ой, пусть идут в пасть рафтару и будут благодарны, что ты вернулся, хотя не должен был. Если бы я могла, я бы сбежала с тобой, — хохочет Лея, в этот раз не посылающая его на смерть, и совсем от себя не отпускает. Мысль о побеге теперь смешная и абсурдная, хотя всё такая же недостижимая почти по тем же причинам: из-за долга перед Альянсом, из-за долга перед Галактикой, из-за долга перед отцом. Разница лишь одна: Люк теперь и себе что-то должен. Ему кажется, он задолжал себе счастье, пусть даже на мгновение. На секунду Люк может притвориться, что не знает: он ведь действительно ещё не знает, этот мальчишка в зеркале, командир эскадрильи, ещё не джедай, ещё не брат, ещё не сирота и не спаситель. Люк знает, конечно, что всё равно Лее расскажет вскоре — не в качестве раскаяния, а потому, что так надо. Не Йоде, Оби-Вану, Императору или Галактике, а ему: Лея будет ему самым верным союзником, Лея будет ему ещё ближе, Лея будет ему всем. И Лея точно поймёт. Простит ему слабость, сомнение и обман, потому что в этот раз у неё будет выбор. Не судьба, решённая кем-то другим, пусть даже самим Люком, сделавшим тогда своё признание траурным и окончательным, а настоящий выбор, который должен быть у каждого. Люк держит её в объятиях и окончательно убеждается, что никакое это не испытание, а награда. У него есть возможность спасти целых три души: Леи, Энакина, свою. Даже если он этот шанс не заслужил, он им воспользуется. В чужой реальности Люк не чувствует себя потерянным — он чувствует, что наконец-то нашёл путь.