шрамы

      Помолчим?       Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Основательно трогаюсь крышей. И место мне в психушке в палате для особо буйных.       Через фанерную стенку слышно, как в соседней квартире плачет ребенок. Громко, надрывно. На столе стоит черная чашка со сколом сбоку. Единственная целая из разбившегося фарфорового сервиза.       Руки дрожат. Цепляюсь пальцами за подоконник, чтобы не упасть ненароком. Ноги в последнее время не держат совсем. И слышу в голове голос. Твой голос.       За окном цветет жизнь. Распускается огромным бутоном. А мне хочется удавиться.       Последнее время солнце слишком яркое, деревья слишком зеленые. Смотреть тошно. Смотреть больно. Жизнь несется стремительным поездом. А я задыхаюсь.       Анька приходит раз в неделю. Спрашивает, как у меня дела, все ли хорошо, нужно ли что-нибудь. Иногда приносит конфеты или пирожные. Она приходит каждое воскресенье. Каждое воскресенье я чувствую себя хоть немного живой.       На улице плюс тридцать. А меня пробирает ознобом. Тонкими руками обхватываю себя за плечи. Хватаю со стола чашку и выпиваю содержимое в три маленьких глотка, острым краем царапая пересохшие губы.       Усталость накрывает внезапно, и я почти падаю в кресло. Давлюсь колким густым воздухом, практически выкашливая легкие. Интересно, если я сдохну здесь, как скоро меня найдут?       С улицы тянет скошенной травой, и ветер немного колышет занавески на окне. Пустым взглядом смотрю на стену напротив. Разодранные бежевые обои исписаны черным маркером.       Беспомощный вздох вырывается из груди, и я закрываю глаза. А там, в голове, голос. Твой. Такой тихий и проникновенный. Бормочет что-то бессмысленное.       — Заткнись, заткнись, заткнись! — вцепившись пальцами в кресло, отчаянно выкрикиваю куда-то в пустоту.       — Ты правда этого хочешь? — слышится за спиной.       Тело мгновенно словно парализовало. А по спине пробежали мурашки. Голос. Такой знакомый. Медленно, от части нехотя, поворачиваю голову. И по щеке бежит слеза, которую я даже не замечаю.       И вот ты снова здесь. Как в старые добрые времена. Твои темные волосы в таком же беспорядке, а на губах сияет не то улыбка, не то ухмылка. Ты все такой же Глеб Бейбарсов, каким и был четыре года назад.       А у меня губы дрожат, словно вот-вот расплачусь.       Ты улыбаешься и смотришь на меня добродушным взглядом. В темных глазах пляшут какие-то искорки.       Я давлюсь воздухом, смотрю недоверчивым взглядом. Ты здесь. Снова. Побереги мои оголенные нервы, уйди. Не нужно бередить старые раны. Прошу тебя.       Отворачиваюсь от тебя, пытаясь слиться с креслом. Стать невидимкой. Ты проходишь в глубь комнаты, останавливаешься аккурат напротив меня и присаживаешься на корточки. Касаешься дрожащей руки длинными пальцами, сжимаешь ее в своей теплой ладони. Второй рукой мягко касаешься щеки, стирая горячие слезы.       — Посмотри на меня, — шепчешь едва слышно. Сжимаешь руку сильнее, пытаясь успокоить. Отрицательно машу головой.       Я бы с радостью посмотрела на тебя. Кинулась бы на шею, обнимая крепко-крепко. Но не могу. Просто не в силах поднять головы.       — Я люблю тебя, — снова шепотом. А меня словно под дых ударили. Воздух застрял где-то в горле. Закашлялась, давясь собственной слюной. Наверняка жалкое зрелище.       — Тебе не кажется, что немного поздновато для таких слов? — откашлявшись, произношу хриплым голосом. Собственные слова отдаются горечью на кончике языка.       Ты пришел сюда, обнажая старые шрамы, вскрывая давно затянувшиеся раны. Твои слова бьют больнее всего. Хочется согнуться пополам и завыть в голос. От боли, от беспомощности.       Ты отравляешь воздух, которым я дышу. Заставляешь задыхаться, словно при приступе удушья. Ты убиваешь меня. Даже не в переносном смысле.       Пожалуйста, оставь меня в покое. Прошу тебя. Глеб, пожалуйста уходи.       Но вместо того, чтобы оттолкнуть тебя, накричать или выгнать, падаю на колени, обхватывая руками твою шею. Жмусь ближе, пытаясь почувствовать твое тепло. Боже, ты такой теплый…       Слезы текут по щекам, и я чувствую, как твои руки гладят мою спину. Я бы отдала все, абсолютно все, лишь бы этот момент не кончался. Лишь бы твои теплые руки продолжали прижимать к себе.       — Ты такая красивая, — раздается над ухом. Хочется залиться истерическим смехом. Потому что ни черта я больше не красивая. Бледная и худющая — да. Почти мертвая — возможно.       Не знаю, сколько мы просидели так на полу, может, полчаса, может, час. День. Неделю. Не важно. Время потеряло значение. Его больше нет. Есть только Глеб. И его теплые руки.       Слезы высохли, и я позволяю себе улыбнуться, глядя в сияющие карие глаза. Едва касаюсь пальцами твоей щеки. А ты улыбаешься так радостно. Не удержавшись, мимолетно касаюсь твоих губ своими, и через секунду комната наполняется громким смехом.       Встаю с пола, слегка потягиваясь, и сажусь обратно в кресло, краем глаза замечая огромную бабочку в окне. Поворачиваю голову и вижу огромного махаона за стеклом. Губы сами собой растягиваются в улыбке.       — Знаешь, Глеб, мне столько нужно… — осекаюсь на полуслове. Передо мной никого не было. По спине поползли мурашки. И улыбка сползла с лица.       Мгновение, и тебя в комнате словно не бывало. И это нормально, потому что мертвые не умеют разговаривать.       А я, видимо, все-таки забыла сегодня выпить свои таблетки.