***
Да что за день такой?! Сегодня всё валится у него из рук. В данный момент он находился в третьем вагоне, аккуратно расставляя сосуды с кровью, полученной от ребят из Железной крепости, и у него это выходило как-то не очень. Руки сильно тряслись не пойми от чего, а чуть великоватый белый плащ приходилось часто поправлять. Ещё одна ёмкость с красной жидкостью знатно наклонилась влево, с характерным грохотом запустив эффект «доминошек». И, конечно, металлической двери следовало громко скрипнуть именно в этот момент! Светловолосый досадно зашипел и опустился на колени, пытаясь вытащить из-под некой громоздкой конструкции несколько укатившихся под неё сосудов. Он даже не посмотрел в сторону зашедшего. Парень и так узнал человека по характерному стуку обуви — это он. Тот, ради кого Сукари, фактически, решился на это «предательство». — Криворукий болван, — презрительно хмыкнул стратег отряда охотников, чуть глянув в сторону парня. — Простите, господин… С-сахари. Я уберу, — с запинкой ответил парень, судорожно хватаясь за красный шарф, а про себя усмехнулся: это точно его отец. Только он мог так с ним разговаривать. Мужчина молча отвернулся, занятый своими делами, а Сукари всё так же сидел на полу, опустив голову. Его глаз не было видно, но они были наполнены солёной пеленой досады. Десять лет прошло… Он так долго заучивал все вопросы, которые задаст отцу при встрече. Но сейчас, когда они совершенно одни в этом помещении, все слова застряли у него в горле твёрдым комом. «Ну нет! Этот разговор состоится здесь и сейчас. Я выскажу всё, что накопилось, прямо ему в лицо!» — Ты выглядишь таким молодым. Моему сыну должно быть примерно столько же, сколько и тебе… — раздалось внезапно со стороны охотника. В его голосе отчётливо слышалась некая заинтересованность, хотя сам он не отрывался от изучения бумаг, стоя к механику спиной. — А где твои родители? Их нет среди тех людей? Сердце Сукари пропустило тяжёлый удар, после которого оно, вероятно, провалилось в желудок, потому что парень почувствовал в животе невыносимую тяжесть. «Он даже не узнал меня?..» — Умерла. Бросил, — коротко и довольно холодно ответил парень, не меняя положения. От негодования так хотелось разораться во всё горло, но он держался. И всё-таки, о чём бы спросить отца в первую очередь?.. — Понятно. — Мужчина тем временем немного нервно свернул листок бумаги и направился к выходу. Такой ответ для него был очевиден, ведь они живут в столь суровом мире. Но почему-то спросить ему было необходимо. Вот и весь их разговор. Спустя столько лет… Нет, механик всё же попытается. Не зря он так долго ждал все эти годы. — Па-а-ап, — внезапно протянул Сукари, как тогда, в детстве. Если отец дорожит тем обещанием и своим единственным сыном, он не уйдёт. — Ты уходишь от меня? Тем временем охотник так и застыл на месте, судорожно сжимая дверную ручку. Одному богу ведомо, о чём он думал в этот момент. Проклятое время тянулось мучительно долго. Механик видел, как напряглась чужая спина, и мысленно торжествовал. Но душа его так и горела от ожидания. Впрочем, он давно привык к этому чувству. — Приведи тут всё в порядок, — твёрдо произнёс собеседник после долгого молчания. — Я вернусь, чтобы проверить всё. И не неси чепухи. А этот шарф… — На мгновение сердце Сукари сжалось. Охотник где-то с минуту молчал, судорожно о чём-то размышляя. — Выброси уже это старьё. Дверь громко хлопнула. Пустой вагон снова растворился в тишине. Был слышен только звучный стук колёс за стенами поезда. — ЧЁРТОВ УБЛЮДОК! БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ! — вдруг заорал парень как никогда раньше. Резко вскочив на ноги, он начал пинать и раскидывать всё, что попадалось ему на глаза. Его незажившие раны души будто снова выворачивались наружу и истязались ножом. — Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ, СЛЫШИШЬ?! НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ! ГНИДА! МРАЗЬ, ЧТОБ ТЫ СДОХ! А ведь он почти смирился с тем, что его больше нет. Но увидев отца живым и невредимым там, на Шитори, он физически почувствовал всю ту боль и ненависть, что держал в себе всё это время. — Да исчезни ты уже!.. — Сукари больше не мог сдерживать их. Он всё-таки дал слезам свободу. Впервые за десять лет…***
Солнце медленно теряло яркость и становилось красноватого цвета. Вместе с изменением его цвета происходили перемены и в окраске неба. Вблизи небесного светила оно окрашивалось в красные, жёлтые и оранжевые тона. Преображалось не только небо, но и верхушки деревьев, даже трава приобрела более теплый оттенок. А на поверхности небольшого ручья появились багровые блики. Воздух стал заметно чище, а хор птичьих голосов давно стих. Было слышно только звучное стрекотание сверчков, притаившихся где-то в недрах небольшого луга. Но внезапно природное спокойствие убил хруст веток. Из небольшой рощи на невысоком холме вышло двое совсем маленьких детей. Девочка и мальчик. — Сукари-кун, уже так поздно! Мы ушли очень далеко, Икома и Такуми нас точно потеряли… Давай вернёмся! — взмолилась девчушка с милым хвостиком на боку, попутно стряхивая травинки с края оранжевого кимоно. Шагающий впереди мальчуган даже не обернулся, твёрдо и довольно грубо ей ответив: — Я не звал тебя с собой. Возвращайся одна, если хочешь. — Ох, я думала, это близко… — печально отозвалась Каджика-чан, как её называли друзья. Дети осторожно шли вдоль луга, проросшего высокой травой. Пробираться сквозь неё было довольно трудно: дешёвые гэта всё время цеплялись за камушки и особенно приставучие растения, а мелкие травинки неприятно кололи милые детские мордашки. Наконец заросли кончились, и мальчик остановился перед высоким, не очень крупным камнем. Долгое время он просто смотрел вперёд немигающим взглядом, то сжимая, то разжимая кулаки. — Это могила моего отца. А с виду и не скажешь. Камень был косой и неухоженный, справа чуть покрытый мхом. На нём было выцарапано несколько молитвенных слов, а перед ним, где-то с краю, стоял вытянутый глиняный кувшин. Но в целом это была обычная глыба. — Ты ведь говорил, что твой папа жив! — удивлённо посмотрела на друга девочка. — Да, жив. Только вот мама так не считала. В этом кувшине пепел его сожженных вещей, да и только. С минуту они оба молчали, смотря на своеобразный памятник. Подул сильный ветер, заставивший девочку слабо подрагивать от холода. Маленькому Сукари же было как-то всё равно. Он медленно рассказывал дальше, скорее себе, чем подруге: — Он ушёл год назад. Оставил нас с мамой одних. Обещал, что вернётся героем. Но так и не вернулся. Ребёнок немного помолчал, прислушиваясь к песнопениям сверчков. Они казались ему похожими на чей-то плач. Только он не любил слёзы. — Несколько месяцев назад к нам пришёл какой-то мужчина. Я не слышал, что он сказал маме, вот только после его ухода она горько заплакала. Такой я её ещё не видел. Она долго обнимала меня, целовала, умоляла быть сильным и ни на кого в этой жизни не надеяться… А через несколько дней я нашёл её в сарае… Каджика-чан вся скукожилась, зная, что он скажет дальше: — …Она повесилась. Девочка часто слышала эту историю от местных торговок тканями, но всё же не могла не ахнуть. Мысленно она сто раз бы заплакала от ужаса, но старалась сдержать слёзы, зная, что другу это не понравится. — Я не люблю его, — равнодушно говорил Сукари, не считая нужным сменить тон. — Никогда не любил. Знаю, что он жив, верю в это, но не хочу, чтобы он возвращался. Даже не жду. Он — лжец. Ребёнок не видел, как его подруга отошла, ему было не до этого. Не видел он и того, как через мгновение Каджика вернулась с двумя маленькими букетиками полевых ландышей. Один из них она протянула другу. — Он больше не вернётся, да? — с искренней печалью спросила девочка. Получив сдержанный кивок, она продолжила: — Тогда давай с ним попрощаемся! Дети осторожно возложили полевые цветы на могилу и молча переглянулись. Каджика с грустным восхищением думала о том, что её друг, наверное, самый старший среди всех, кого только знает. «Повзрослел на тысячу лет» — так она размышляла про себя. А о чём в этот момент думал Сукари, можно было только гадать. Он был слишком холоден. — Пошли домой! Стоило Каджике убежать далеко вперёд, тишину раннего вечера разрушили душераздирающие детские рыдания: — Папа! Папочка! Мне без тебя очень плохо! — рыдал взахлёб Сукари, упав на колени перед камнем, прижавшись к нему лбом. Слёзы бурным потоком стекали с его щёк, не останавливаясь. Девочка испуганно смотрела, как её друг корчится на земле и душит себя горькими слезами: — Прости меня! Я солгал, солгал папа! Я очень-очень по тебе скучаю! Вернись ко мне, прошу тебя! Прошу тебя! Папочка! Папа! Он завывал так долго, так громко, что, казалось, даже сверчки замолчали, пугаясь неведомого зверя. Увидев как страдает ее друг, светловолосая тоже начала тихонько хныкать, по-видимому, вспомнив о чём-то своём. «Дедушка, дедуля!» — шептала она в ладонь, которой пыталась заглушить свой тоненький плач.Нет. Он солгал. Солгал, что ненавидел.