Слово как источник счастья

1921-1947 Инес Жардане, Париж. «Инес — значит святая». Гласила запись на могильном камне, ярко выделяющемся на фоне старых земляных участков. Памятник установили пару дней назад. И земля еще до конца не уплотнилась, от чего подошва ботинок на миллиметр уходила вниз, будто затягивая с собой. В каменной вазе стояли белые лилии. Она так любила их при жизни. Я развернулся и пошел с участка могилы моей жены. Ручные часы показывали полдень. Работа? Да какая работа может быть, если неделю я не посещаю завод? Я ведь я был одним из самых лучших работников года. А все благодаря поддержки Инес. Какой же это имеет смысл сейчас? Милой больше нет, она была моим воздухом, моей опорой. С такими мыслями я дошел до ворот городского кладбища Монмартр. Держась за ручку калитки, я обернулся:  — Прощай, Инес Жардане. Это мои последние цветы. Спустя час я шел по улице Токвиль, мимо своего дома, окна которого были закрыты, не впуская внутрь свежего воздуха. Туда я не вернусь. Родственники Инес забрали себе ее вещи, порывшись во всех ящиках и шкафах, «выкинув» из воздуха запах ее духов. У меня осталась лишь ее фотография, всегда лежащая в нагрудном кармане пиджака. Дома меня ждут только голые стены, пустые шкафы, неуютная кровать. Задумавшись, я остановился у бара с неяркой вывеской «Табакерка». Это еще довоенная постройка. Если знать пароль, то через дверь возле кладовки можно спуститься в подпольное казино. Во время войны немцы часто сидели там, даже не говоря пароль, и очень часто там менялись крупье. Я когда-то заходил туда: последняя попытка заработать деньги, когда вокруг царит хаос войны. — Патрик, теплого тебе вечера. Есть ли у тебя водичка с двумя ломтиками лимона? — шепнул я бармену, садясь на стул у стойки. Патрик ухмыльнулся и нагнулся ко мне.  — Давно тебя не видел, Бонифас. В 1943 году последний раз? Припекло? Водичка есть и еще какая. Киллеров еще нет, они только к ночи придут, как мотыльки на фонарь, а вот инспектор добр, кто-то оставил ему хорошие «фишки». Ты хочешь до конца? — Патрик достал с полки под стойкой бокал и налил туда виски.  — Спасибо за информацию. До конца. Ты слышал о Инес. Имею право проиграться.  — Тогда за счет заведения. За Инес, — ухмыльнулся бармен и протянул мне виски. Не боясь, уверенной походкой я направился в казино. Охрана не стоит у входа, лишь внутри, потому что Патрик не пускает каждого, он провел в этом баре большую часть своей жизни, включая довоенное время. В казино было тихо, лишь периодически говорили крупье, и вздыхали игроки. Я сел у стены и делал ставки. Время для меня исчезло. Постепенно стали приходить киллеры-постоянные клиенты, выигрывающие явно не на одной удачи. Инспекторы бегали между столами, угощая важных посетителей дорогими сигарами.  — Пошел вон, нищеброд! — рявкнули охранники при посетителях и стали кого-то выгонять. Меня? За что? Ах, да. У меня даже дома теперь нет.  — Я и сам могу!  — Ладно, прости за грубость, Бон. Ты пойми, после войны трудно найти себе работу, вот и крутимся, как шарик на рулетке. — уже тише сказал один охранник, когда мы вышли через черный ход казино на задние дворы. — У тебя есть на что хоть жить?  — Да, осталось немного. Бывайте, парни. — уставший, почти без денег, я бродил по ночному городу, стараясь не идти рядом с фонарями — привычка с войны. Ноги привели меня к закрытым воротам. Я вздрогнул. Это были ворота кладбища Монмартр. Инес, моя любимая, сколько нас еще будет разделять время? Я так устал. Я провел рукой по лицу. Где твои речи ни о чем, где твои шуршащие платья, развешанные по комнате, где твои духи с ароматом лилий? Ворота кладбища были уже закрыты, да и сам бы я больше не зашел туда, по крайней мере живым. Денег у меня почти нет, могу только остановиться в отеле, всего на одну ночь. Мой выбор пал на отель Бланш, расположенный на улице Коленкура, забором упирающийся в изгородь кладбища. Спустя время я уже сидел в комнате с кроватью и шкафом и смотрел в окно, где в свете уличных фонарей будто светились мраморные памятники, будто свыше что-то освещает души умерших. Не имея в Париже счета в банке, не имея денег на руках, не имея жилья, прожить невозможно. Прожить, жить, быть. Что значит быть? Наслаждаться миром, светом, людьми. Моя Инес! Я до сих пор помню твои красивые, шелковые светлые волосы. Как рано ты ушла. Как я буду жить, существовать? А если.? Нет! Бред! Хотя, пойти за тобой — неплохая идея. Просто прыгнуть с моста в Сену? Прыгнуть с крыши дома? Что же я творю? Я засмеялся, вздрогнув от своего хриплого истерическго смеха.  — Портье!  — Что вам угодно, мсье?  — Выпей со мной виски. Проснулся я только под вечер, и он встретил серой краской и головной тупой болью. Сегодня или некогда. Моей любимой больше нет, как о моей души. Я отдал ее жене. Вещей у меня с собой нет, а остаток денег я спущу в баре на выпивку, чтобы набраться смелости да и просто набраться. Доехав на такси до улицы Риволи, я зашел в темное кафе без большого количества посетителей. Только кое-где выделялись темные силуэты одиночек.  — Триси, он мой, — прошептала девушка, стоящая у входа.  — Не в этот раз, Жюли. Падшие. Раскрашенные, грубые, пустые. Мимо них. Барная стойка. Мимо. Столик у стены. Остановка. Стакан виски. Как красиво переливается жидкость в прозрачном бокале в свете настольных ламп. Я могу дойти до набережной Лувра и прыгнуть. Только бы хватило смелости, и наче я сойду с ума.  — Составить кампанию молодому человеку? — томно проворковали надо мной. Одна из тех девушек (прим.авторки: проституток? Падших?) у входа.  — Нет. Не нуждаюсь. Иди. Клиенты ждут. Он тебя смердит улицей.  — Или ты напиваешься перед смертью или идешь к женщине. Признавайся, парень!  — Какое твое дело, падшая? — виски, красиво переливается на дне бокала.  — А не всегда я такой была милый, — девушка присела напротив меня. Она тоже потемнела, как и все посетители в кафе, будто на ночной фонарь сели большие мотыльки. — Меня зовут Беатрис Леруа.А тебя?  — Бонифас Жардане. Какое твое дело до причины моего уныния?  — Редко таких встречаю. Ты такой же тихий и темный, как все, но что-то в тебе другое есть. Я сразу поняла, что ты не подходишь для клиента. И нет, не по внешнему виду. — Беатрис улыбнулась и развернулась к стойке. — Даниэль, бутылку Шеваль Бланш 1937 года за мой счет.  — Зачем ты делаешь это?! У меня нет денег, Беатрис! — она убрала улыбку, достала зеркальце и чем-то стала убирать яркий «окрас», снимать большое количество бижутерии. — я хочу побыть один.  — Зря. Жизнь одна, Бонифас. И нет причин продавать ее дьяволу. Все в мире решаемо. Я остаюсь с тобой сейчас. Больше никаких клиентов сегодня.  — Не все. Неделю назад у меня умерла жена. От чахотки (прим.авторки: или туберкулеза. Надо подумать над этим.). А ей было всего двадцать шесть лет. Я потерял работу на заводе. Проиграл дом в казино прошлой ночью. И на рассвете я, напившись, уйду под воды Сены. = Я не вижу причин, чтобы прервать свою жизнь. Она дана нам Богом, но если ты в него не веришь, а это твое право, то тебе жизнь дана матерью, которая растила тебя не для того, чтобы ты в разгар своей молодости шел умирать? Смотри, как бы твоя матушка на том свете не убила тебя еще раз.  — Та ничего не знаешь обо мне! — я вспылил. Что глупая уличная работница знает о жизни!  — Милый мой, мне всего двадцать три года. А я устала. До войны я подрабатывала здесь на кухне. А когда Франция сдалась, и СС погнали французов на каторжные работы, то есть с 1941 года, мне пришлось стать такой, какая я есть сейчас. И ты не можешь себе представить, какого это принимать немца. Я постоянно ходила с побоями. Я ведь я еще молодая. Иногда по вечерам я «просыпалась» в ванне с лезвием в руках, или оттуда меня доставала Жюли, моя подруга. Да, каждый вечер я хотела порезать себе вены. И знаешь, что меня останавливало каждый раз? Нет, не Жюли. Я просто верила, что это закончится. Также подойдет к концу, как и наказания ремнем в детстве, как плохая погода, что и у меня будет светлое будущее. Я держалась только за это. — Беатрис смотрела на меня, но взгляд ее был пустым, она видела перед собой не меня, а картины прошлого. По моей коже пробежали мурашки от страха понимания ее ситуации.  — И светлое? Что изменилось? Ты до сих пор на улице.  — А ты видишь страх в моих глазах? — и только сейчас я заметил ее зеленые глаза, блестящие от слез. — Видишь следы от удушья? Я хорошо одета, сыта. Но я не пожелаю такую жизнь другим. Есть люди, чья жизнь хуже моей в тысячи раз, Бонифас. И в этот момент меня будто окатило волной. Я чувствовал на себе ужас молодой девчонки, стоящей у кафе в короткой юбке и блестящей блузе. Перед глазами пронеслась картина ее жизни.  — Ваше вино, мадемуазель, мсье, — я вздрогнул. Официант разлил вино и отошел к стойке.  — Выпей, полегчает, — и совсем не важно, кто сказал эту фразу. — За твое здоровье.  — Почему же ты не устроишься на работу к магазин?  — Для этого надо иметь квартиру, а денег на это у меня нет. Зарплата в магазине не такая большая, как здесь. Трудно. — Беатрис начала вставать, и я чуть вытянул руку, будто бы в испуге желая схватить ее за руку. — Мне пора. Уже почт светает. Надо помочь еще и на кухне.  — Прощай. — я понимал, что это последний человек, с которым я говорю. Мне стало страшно оставаться одному и я стал поспешно собираться уходить.  — Просто знай, Бон, что жизнь — это подарок, который ты не можешь просто так выкинуть или передарить кому-то. Какой бы она не была, ты должен ценить каждую секунду. Мы не молодеем. Если в твоей жизни было счастье, то почему бы ему не повториться? Пусть твой день начнется с рождения. Твоего духовного рождения. Я буду ждать тебя сегодня вечером тут. — она развернулась и скрылась за дверями кухни.  — Вряд ли я приду, — прошептал я в пустоту. Я стоял на Новом мосте, с которого открывался прекрасный вид на Консьержери. Передо мной уже краснел горизонт, готовый впустить в мир новый день. Этот свет отражался от стен старой тюрьмы, создавая воображаемый костер. Я чувствую себя заключенным, но другой тюрьмы, тюрьмы жизни, ее проблем и ужасов. Подо мной спокойно текла Сена, неся свои воды в пролив Ла-Манш, неся туда шум дорог, голоса людей, воздух, пропитый чужими эмоциями. Стоя на краю моста, в удивительной тишине, я почувствовал себя песчинкой, от смерти которой ничего не изменится. Я посмотрел на свои ноги и увидел на них черные высокие сапоги, услышал яростные крики немцев и рыдания девушки. Я вскрикнул и пошатнулся, едва не соскользнув ногой с моста. Нет, на мне были мои серые ботинки, а вокруг никого не было. Я испугался. Испугался чужих воспоминаний. Она рыдала, не умирала, это не были рыдания разбитой девушки. Это была защита. От чего убегаю я? От страха быть одному? А Беатрис? Она ведь тоже одинока. У меня было все, а теперь ничего. Зато я живой, я здоров, я еще могу что-то сделать. А у той девушки ничего не было, кроме боли и унижения, а сейчас она не так несчастна, но живет. Я слабее женщины? Нет. А получается, что слабее. Перед глазами предстала Беатрис, садящаяся за столы к клиентам, с мыслью о деньгах, на которые она может жить. Я вновь посмотрел вниз, в темные воды и испугался. Что я тут делаю? Никто не будет жалеть меня, если я не умру, но ведь я могу много чего сделать, хотя бы сделать одного человека счастливее, чем он есть. Солнце вновь окрасило небо в кроваво-алые оттенки. Мягкий свет падал через открытые окна на пол вечернего бара. Вокруг сидели люди, уставшие после рабочего дня, это были не темные силуэты, а личности, у которых есть своя жизнь, соя судьба.  — Я знала, что ты придешь, Бонифас. — Я поднял голову и увидел Беатрис, стоящую возле меня в длинном платье, цвета сегодняшнего заката. Ее глаза отражали ее радость, а темные волосы плавно спускались по плечам. — Я так рада, что ты сегодня тут.  — Беатрис, теперь моя очередь тебя учить. — я улыбнулся и встал рядом с ней. — Жизнь одна, а сделать в ней надо много чего. Война кончилась, а значит, пора начать все с чистого листа. Любую неприятность можно пережить, превратить ее лишь в воспоминание. Давай вместе начнем все заново? Вместе. Снимем квартиру, я буду работать в мастерской, а тебе я нашел работу в небольшом магазинчике мадам Нинон.  — Бонифас, с новым днем рождения, — она улыбнулась и заплакала, а я обнял ее, улыбаясь своему новому будущему, нашему новому будущему.