Горечь, что покоится на дне

Вынужденные вновь и вновь проживать один и тот же день,

словно в плохо сконструированной петле времени,

как они не теряют себя? Не это ли безумие?

Где те ножницы, что разрушат эту напасть?       День похож один на другой, словно песчинки в полупрозрачных часах. Они покачиваются на перевязанной шее в такт тихих шагов. Тихих, совсем беззвучных из-за мягкой травы, что покрывает собой почти всю землю Водопадья. Едва ли достает до щиколотки, прохладная и влажная, никогда не меняется. По ней можно определить происходившее тут за последний час, примерно. Вот, например, примятые травинки по форме маленьких кружков — лапы Тэмм. Вот скинутые росинки с длинных темных лепестков и нетронутая трава — едва ли можно ошибиться с следом пролетавшего тут Напстаблукка.       Как и было сказано — все одинаково, похоже, но и быстротечно. Фигура опускает усталый взгляд на босые ступни, сжимает пальцы на ногах, зарываясь ими в рыхлый грунт. Сколько еще пройдет времени в этом кошмаре? Сколько еще им придется мучиться тут, в душном подземелье, где нечем дышать? Где нет солнечного света…       Человек — а человек ли это? — продолжает идти вперед, вдоль стены, испещренной кристаллами и рисунками. Даже его любимое место приносит лишь боль, что сочится из трещин на лице. — Слезы, да? — спрашивает сам себя, собирая капельки пальцами. Прозрачные, как кристаллики, застыли на самом кончике фаланги. — Слезами горю не поможешь, верно?       Стряхивает воду уже молча. Бусинки падают в воду с тихим «кап», сливаясь с красноватой пеленой озера. Даже волн нет. Фигура подходит к самому берегу. Так, что ноги опасно свисают с края — только пятка и держит вес всего тела. Там, в отражении, почти ничего не видно — глубокий капюшон скрывает выражение лица говорившего. Только улыбка, застывшая как фарфоровая маска на кукольном лице. Мерзкое проклятие каждого скелета — улыбаться. Всегда. Больно ли, страшно ли — всегда.       Со вздохом тело отворачивается от своего отражения, идет вдоль кромки воды, балансируя. Даже руками чуть покачивает для устойчивости. Маленькие шаги, один и еще один, и вот фигурка скрывается за стеной в небольшое секретное местечко с одинокой скамейкой. Обычно чтобы туда попасть нужно построить мостик из цветков, но сейчас для этого не было необходимости. На сидение садятся не сразу, лишь спустя минут пять. Рядом цветок, молчит на первый взгляд. — «Я не был готов… Я не готов и сейчас...» — говорит неизвестный печальным, разочарованным голосом. Пришедший монстр лишь кивает, прикасается пальцами к бутону. Тот чуть покачнулся. — «Прости меня, прошу… Надеюсь, ты найдешь в себе силы, чтобы это сделать.»       Кому это адресовано? От кого? Он не знает. Сбылось ли это «желание»? Может быть. В этом кошмаре… Он не уверен ни в чем. Пальцы, дрожащие, сжимают ткань просторной робы.       Почему… Почему?.. Почему? Почему?! Слезы предательски катятся по щекам, собираются в крупные капли и срываются вниз. Сейчас он похож на ребенка. Одинокого, даже можно сказать брошенного, очень испуганного. Надрывный всхлип исчезает с тихим щелчком пальцев и взволнованным «кто здесь?» Нет. Нельзя.       Андайн появилась слишком не вовремя. Без брони было сложно заметить ее появление. Ундина оказалась недалеко от лавочки, буквально за стеной. Чего ей стоит обойти ее или проломить? Нельзя чтобы она увидела его в таком состоянии — лишние вопросы ни к чему.       Фигура появляется в тусклой вспышке красноватого света. Падает почти что безжизненным грузом в воду. Она бежит вокруг не очень быстрым потоком, срывается вниз с обрыва, уносит с собой мусор куда-то во мрак. Смывает слезы с лица, задевает трещины. Неприятно.       Он упирается руками в неровную поверхность, поднимается, в последний раз всхлипнув. Тут его не видно, тут его не найдут. Монстр садится, осмотревшись. Ничего. Обрыв и вода с проносящимся мусором. Он заберет с собой крик, надрывный и громкий, полный боли. Кого он зовет? Не понять — имя совсем нечеткое. Звук прерывается кашлем, пальцы сжимают одежду на груди. Там, под ребрами, что-то болезненно хрустнуло, заставив существо сгорбиться.       Душа?       Возможно. Плечи монстра дрожат, словно он плачет. Слышны лишь тихие смешки. Ненормальные, слишком веселые, короткие, словно покашливание. Голову поднимают вверх, да так что спадает капюшон, рассыпаются по плечам волосы, влажные, черные. На их фоне белое лицо нелепо, словно летающая белая маска с бездушной улыбкой. Да только во взгляде боль и слезы.       Фигура медленно распрямляет спину. — Сколько еще ждать? — спрашивает у мрака. Он отвечает тишиной и холодом. — Сколько? Почему мы должны гнить тут? Почему должны страдать? Что мы сделали не так?       Кулаки сжимаются бессильно, впиваются ногтями в ладони до крови. Зубы сжимаются до боли в челюсти. Действительно, почему? Неужели в том, что они живут и есть их грех? В том, что они не угодили людям? Несправедливо.       Мысли тяжелым грузом ложатся на плечи, они опасно дрожат, словно сейчас опять рухнут в водные потоки. Нет, вроде держатся. Он тяжело дышит от боли. Душевной, ее никакие препараты не скроют, никакие чаи, нет. Голову поднимают немного вверх, смотрят на проплывающую мимо игрушку. Она не падает только потому что ее схватили холодной рукой. Какой-то мишка. Нет левой лапы, правого глаза и надорванное ушко. То там, то тут разошлись швы. Он набух от воды, тяжелый в руках, совсем одинокий в этом мире. — Тебя, наверное, любили. Пока ты не перестал приносить радость и пользу. И после выкинули, — игрушку сжимают пальцами, выжимая жидкость. — Прямо как нас…       Фигурка прижимает игрушку к груди, встает. Там, внутри, раздается тихий треск вновь. Показалось? Тяжелая и мокрая одежда тянет назад, к обрыву. Монстр все равно уходит. Пора домой. Его нет дома уже третью неделю. Его ждут, да. Ждет брат. Он нужен ему. Друг без друга они совсем одни в этом мире. Монстр не может так поступить — бросить.       Мокрая, дрожащая, фигурка появляется в гостиной. Вода капает на ковер, образовывает лужу. Шаг, от которого сразу кто-то оживляется наверху. — САНС! — раздается из одной из комнат на втором этаже. — СКОЛЬКО РАЗ Я ПРОСИЛ НЕ ТЕ-       Дверь открывается нараспашку, быстро и с хлопком ручки о стену. Монстр застывает на пороге, смотрит на пришедшего. Наверное, вид побитый, убогий, жалкий. Тебе стыдно за него, Папайрус? Скажи, стыдно ведь. — ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? — скелет сбегает вниз, хватает фигурку за плечи. С ткани срываются капли воды и расширяют без того большую лужу на ковре. Палас потемнел, стал почти черным, словно цвет полностью потерял свою насыщенность. — САНС? — Прости… Я задержался, Папайрус… — тихий голос раздается из-под капюшона с небольшим запозданием. — Что поделать, я такой твердолобый.       Пауза в диалоге прерывается недовольным ворчанием высокого скелета. Фигурку хватают на руки, тащат наверх, в сторону уборной. — ТЫ УМУДРЯЕШЬСЯ ШУТИТЬ ДАЖЕ СЕЙЧАС! ТЫ УЖАСЕН! — возмущается высокий монстр, пока включает горячую воду, набирает ее в железной чаше ванной. — Мой высококостьный юмор порой просто уморителен. Не правда ли? — фигурка тихо посмеивается, когда ее раздевают. — Бро, не люблю быть голословным… — ХВАТИТ! ЕЩЕ ОДНА ШУТКА И Я ОБИЖУСЬ! — Папайрус прерывает его, заткнув рукой рот. В рукавицу тихо посмеиваются. — ПОКА НЕ ОТОГРЕЕШЬСЯ НЕ СМЕЙ ВЫЛЕЗАТЬ!       С этими словами скелет покидает комнату, захлопнув дверь за собой. Еще некоторое время были слышны недовольные вздохи и прикрикивания в адрес «безответственного, бестолкового и вечно пропадающего брата», пока все не утихло, утонув в звуке набирающейся воды.       Монстр тихо вздыхает, закрывает устало глаза и стекает по стенке ванной на самое ее дно, позволяя укрыть воде все тело почти по самые глазницы. Горячая жидкость приятно расслабляет, достаточно быстро. Он начинает дремать, лишь иногда морщась от каких-то картин во сне.       Только новое «треск» и посмело прервать монотонный шум воды.       Дни и правда похожи один на один, словно песчинки в часах. Как долго еще ждать? Кто знает ответ? Он не знает…       А он?