Все ценное

«Если ваш знак Хранителя — символ сердца… почему у вас его нет?» Раньше Накаго рассмеялся бы. Раньше в ответ на такой вопрос он непременно возразил бы — например, попросил поискать корень на теле у Томо. Хотя фраза «А у тебя самой-то где кисточка?» тоже была бы неплохим ответом. Раньше Накаго резко оборвал бы ее, попросил заткнуться, велел вернуться к своим делам и не лезть к нему с глупостями. И она не лезла бы. Она прекрасно знала свое место и не питала иллюзий. Раньше Накаго сделал бы вид, что вовсе не слышит вопроса. Что занят построением очередного плана, который непременно должен помочь там, где не сработали предыдущие. Раньше Накаго… Сейчас Накаго думает, что единственный правильный ответ на этот вопрос — «Потому что я так захотел». Но отвечать некому. Хотя бы потому, что так волнующий Накаго вопрос слышит только он, ведь та, что никогда не задавала его, мертва, и будет мертва всегда. И уже никогда не спросит. Она никогда не задавала этого вопроса. Сои вообще была достаточно умной. Особенно для женщины и для проститутки. Еще с того, самого первого, раза, когда она пришла к нему в императорском дворце и сказала, что она — хранитель Сейрю, она была достаточно умна для того, чтобы не претендовать на большее. Их отношения были взаимовыгодным обменом, и не более. Она возобновляла его силы. Он за это позволял ей быть с ним рядом и даже иногда делал вид, что не равнодушен к ней. Впрочем, она была достаточно умной и не верила в это, пусть и хотела верить. Сейчас Накаго думает, что на самом деле их связь была выгодна только ему. Он получал воина, он получал восполнение сил, он, в конце концов, получал женщину в постель, расплачиваясь за это только надеждой. Сои не получала от него ничего — ни любви, ни уважения, ни защиты. Сейчас Накаго запоздало понимает, что для того, чтобы получать столько, ничего не отдавая взамен, нужно быть действительно любимым. Но сказать об этом больше некому и не у кого попросить прощения — Сои мертва. — Все, что вам нужно — ваши планы. Ваш путь к возвышению. Кто я такая, чтобы препятствовать ему? — ответила она однажды, когда он прямо спросил, на что она рассчитывает. Момент для разговора был выбран неудачно, Накаго понял это, как только вопрос слетел с языка, и обозлился на себя за эту оплошность. Какой бы разумной и преданной ни была Сои, не стоило спрашивать об этом в тот самый миг, когда она пришла в его палатку, чтобы, как обычно, восстановить его силы перед новым этапом тяжелого противостояния с хранителями Судзаку и всем Конаном под предводительством его слабого, никчемного императора. Стоило молча протянуть ей руку, прижать к себе, опрокинуть на лежанку и взять, как брал обычно — без лишних разговоров. Только для дела. Вместо этого дурацкий вопрос и ее ответ — достойный Сои, но оттого не менее неожиданный. И лишь из-за этого ответа Накаго продолжил этот бессмысленный и глупый разговор. — Ты же лжешь, — сказал он, глядя ей в лицо и не без внутреннего удовольствия отмечая, что она — проститутка — смутилась под этим взглядом. — Я хочу знать, ты рассчитываешь на мою ответную любовь? Тебе ведь недостаточно того, что мы спим вместе, да? Сои помолчала, а затем молча принялась раздеваться. Кожаный нагрудник упал на пол первым, ткань заскользила по белой коже, обнажая высокую грудь, тонкую талию, падая к ногам бесформенной кучей. — Кто я такая, чтобы посягать на все ценное для вас? — спросила Сои, и Накаго понял, что она продолжала и продолжила бы играть в эту игру несмотря ни на что, продолжила бы отрицать очевидное до последнего — потому что ее любовь действительно ставила все ценное в его жизни выше, чем себя саму. Он хотел спросить что-то еще — но Сои сделала шаг, переступая через сброшенную одежду, и опустилась на колени, помогая раздеться ему. …У Сои была гладкая бледная кожа, контрастирующая с темными волосами, мягкая грудь с маленькими сосками, отзывающимися на каждое прикосновение. У Сои был плоский живот, были длинные стройные ноги и упругие бедра, становившиеся такими податливыми, когда Накаго их раздвигал. У Сои вообще было удивительно красивое и удивительно не потасканное тело — для проститутки с шестилетним опытом работы. И Накаго не мог, просто не мог лгать себе, утверждая, что спит с ней только и исключительно ради восполнения силы. Целуя эту кожу, касаясь самых потаенных мест на теле, входя в нее, такую мягкую, послушную, и глядя, как Сои выгибает спину и резко вздыхает сквозь сжатые зубы, Накаго ясно понимал, что эта женщина в его постели ему необходима. И как первому хранителю Сейрю, и просто как мужчине. Но потом, чувствуя хлещущую через край силу и одновременно — приятное опустошение в теле, Накаго забывал об этом. И снова и снова велел ей уходить. И в этот раз, после странного разговора и не менее странного, торопливого соития, совершенного так, словно мысли обоих были очень далеко друг от друга, он снова велел ей идти. Сои одевалась подчеркнуто неторопливо, разглаживая каждую складку на одежде, укладывая разметавшиеся волосы сосредоточенно, как будто от аккуратности ее прически зависела победа в войне. «Если ваш знак Хранителя — символ сердца… почему у вас его нет?» — Что ты сказала? — встрепенулся Накаго. Сои обернулась к нему лицом, и он увидел, что во рту ее шпилька. — Ничего, я молчала, — ответила Сои то, что он и так уже понял. «Значит, мне показалось. Что ж, такая фраза — отличное окончание для всего этого фарса», — подумал Накаго. Сои некоторое время потопталась на пороге, то возвращая в прическу выбившуюся прядь, то поправляя одежду — так, словно ждала, что он скажет что-то еще. Но Накаго молчал, и Сои выскользнула с палатки — бесшумно и незаметно, так, как и положено уходить хорошей проститутке. Так, как и положено уходить женщине, которая ни на что не претендует и не хочет посягать на все ценное для того, кого любит. Накаго смотрит на мертвое лицо Сои и вспоминает тот разговор и тот почудившийся ему вопрос. Сейчас Накаго почему-то хочется на него ответить. Даже несмотря на то, что она никогда не задавала его, а сейчас и ответа услышать не сможет. — Потому что я так захотел… Ее распущенные волосы мертвым шелком свисают вниз, и почему-то очень больно не оттого, что она умерла и даже не оттого, что не успел ответить на этот вопрос, когда она была жива, а оттого, что она больше никогда не соберет эти волосы в свою причудливую прическу. Нестерпимо больно, почти до крика. — …у меня есть сердце. Но для него всегда находилось что-то ценнее… Она молча принимает эту правду, и Накаго касается ладонью ее щеки. Нервозность этой войны, этого противостояния, гнев на то, что хранители Судзаку — такие бездарные и бесполезные вместе со своей глупой жрицей — все равно каким-то неведомым образом умудрялись раз за разом побеждать, действовали на всех. Но больше всех — на Сои. Она ведь не только свои чувства несла — нет, она еще делила с Накаго груз его собственных переживаний. Иногда она срывалась и тогда искренне говорила ему о своих чувствах. А он отвечал — как он тогда думал, не менее открыто. — Я люблю вас. — Ты для меня ничего не значишь. Он срывал с нее одежду, а иногда и этого не делал, прижимал к стене, бросал на любую горизонтальную поверхность. Сои никогда не сопротивлялась — она в такие минуты становилась податливой и послушной, как кукла, и время от времени Накаго посещала неприятная мысль о том, что точно так же она отдавалась не особенно приятным клиентам в борделе. Он мял ее красивую грудь, оставляя на ней синяки от пальцев, грубо раздвигал ноги, входил, не заботясь о ее удовольствии, вбивался в ее тело, каждым резким, властным движением подтверждая и укрепляя эту истину — «Ты для меня ничего не значишь, ты лишь инструмент, метод восполнения сил, кто заботится о чувствах орудия?» Она смотрела в сторону или в потолок, но никогда — ему в лицо, и принимала эту истину без возражений, а Накаго чувствовал, как по мере того, как нарастает возбуждение, тело наполняется силой, и сам в это верил. А потом Сои вставала или отлеплялась от стены, его семя стекало по ее бедрам, но она уже не принималась лихорадочно приводить себя в порядок — вытиралась медленно, еще медленнее — поправляла прическу, и всем своим видом, всем своим драматически-жертвенным видом показывала, что не отказывается от своих слов. И Накаго хотелось снова взять ее, еще более жестко, так, чтобы причинить ей боль, и он еле сдерживался — только иногда изо всех сил сжимал ее хрупкое запястье. — Ты поняла? Ты ничего не значишь для меня! Накаго сам не мог понять, почему ему было так важно убедить в этом Сои. Потому что где-то в сердце, в том самом, которого у него, казалось, не было, он в это не верил? — Я не собираюсь посягать на вашу цель, — отвечала она. — И именно потому, что я люблю вас — я помогу вам ее достичь. Накаго отпускал ее руку, не до конца понимая, такого ли ответа ждал. «Она ведь все-таки помогла мне». Ее спина полностью залита кровью. Когда меч вонзился между ее лопаток, вонзился с хрустом, который стоит у Накаго в ушах и, подозревает он, будет стоять до самой смерти, Сои помогла ему. Погибла вместо него, а он в первую секунду даже не понял, что именно произошло, и почему она вдруг повалилась на него. Лишь потом он рассмотрел меч, торчавший в ее спине, и расслышал то, что она пыталась сказать. И сейчас Накаго смотрит на белое, обескровленное лицо Сои и запоздало понимает, что потерял все. Что она, пытавшаяся помочь ему достичь цели, защитить все, что было для него ценно, погибла зря — потому что всегда, когда он представлял себе будущее в мире госпожи Юи, он и не мыслил о том, что Сои в этом будущем рядом с ним не будет. А ее не будет. Она поймала меч, предназначавшийся ему, разрезавший ее тело, выпивший ее кровь и забравший ее надежду. Если бы Накаго понял это хотя бы немного раньше… «Ходят легенды, что в чертогах Таицукун воссоединяются…» Накаго обрывает мысль, вспомнив, что Таицукун играет на стороне его врагов. Берет тело Сои на руки, снова, в последний раз, ощущая шелк ее волос на коже, и идет сражаться. Бой еще не окончен, и Накаго все еще хочет разобраться с этим бесполезным императором Конана, потом — со своим собственным мучителем, императором Куто, а затем прорваться в тот, другой, мир, и остаться в нем. Он понимает, что Сои больше никогда не будет рядом с ним, и некому будет доказать, что у него все-таки есть сердце, а все ценное прежде больше не имеет никакого смысла. Накаго понимает это, но все равно стремится вперед. Потому что все, на что ему остается надеяться — что в том, другом мире, его будет ждать совсем другое посмертие.