С первого взгляда

Больница. Помещение, которое узнаешь из тысячи. Однотонные стены спокойного оттенка, резкий запах спирта и медикаментов, охи, вздохи, плач. Похоже на один из кругов Ада. Но он знает, что сюда поступают с них. Ведь настоящий Ад творится за этими стенами. — Пациент девушка, 14 лет, — тараторит медсестра, пока доктор надевает халат. — Буквально пару часов назад забрали у родителей. Полиция еще ведет расследование, но соседи утверждают, что те состояли в секте, хотя и вели себя прилично. До этого момента… — Что с девочкой? Как зовут? — Мария Рондшель. Ей выкололи глаза. Девочка серьезно травмирована, постоянно всхлипывает и каждые пару минут проверяет банку. Доктор Шейн сказал, что лучше пока оставить все, как есть, а то вдруг ей станет хуже… — Первую помощь уже оказали? Успокоительное вкололи? — Конечно. Успокоительное можем вколоть в любое время, но нужно забрать банку. Доктор Шейн считает, что лучше сделать это максимально мягко, вдруг… — Понимаю. Они остановились у двери. Медсестра на мгновение опустила голову, ошеломленным взглядом смотря куда-то в сторону, а затем тихо произнесла: — Не думала, что в наше время кто-то будет способен на такое… — Как раз в наше время такое и возможно. Привыкай, — коротко ответил доктор и зашел в палату. Когда он только поступал на психолога, он и предполагать не мог, в какую клоаку окунется. Надеялся выслушивать сопли заработавшихся офисных планктонов и брать по пять-восемь тысяч за прием. Потом как-то резко поменял свое направление, перейдя под крыло больницы, откуда выйти уже не смог. После увиденного и услышанного вернуться разбирать мелкие ссоры влюбленных стало бы рутиной и пустым занятием. И все же в своей работе он кое-чего опасался. Детей. Инстинкты говорили заботится и переживать этим маленьким светлым созданиям. Но чем дальше в развитии уходило человечество, тем больше страдало воспитание, тем сильнее ухудшались взаимоотношения между родителем и чадом. Психолог видел и детей, сидящих на шее у родителей, впившись в сонную артерию и не хотевших сотрудничать с другими людьми; он видел родителей, плевать хотевших на своих отпрысков, оставляя мелких на попечение медсестер в страшных и незнакомых для малыша стенах; были и такие, кто отдавал своего ребенка на съедение болезни, заставляющие его в муках умирать без переливания крови, но «не оскверняя его душу адской медициной». Он не знал, кого больше ненавидит во всех этих ситуациях. Каждый раз думал, что выгорел после очередного шокирующего случая, и каждый раз ошибался. Единственное, в чем он был уверен, так это в двух вещах. Первое, что он жутко устал от человеческой тупости. Второе, что некоторые вещи будут преследовать его в кошмарах до конца дней. — Я не отдам свои глаза. Тонкий, детский, дрожащий голос заставил вздрогнуть. Она сидела на кровати бледной тенью, мелко подрагивая и постоянно озираясь, стремясь увидеть собеседника. Только вот ее глаза покрывала повязка, не дающая видеть. Впрочем, девочка этого и не могла. Тонкими пальцами она прижимала к себе банку с глазами, закрывая ее всем телом, словно орлица своих птенцов. Кажется, она готова была драться за них, если понадобится, из последних сил, ничего не видя. Несвойственная обычным детям черта. Совсем не свойственная. — А я и не за ними пришел, — мягким голосом сказал доктор. — Я Николас Реджен, здешний психолог. Не против немного поболтать? Несколько минут поколебавшись, девушка коротко кивнула. Николас осторожно подошел к ней и сел на кровать, стараясь скрипом и небольшим шумом дать Марии понять, где он находится. Кажется, та была ему благодарна. Или хотя бы не отодвинулась, не дернулась, испугавшись. — Тебя зовут Мария, не так ли? — Да. — Приятно познакомиться. Не расскажешь, как себя чувствуешь? Ее голос был подобен шелесту. Девочка говорила слабо, но старалась выдавить из себя нужные слова. То ли ослабла после процедур, то ли просто не могла отойти от случившегося. Так или иначе, нужно было находится в тишине, чтобы разобрать ее слова. — Мне страшно. Порой для того, чтобы описать свои чувства, нужно говорить много эпитетов и слов, означающих то или иное состояние. А вот дети могут описать все просто и понятно. Взрослые разучились так говорить. Именно поэтому Николас опасался детей. Даже не так — просто не хотел работать с ними, ставить себя на их место, слушать простые вещи, которые порой ставили его в ступор. Со взрослыми работать было легче, но в этот раз с маленькой девочкой придется пообщаться ему. Вряд ли коллега приедет сюда так быстро. А помочь и успокоить нужно сейчас. — Ты боишься темноты? — Нет. Меня часто закрывали в кладовке, если я плохо себя вела. Но там была другая темнота. А эта… Эта похожа на неизвестность. Я ведь не смогу видеть, не так ли? — К сожалению, да. Повисла небольшая пауза. Психолог не торопил, а Мария что-то обдумывала. Затем всхлипнула и чуть громче произнесла: — Значит, я и соулмейта своего никогда не найду, да?.. Любовь с первого взгляда. Неожиданно Реджен понял, что эта фраза теперь засядет в ее голове на всю оставшуюся жизнь. Ведь пока другие будут находить свою любовь, предназначенную им судьбой, Мария будет слепа. Слепа для любви, одна, в кромешной тьме… Поэтому она и цеплялась за эту банку с глазами. Не хотела верить, что все будет так. И он тоже не хотел. Не могла она думать о чем-то другом. Не понимала еще Мария, что обречена на жизнь, полную лишений. Мозг, наверное, зацепился за какую-то мелочь, мечту, не давая полностью осознать всю фатальность ситуации. И этой мелочью стал не найденный в жизни соулмейт. — Соулмейта может и нет. Но любить можно и без первого взгляда. Некоторые же живут всю жизнь без соулмейта и вполне себе счастливы, — уверенно сказал психолог, пытаясь приободрить ее. — Правда? А у вы нашли соулмейта? — Пока нет. Но я и не стремлюсь. Понимаешь, соулмейт — это прекрасно. Но в нашей жизни любовь живет и без человека, предназначенного судьбой. — …Мама говорила почти то же самое. Почти. — Не хочешь рассказать? Самое сложное, это выудить информацию из ребенка. Они до последнего привязаны к родителям. Любят их всей душой, защищают, несмотря на побои и зверства. Любят до самого конца. И как же больно при такой привязанности смотреть на холод того, кого столь сильно любят. — Мама любила меня. И папа. Больше всего на свете. Они наказывали меня только тогда, когда я делала что-то неправильно. Говорили, что так будет лучше, что я вырасту прекрасной девушкой, правильной, красивой… Вас же интересует то, почему они сделали это? — ее голос задрожал. — Я не знаю. Честно, не знаю. Медсестры шептали, что так поступили все члены той секты. Но я здесь одна. С тех пор, как мама оставила меня с глазами, сказав беречь их. Девушка сильнее прижала к себе банку и вдруг быстро затараторила. — Может, они не хотели меня отпускать? Не хотели, чтобы я нашла соулмейта? Осталась с ними навсегда, чтобы жила там, любила только их… Может они думали, что Джейк мой соулмейт, приревновали? Значит, что они случайно, они не хотели, они бы никогда… Доктор, они же не сделали бы так, верно? Они любили меня, они очень любили меня, просто ошиблись, вот и все… Пожалуйста… Скажите, что так и было… Николас легонько приобнял дрожащую девочку, мягко гладил ее по волосам, шептал, что она права, что ее родители не хотели. На душе было противно, противно и гадко. Ведь даже после того, как они разрушили мечту всех девочек этого мира — встретить своего соулмейта, настоящую любовь, она любила их, не хотела верить, все еще доверяла… Если бы не крики, осталась бы там. Слепая и верящая, что это не предательство — ошибка. Она плакала, всхлипывала от отчаяния, где-то внутри, наверное, понимая, что это все лишь ложь во благо. Ее жизнь никогда не вернется в прежнее русло. Ни родители не вернутся, чтобы обнять свою дочь, ни тот неизвестный психологу Джейк больше не позвонит ей на домашний. Она больше не увидит солнца, одноклассников, не прочтет купленную недавно книгу, не заплачет от слезливого фильма… Не встретит соулмейта, которого распознает с первого взгляда. И он тоже не узнает ее никогда. Николас сумел утихомирить ее. Заверить, что еще вернется, что они обязательно поговорят, смогут решить все проблемы — ей лишь надо немного отдохнуть. Потом Реджен подозвал медсестру, та что-то вколола, — Ник не обратил внимание, продолжая успокаивать Марию. Они еще поговорили немного — тихо, буквально шепча губами, стараясь донести слова только друг до друга. Мария неловко схватила доктора за руку, затем аккуратно, боясь разбить, протянула ему банку со своими глазами. Николас взял ее, стараясь не смотреть вниз. — У меня все равно заберут ее. Папа сказал, что мои глаза слишком красивы, чтобы их выбрасывать. Так что пусть они побудут у вас, — слабым голосом сказала она, уже засыпая. — Только пообещайте, что не выбросите ее тут же, как я усну. — Обещаю, — ответил Реджен и почувствовал, как мурашки проползли по спине от собственного голоса. Он сидел с ней ровно до тех пор, пока она не уснула. Затем мягко положил ее руку на живот, встал с кровати и, прижимая банку к груди, как она до этого, вышел из палаты. Усталый взгляд передавал состояние Николаса лучше любых слов. Словно сам в какой-то момент перенял все эмоции девочки, взяв их на себя и тем самым облегчая свою душу. От этого следовало избавиться. Пожалуй, самая худшая часть работы позади, оставалось только подождать, пока эмоции улягутся. Все же он тоже человек. — Господи, вам удалось забрать эту чертову банку. Я уж думала, придется силой ее отбирать. Давайте, я отнесу ее туда, куда надо, — залепетал знакомый голос медсестры под ухом. Реджен вернулся в реальность. Кивнув, он вытянул руки и протянул банку, первые детально осматривая ее содержимое — мутную воду и то, что осталось от глаз Марии. И уже в следующий момент застыл, едва не разжав руки.       По телу словно прошел электрический ток, заставив сердце биться чаще.       Ее голубые глаза были красивы.       На секунду они озарились золотым светом, словно само солнце отразилось в них.       Захотелось утонуть в этом взгляде, навсегда смотреть только на них.       Такое бывает однажды.       Когда на тебя смотрит твой соулмейт. И она им была. — Доктор Реджен?! На подкашивающихся ногах Николас сделал два шага, прежде чем рухнуть у стены и больно удариться затылком. Перед глазами замерцали яркие всполохи, но он не обращал на это внимание. Это была слишком невыносимая мысль. Он просто не знал, что делать. Слишком многое вдруг свалилось на его плечи. Ник не знал, как это сработало. Взгляда практически не было — не на что глядеть. Но отрицать то, что только что случилось, было трудно. Обхватив голову руками, доктор замолчал, не в силах выдавить и слова обеспокоенной медсестре, что взволнованно крутилась вокруг него. Он плакал.