' Администратор

Чем дольше ты живешь, тем меньше имеет значение время. А жизнь начинает угасать в своем значении тогда, когда вы понимаете, что у вас нет никакой цели, стремлений — вы просто существуете, не более. Так вышло именно в моем случае. Это история моей смерти. Вернее, о том, как она началась.

Молодой человек двадцати трех лет умиротворенно расхаживал по гостиничному холлу, ожидая очередных постояльцев, которые должны были прибыть с минуты на минуту. Бледно-пшеничного цвета волосы были аккуратно уложены, классические темные брюки и кремового цвета рубашка, не особо свободная, но в меру обтягивающая, эстетично смотрелись на крепком теле зеленоглазого юноши. Говоря о нем, как о человеке, стоило бы отметить, что в любой стране он походил на иностранца — такая неопределенная у него была внешность. Но при этом он всегда и везде был к месту: элегантен и по-своему прекрасен. Отчужденный, задумчивый взгляд, тоска и какая-то таинственность в банальных выражениях лица, плавная, но достаточно быстрая походка — он всегда был решительным, но не часто это показывал.

Стоит начать с того, что я родом из графства Йоркшир, город Шеффилд. Отец истинный англичанин, а мать коренная японка. Рожден на свет я был ребенком, откровенно говоря, нежеланным. А еще это было в двадцатых числах апреля 1793-го года, вот так. И к данному моменту, как вы уже поняли, мне перевалило за двести лет, но об этом чуть позже.

Американская гостиничная индустрия в 19-м веке процветала со всех сторон. Это можно было наблюдать на примере чудесного отеля с говорящим названием «41», так как именно столько номеров в нем имело место быть.

К слову, к нашему времени номеров для гостей стало гораздо больше, а вот название так и осталось.

Внутри гостиницы была максимально благоприятная обстановка: окружение цветов повсюду делало воздух невероятно свежим и манительно приятным, непринужденные пастельные тона на стенах эстетично сочетались с позолоченными люстрами, свисающими с бледно-кремовых потолков. В меру дорого, в меру необычно — отель полностью оправдывал свою цену, как казалось с первого, так сказать, сырого, взгляда. Достаточно большой холл, две переходящие на второй этаж к бару, панорамные лестницы, обрамленные ониксом по бокам, и небольшая административная стойка, за которой обычно и стоял молодой человек. Внешняя оболочка была идеальна, что нельзя было сказать о внутренней составляющей жизни здешних обитателей. Этот отель действительно был знаменит, но не тем, чем обычно хвалятся хорошие заведения подобного рода. Дурная слава охватила это место буквально пару лет назад, когда в одном из номеров горничная, пришедшая на дневную уборку в день сдачи комнаты, обнаружила в ванной тело престарелого мужчины с обвитой вокруг шеи веревкой. Бедный старик пролежал в одиночестве (можно ли сказать, что человек одинок, если он умер?) так долго, что один из санитаров, будучи вызванным увести мертвеца, буквально едва не подавился рвотой от мерзкого трупного запаха, заполонившего все помещение тошнотворно-приторным ароматом жженого сахара, от которого служащие отеля не могли избавиться еще очень долгое время.

Это было началом. Новости, слухи и сплетни распространялись в те времена очень быстро, поэтому почти сразу после самоубийства отель стали посещать молодые офицеры, всякие знатные (и не совсем) особы, что бы провести пару-тройку вечеров с «ночными бабочками», дамами легкого поведения, женщинами «на час» — называйте их как хотите. К слову, высокомерные буржуи тоже входили в этот список постояльцев. И так дела шли все последующие года, вплоть до дня моей смерти.

Если вы словили себя на мысли, что «41-я» гостиница скатилась в убыток, то можете отмести эти домыслы по сторонам: слава была дурная, с этим поспорить нельзя, но все-таки это была какая-никакая, но слава. Прибыль взлетела до небес, а все потому, что стариков, которые предпочитали умереть от собственных рук в красивых апартаментах (конечно лучше умереть где-то, ежели дома, где убираться придется кому-то из «своих»), и извращенцев в этом городе было в исключительном количестве. Молодой администратор, заслышав утихающий топот лошадей за пределами, сразу же поспешил разместиться на своем рабочем месте у стойки, наспех натягивая черный атласный жакет, на нагрудном кармане которого белыми нитками было вышито «Усуи Такуми». Ожидание было недолгим, первым в дверях показался невысокий мужчина примерно двадцати семи лет, а может и меньше, — большая цилиндрическая шляпа скрывала половину лица гостя, поэтому блондин не мог рассмотреть и разобраться с личностью нового постояльца до конца, стоя за тридевять земель от входа. Совсем не подав виду своего внутреннего ликования в связи с тем, что незнакомец один, да еще в самом расцвете сил, что однозначно уменьшало шансы самоубийства, парень было хотел начать процедуру оформления (при том, что мужчина еще даже не подошел), но внезапно следом в холл забежала совсем уж девчушка — не иначе — семнадцати, а может и всех восемнадцати лет. И тогда Такуми отчаялся…

Стоит сказать, что в семье я рос не один — у меня была младшая сестра. Начнем с моего рождения: семьей, как таковой, нас назвать было нельзя, моя мама была любовницей одного графа, фамилия которому Уолкер, по совместительству он оказался моим отцом. Что бы не разыгрались слухи, официально он меня усыновил, а мать сослал в какой-то пансион в Японии (как позже оказалось, ей это пригодилось, так как она была больна). И так у меня появилась сводная сестра — Амалия, а так же в придачу и новая матушка, которая, в отличие от папаши, относилась ко мне по-доброму и даже, возможно, с некой любовью. Безусловно, иногда мне позволяли видеться с моей родительницей — месяцами я жил вместе с ней в пансионе, параллельно изучал самурайское искусство, познавал дзэн. Когда мне исполнилось девять лет, мама умерла, и в Японию с тех пор я больше не ступал ни одной ногой. Уолкеры решили отправить меня в Америку, в недоакадемию для проблемных мальчишек, из которой я сбежал буквально через пол года. Временами я путешествовал по стране, периодически меняя места работы, пока меня не взяли служилым мальчишкой в отель. Да, тот самый. Там я проработал два года, занимаясь мелкими поручениями от управляющего, пока он не решил, что я хорош для работы администратора. Этот человек 26-ти лет стал для меня настоящим другом, даже единственным, не считая Джона из пансиона — он был самураем и обучал меня в те далекие и светлые времена юности, даже подарил свою катану на прощание. «Оружие самурая держит в себе часть его души» — сказал он мне тогда, — «Так, даже в самые трудные мгновения жизни ты будешь знать, что я с тобой». Меня повысили в 18, и так я прилежно исполнял свой рабочий долг ровным счетом 4 года, вплоть до этого момента. Но вы и так сейчас все поймете…

Он узнал ее, а все потому что порой позволял себе писать письма мачехе — иногда эта милая женщина присылала фотографии Амалии (фотоиндустрия в те времена только-только начинала зарождаться), рассказывала о жизни в Англии и настоятельно рекомендовала никак не связываться с отцом, тем более напоминать о своем существовании. Таков был Уолкер, всегда избавлялся от ненужных вещей, проблемных, как темное кофейное пятно на белоснежной рубахе. И вот сейчас он смотрел на прелестные длинные волосы цвета каменного угля своей сестренки и понимал, что являлся для нее абсолютным незнакомцем. Он находил в ее темно-нефритовых глазах целый мир своего детства, а она не видела перед собой ничего, кроме недоумка, который позволял себе хамски разглядывать лицо незнакомой юной леди.

Единственный вопрос, который тогда крутился в моей голове — почему она здесь, почему одна так далеко. Почему именно она?.. Это была судьба. Я должен был начать именно с нее.

В тот день ярость захлестнула юношу необузданным ураганом. Это было его первое убийство, которое он совершил под пасмурным покровом ночи. Догадки были верны, его невинная сестренка оказалось не совсем уж невинной — основными постояльцами продолжали быть эскортницы и самоубийцы, и она попадала под первую категорию, с чем Такуми, увы, не смог смириться. С тех самых пор нередкими здешними лицами стали полисмены, которые искали пропавших безвести «дам напрокат». Поиски по большей части не длились более недели — кому есть дело до столь «низких» женщин. И никто даже и не мог догадаться, никому не приходило в голову, что бездыханные, юные тела все это время находились в канализационных шахтах под отелем, наполняя дряхлый воздух подземелья запахами разложения и гниения, смерти.

Так длилось около года, пока я не встретил ее — Элизабет. Прелестная, коварная, дьявольски привлекательная… Аферистка. Месяцами мы проводили вместе время: посещали званые обеды, ходили по театрам и просто наслаждались. Вернее сказать, наслаждался я один. Как оказалось, через меня она хотела поближе подобраться к Скотту — он был управляющим, владельцем отеля и, по совместительству, моим близким другом. Если говорить откровенно, я бы мог отпустить Элизу, потому что знал, что она окажется в хороших руках состоятельного человека, который сможет обеспечить ее и семейное будущее. Но позволить ей бессовестно его обмануть, завладеть всем тем, чего она не заслужила ни малейшей каплей своего существования, я не мог.

Это был октябрь 1816, 17-е число. Самый темный день в долгой истории отеля «41». Администратор, окрыленный влюбленностью, ближе к вечеру спешил со всех ног отдать своей дорогой избраннице именное письмо из соседнего городка, но интерес в юноше загорелся настолько сильно, что взял героический вверх над здравомыслием. Он прочел письмо, и та информация, которая удушающей ненавистью и печалью охватила все его чувства, язвой отложилась в голове, и как заевшая пленка, прокручивала себя снова и снова, снова и снова. Она мелькала в голове тогда, когда Усуи зашел в подсобку рядом со своим рабочим местом и взял оттуда катану. Бегала в мыслях перед тем, как дверь в номер Элизы открылась, и девушка предстала перед блондином в одном халате. Это злосчастное письмо не покидало разума Такуми даже тогда, когда тот без угрызения совести, хладнокровно и быстро запустил сверкающее орудие прямо в сердце девушки, сжимая рукоять и прокручивая лезвие вокруг своей оси в уже бездыханном теле. В тот октябрьский день юноша, обремененный ненавистью затуманенного рассудка, убил всех женщин в гостинице, включая персонал, и по случайному совпадению их оказалось ровным счетом 41.

Это письмо было от ее мужа, в котором он решительно поддерживал идею развести управляющего на деньги, подобравшись к нему через его верного администратора. Честно, не было и дня, чтобы я жалел о содеянном. Мой рассудок давным давно превратился в кашицу, а самообладание было повержено психическим расстройством. Я был убийцей, этого нельзя было изменить. 17 октября 1816 года я умертвил всех женщин отеля «41», а на следующее утро пришли уже за мной. И я не собирался сдаваться…

Это было как в замедленной съемке: вот в дверях гостиницы показываются головы офицеров, их оружия направлены к стойке администрации, Такуми не паникует, начинает медленно отходить назад — к двери в подвал, — помещение накрывают оглушающие крики и гул револьверских залпов. Пули проходят насквозь через грудную область молодого человека, тот едва удерживает равновесие, но успевает закрыть за собой дверь, после чего неспешно спускается в темное помещение. В глазах двоится, ноги подкашиваются, но парень находит в себе силы подойти к выпирающему из стены люку, который ведет вниз, к шахтам. Он понимает, что полицейские не будут спускаться к нему туда, потому что знают, что жить убийце от таких ранений осталось совсем не долго, посему парень аккуратно наклоняется и в мгновение ока исчезает из подвала, скатываясь по трубам все глубже, вниз, к трупам.

Есть такая мысль у моралистов, что когда ты умираешь, вся твоя жизнь проносится перед твоими глазами нескончаемым потоком воспоминаний. Или что после смерти вы видите тоннель света, к которому, как говорят, нужно идти. В моем случае все было иначе. Я умирал в темноте, в одиночестве и с дикой пульсирующей болью в груди. И боль эта была не столько физической, сколько духовной, моральной. Мое сознание с каждой секундой туманилось все больше и больше, но я продолжал спрашивать себя: как я дошел до этого, как оказался здесь? Как я стал таким? С ненавистью к себе, среди мертвых тел, рядом со своей мертвой сестрой, я потерял сознание и, казалось бы, не должен был проснуться уже никогда. Но внезапной вспышкой света, будто бы через меня пустили смертельно высокий электрический заряд, я очнулся, и эта боль на подсознательном уровне отложилась у меня в голове, словно инстинкт. Эта история о том как я умер, как вы уже поняли. И что у мертвых тоже есть жизнь.

Проходили года, но он жил и не менялся. Мертвым не свойственно меняться. Призраком он пережил пожар, уничтоживший уважаемую и любимую гостиницу «41». Своими глазами лицезрел как ее отстраивают, скрываясь в темных углах этого прелестного места. Он наблюдал, как десятилетия за десятилетиями персонал стареет, сменивается другим, те тоже стареют, и так по кругу, кроме него… И управляющего, конечно.

Мне так и не удалось понять кто он такой, этот Скотт: призрак, как и я, или нечто иное. Он так же не менялся, за исключением примитивного — прически, одежда, манеры. Он мог выходить из отеля, а я, при каждой попытке, в очередной раз оказывался на своем рабочем месте — призракам не дано покидать стены этого заведения. Ничего не изменилось, за исключением моей сущности. Я продолжал быть администратором, старался не убивать, хотя не всегда получалось. Некоторые люди из персонала, например наш дорогой шеф-повар Джексон или секретарша Кира, тоже остались здесь на «постоянную службу». Это был выбор каждого: кто-то был такого же типа, как и управляющий, а другие, подобные мне, чтобы стать призраками, должны были добровольно избрать смерть, только тогда отель позволял им остаться в этом месте навсегда. Таким людям я помогал — среди них наш охранник Стиви. Я убирал за ним тело, много крови тогда пролилось, он был не самым везучим человеком при жизни — бедняга пытался выстрелить себе в висок в ванной, но рука дрогнула, пуля отрекошетила от кафеля и прострелила ему ногу в области бедренной артерии.

— Мисаки Аюдзава, — парень с улыбкой рассматривал пришедшую устраиваться на работу девушку лет 22. Нежные, медового цвета глаза уверенно устремили свой взор к лицу администратора, от чего тот невольно хмыкнул, опуская взгляд к договору в руках. — У нас как раз не хватает горничных, вы пришли во время и прямо по адресу!

Она была исключением, всегда и во всем. Своенравная, гордая, работала не покладая рук так усердно, что порой я находил ее спящей прямо в коридорах вместе со всеми вещами для уборки комнат. Мисаки Аюдзава, горничная отеля «41», пришедшая сюда в 1923 году и оставшаяся здесь навсегда.

Это длилось годами — его наблюдения за ней. Он всегда старался находиться поодаль, но вблизи, если вдруг ей понадобиться помощь. Так же он знал, что она слишком гордая, чтобы попросить что-то, поэтому ему оставалось лишь следить и выжидать необходимости.

— Я могла убрать свое тело сама, сэр. Но спасибо, что вы сделали это за меня вчера. — Всегда рад помочь своим уважаемым работникам, Аюдзава.

 — Зачем ты все время следишь за ней? — управляющий заинтересованно посмотрел на друга, кладя ладонь ему на плечо и выглядывая из-за стены с лестничной площадки в коридор. — Она слишком прекрасна для этого мира, Скотт…

Я так долго искал клетку для себя, своих пагубных страстей, губительных. Я знал, что кто-то меня остановит. Или что-то. И когда я увидел ее, подумал именно об этом. Может она станет моей клеткой?..

 — Эта девушка запала к тебе в душу, Такуми. — У меня нет души уже давно, но ради нее я бы ее нашел.

Эта история моей смерти. Вернее, о том, как она началась.