больно

this thing called love can be so cold it can be miserable or it can be beautiful

Эллисон шепчет «ты не предупреждал, что будет так больно», натягивает рукава свитера на самые ладони и жмётся к его тёплому боку. Питер стягивает с себя куртку, чтобы заботливо накинуть её на озябшие плечи — у Арджент глаза жжёт от постоянного ореола табачного дыма, но она терпит. Роман говорит, что они категорически не подходят друг другу. А ещё он пару раз как бы случайно оказывается под дверьми Эллисон, и она не то чтобы против, но его глазам навыкате и пухлым губкам стойкое отвращение противопоставляет. Ничего личного, Годфри, но мы и посложнее видали, а теперь бы что попроще и уютнее, хоть сигаретный дым терпеть приходится. Питер выдыхает клубящийся воздух, пропитанный смолами, в сторону, чтобы не пропитать чёрные как смоль завитки, которые он лично пальцами завивает, чтобы любоваться каждый день. Эллисон дерьма и внутри хватает, ей внешняя воронка ужасного и отвратительного осточертела до боли, а Питер родной, с самой первой встречи — всё-таки он до умопомрачения выгодно смотрится на фоне заносчивого Романа-перелюбленного-единственного-сыночка-Годфри. Питер категорически против, чтобы гнилой воздух отнял у него единственное светлое, что подарила ему судьба, поэтому настойчиво бьёт по бледным ладошкам, когда они в рассеянности тянутся к его пачке Мальборо. Да, она тоже хочет попробовать, какой на вкус его мир, хочет стать его полноценной частью, но Руманчек убирает с лица спутанные космы и упрямо качает головой — нет, только не так. — Если ты провалишься во всё это дерьмо… С упырями и оборотнями, я не уверен, что ты выберешься из этого живой. — Это угроза? — Нет. Вот угроза — если ты только решишь попробовать этот ад на вкус, я убью тебя собственными руками. А потом… потом удавлюсь сам, потому что обещал. — Обещал? — Никогда не оставлять тебя одну. Роман обиженно затыкается, когда в очередной раз пикировка не удаётся, Эллисон и Питер отрываться друг от друга не намерены — и неясно, кого он больше ревнует, его или её. Романа одолевают больные фантазии о том, как он разорвёт тонкую шейку Арджент и вернёт себе мир, в котором никого кроме. Эллисон такие грубости считывает на раз — затягивается сигаретой прежде, чем Питер успевает сообразить. Закашливается тяжело и выплёвывает отраву, почувствовав тяжёлую боль в висках. Да, его жизнь на вкус — та ещё дрянь с примесями тех формул, что убивают в рекордные сроки, но она, кажется, готова разделить его участь, пропитываясь сигаретным дымом до самых кончиков кудряшек, пусть и больно — не так, как ей рассказывали, а сильнее. Впрочем, это не сказка, а Хэмлок-Гроув, здесь выживают сильнейшие или удачливые — жаль, Эллисон не принадлежит ни к одной категории; здесь ей не выжить, но перспектива умереть рядом со своим волком не пугает её захмелевший от никотина разум.