Формула любви

Наблюдая, как епископ собственной персоной забирается на мост, она все никак не могла прекратить смеяться, хоть и пыталась. Тем более, что ничего забавного не происходило, да и выглядел он — краше в гроб кладут, что в общем — то неудивительно после такого скверного приключения. Эсмеральда сомневалась, что сама выглядит лучше — мокрая, оплеванная мулом и с ободранными руками. Наконец, поставив себе диагноз «истерика обыкновенная», она смирилась и стала ждать, пока отпустит само. Отпустило быстро, вернее, вышибло клин клином, когда она вдруг поняла, что с Фролло что-то не так: даже оказавшись наверху, он никак не мог отдышаться и надрывно, с хрипом кашлял, держась обеими руками за горло. Поймав его панический взгляд, Эсмеральда покрылась холодным пОтом. Епископ не паниковал. Никогда. Потому что считал панику бесполезной тратой времени. Она не могла понять, что происходит. Он задыхался прямо у нее на глазах безо всякой видимой причины. Эсмеральда подскочила, как ужаленная.Тут уж оказалось не до истерик. Она попыталась заставить его убрать от шеи руки — не получилось: перестав воспринимать реальность из-за недостатка воздуха, он бессознательно сопротивлялся попыткам помочь и сопротивлялся сильно. Так что ей еще и чувствительно прилетело по носу. — Клод! — рявкнула она, что есть мочи, — Замри! Не двигайся! Как ни странно, на этот раз он послушался и опустил руки. Вероятно за последние полгода, что она всеми правдами и неправдами удерживала его от разрушений, у него выработался глубоко въевшийся рефлекс подчиняться ее голосу, даже находясь в неадекватном состоянии. Рефлекс, успешно задавивший инстинкт самосохранения. Только тогда Эсмеральда увидела в чем дело: тонкие завязки его плаща намертво затянулись и глубоко врезались ему в горло на подобие гаротты. Она принялась судорожно искать свой кинжал. Нашла, выронила, он провалился в щель между досками, она выудила его двумя пальцами за рукоятку, снова уронила, снова подняла. За это время Фролло, кажется, почти совсем перестал дышать, лишь изредка беспорядочно продолжая хватать ртом воздух, его взгляд затуманился, губы посинели. Держался он, похоже, на одном упрямстве, которому позавидовал бы даже мул. — Если дернешься, — сквозь зубы процедила Эсмеральда, пытаясь поддеть завязку так, чтобы не придушить его окончательно, — я приведу в исполнение угрозу тебя убить! Для этого немного нужно. Разрезать плотный шнур получилось только с третьего раза. Но даже после того, как она, не пожалев, рассекла и узкий ворот его одежды, с удивлением обнаружив, что та мирская, он не шевельнулся. И не попытался вдохнуть. Эсмеральда снова попробовала на него кричать. Приказывать. Звать по имени. Трясти. Проклинать. Проклинать Гренгуара за провИдение. Проклинать себя за промедление… Наконец, не придумав ничего лучшего, она набрала в легкие весь воздух, который туда поместился, прижалась губами к его губам и выдохнула. Вот это возымело быстрый и неожиданный эффект: глаза Фролло распахнулись, он резко вскочил, сбив ее в сторону, закашлялся и вдруг, схватив за плечи так, что она взвизгнула, хриплым шепотом заорал в лицо: — Ты зачем сунулась в лес Бонне? «Шок» было слишком мягким словом для того, что в этот момент испытала Эсмеральда. Собственно, именно это безымянное ощущение и стало той соломинкой, которая переломало хребты десятку верблюдов, другими словами, послало ее за край. Вот это была истерика с большой буквы «и». Вывернувшись из его рук, она ударила куда дотянулась и разбила ему губу. А потом начала орать. Никакой смысловой нагрузки ее крики не несли, зато состояли из эпитетов, которые в нормальном состоянии она бы постеснялась применить даже к бродяге, не то что к епископу. Досталось также и Квазимодо, ее так называемому другу, и вечно лезущему во все дыры поэту. Под конец она, конечно, выдохлась, но в процессе умудрилась сорвать голос, так что ей тоже пришлось шептать. — Все? — осведомился Фролло холодно, когда она, наконец, замолчала. Вернее, это прозвучало бы холодно, если бы не было больше похоже на свист. Нет, не все! — снова взвилась она, — Что. Ты. Здесь. Делаешь? — Пытаюсь предотвратить твою очередную глупость! — прошипел он, — нужно быть совсем безмозглой, чтобы бежать в лес на ночь глядя! — Мою глупость?! Мою? Если бы не твой полет, я бы уже была в Шантийи! — Если бы не твое безрассудство, я был бы в Париже и уговаривал короля не отменять нашу мистерию! — Я не просила за мной ехать! — Вот как? И, очевидно, для этого все рассказала Квазимодо? — Он дал слово молчать! — О, не стоит винить бедняжку, я же испробовал на нем свой испанский сапожок, а он еще и не таким языки развязывал! — сказал Фролло с едким сарказмом, который тоже, впрочем, был утерян, на этот раз из — за приступа кашля. Вот этого он и не рассчитал. Эсмеральда задохнулась, не веря собственным ушам, да и глазам тоже. В другое время она бы лишь посмеялась над таким заявлением, но в дело вмешались три вещи: во — первых искаженная интонация, во — вторых взвинченные нервы, в третьих погода: остатки уходящей грозы напоследок вспыхнули, и то, что она увидела в их свете, повергло ее в панику. Имеется в виду, конечно же епископ. Точнее его лицо: бледное, с красными глазами (последствие инцидента с завязками), да еще и с кровью на губах (результат ее истерики). Если бы Эсмеральде довелось видеть картины Босха, она бы без труда опознала левого в правом ряду монстра из центральной части Страшного суда. (Наши современники подумали бы о Дракуле) К счастью, она их не видела, так что за рассудок можно было еще побороться, но жутью накрыло все равно. — Ты подверг Квазимодо пытке, чтобы выяснить где я? — прошептала она, в ужасе отшатнувшись, — Он же тебе как сын! Ты… ты чудовище! Совершенно не ожидавший такого поворота Фролло, на мгновение лишился дара речи, однако быстро взял себя в руки — сказался многолетний опыт встречи грудью налетающих бурь. — Ведьма! — не остался он в долгу и шарахнул кулаком по парапету, отчего хлипкая балка сломалась. Зато треск оказался громче его слов. Эсмеральда вздрогнула и сжалась, закрыв лицо руками. Епископ, открывший было рот, чтобы добавить еще, так его и захлопнул, сразу растеряв весь запал. Спустя мгновение он протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, но передумал и отступил назад, тихо пробормотав: — Опять договорился, идиот. Когда Эсмеральда отняла ладони от глаз, все вокруг выглядело иначе: тучи ушли, и оказалось, что еще совсем не поздно, даже солнце пока не собиралось садиться. Значит, с тех пор, как Фролло влетел на мост прошло не больше часа. В голове у нее прояснилось, но, к сожалению, вместе с просветлением пришло и осознание, что за несусветную чушь она несла. Даже пробуждение в келье нынче утром не оставило настолько мерзостного осадка. Правда, имело с нынешней ситуацией кое — что общее: Фролло нигде не было видно. Эсмеральда начала оглядываться, но вокруг кроме мокрых стволов ничего и никого не было. Ей вдруг стало страшно и до чертиков обидно — неужели он просто взял и ушел, бросив ее одну посреди леса? То, что она недавно требовала этого с пеной у рта как — то не вспомнилось. Ни темнота, ни гроза не пугали ее так, как безмятежный солнечный вечер после дождя. — Клод? — позвала она так громко, как позволял сорванный голос, но в ответ получила только шуршание капель и птичий щебет. Сглотнув неприятным комок, Эсмеральда, словно по наитию, пошла вперед, на другую сторону оврага, хотя вернее было бы как раз вернуться назад. Мул, все это время меланхолично жевавший веревку, некогда служившую ей поясом, поцокал следом. К счастью, страшно и обидно ей было ровно до конца моста, потому что как только она ступила на «твердую землю», из-за ближайших деревьев послышался кашель. Чуть не подпрыгнув от радости, Эсмеральда ускорила было шаг, но потом остановилась, внезапно задумавшись, а с чего ей, собственно, начать разговор после гм… всего. Епископ снова закашлялся, на этот раз так, что с деревьев во все стороны сиганули птицы. Тогда она достала из седельной сумки бурдюк с водой, решив, что вряд ли найдет лучший повод для перемирия. Только обойдя липу, которая нежно провела ей по спине ледяными мокрыми листьями, Эсмеральда его, наконец, увидела. Фролло стоял, уперев руки в бока и что — то сосредоточенно разглядывал на земле. Стало понятно, почему она не заметила его раньше: его одежда вопреки обыкновению была не только мирской, но даже не черной, а изумрудно зеленой и сливалась с молодой листвой. В грозовом сумраке этого не было заметно. Эсмеральда разинула рот: она бы в жизни не поверила, что епископ способен так вырядиться, да еще и в дорогу. Следующие минут пять она созерцала, пытаясь поверить собственным глазам. Фролло продолжал что — то внимательно рассматривать у себя под ногами, и она из любопытства подобралась поближе. — Улетел он что ли? — пробормотал епископ растеряно. Тогда до Эсмеральды дошло — он пытался определить по следам, куда подевался его конь, что было довольно затруднительно, учитывая, что взрытую копытами землю она только что видела совсем в другой стороне. Как это ни грустно, при всем уме, следопыт из Фролло был никакой. И это, и его непривычный, совершенно не к месту наряд (чей цвет, к тому же наводил на определенные размышления. И наводил бы еще больше, если бы она слышала об одном известном английском разбойнике) показались Эсмеральде настолько забавными, что она не выдержала и прыснула. Разумеется, епископ обернулся на звук. Обескураженное выражение его лица заставило ее смеяться сильнее. Она догадалась, что все это время он, видимо, приглядывал за мостом и лишь ненадолго отвлекся, поэтому ее внезапное появление за его спиной и стало сюрпризом. Потом он закашлялся, снова вызвав переполох в птичьих рядах. — Держи, — сказала Эсмеральда, протягивая ему бурдюк, — а то в лесу скоро петь будет некому. Посмотрев на нее странно, если не сказать настороженно, словно опасаясь того, что еще может выкинуть эта сумасшедшая, мгновенно переходящая от воплей к смеху, Фролло начал пить. «Боюсь данайцев и дары приносящих» — явно читалось у него на лице. Эсмеральда вздохнула, перестав улыбаться. — У меня даже и испанского сапога нет, — вдруг выпалил епископ, опуская бурдюк, — я его давно в подъемник переделал. Зато Квазимодо, как оказалось, обладает фантазией, не уступающей поэтовой. И ему нужно было оправдание, чтобы совесть не мучила. Пришлось разыграть что-то вроде спектакля. Тогда он все и выложил. Но, скорее всего, я его просто убедил… — он остановился и замолчал. — В чем? — спросила Эсмеральда. — В том, что люблю тебя, но ты ведь это и так знаешь, правда?