Огненная

На улице было холодно. Сильный мороз щипал редких прохожих за щеки и подгонял их. Бабы кутались в платки, стараясь закрыть щеки. Мужики быстро передвигали ногами и недовольно кряхтели, когда сугробы преграждали им путь. Даже на базаре было мало народу. А кто был – тот, старался закупиться и побыстрее оказаться в избе. Торговцы, одетые в тяжелые тулупы, подпрыгивали от холода. Некоторые растирали себе покрасневшие носы и упрямо зазывали покупателей. «Крендельки, рыбка» - доносилось со всех сторон. Но охрипшие от мороза голоса, быстро пропадали в свисте ветра. Так холодно, что и говорить не хотелось. Поэтому перед редкими покупателями торговцы устраивали настоящий спектакль, жестами объясняя, что их товар самый лучший. Сегодня Матрена Лисовская отправилась на базар, едва солнце докоснулось лучами заснеженной земли. Женщина ненадолго задержалась перед одной из лавок. Полный мужик-лавочник приподнял ворот тулупа и быстро спрятал руки в карманы. - Что, Вячко, цену на соль не задрал еще? – спросила женщина. Мужик крякнул и приосанился: - С чего бы цену задирать? - А с того, что ты, бесстыдник, всегда так делаешь, когда светлейший приезжает. - Да Господь с тобой! – Вячко аж побагровел от возмущения. – Все чин по чину! - Тогда отсыпь-ка мне полный кулек. Вячко засуетился, деревянным черпаком набирая соль. Насыпав полный мешочек, мужик полюбовался на свой труд. - А что девки твои, Матрена, с тобой не пошли? Женщина покрутила в руках кулек. Затем положила его на ладонь и проверила на вес. На лбу Вячко выступили капли пота. Иногда торговец не досыпал товар. А Матрена была очень придирчива к таким делам. Но сегодня женщина спешила домой, да и на холоде не хотелось задерживаться. - Дома. В делах все. Вячко мысленно выдохнул. Пронесло. Матрена тем временем достала кошель, а потом задумчиво посмотрела на товар. - Еще кулек насыпь. Рядом с Матреной недовольно заворчала сухенькая женщина. Она уже сильно замерзла и быстро растирала свои руки. - Быстрее, Вячко, - стуча зубами, просвистела Забава. - А слышали ли, что случилось на празднестве? – проговорила дородная розовощёкая Малуша. Ей надоело стоять в тишине, и хоть на улице и потрескивал мороз, а поговорить да поделиться сплетнями все равно хотелось. - Какой-то срамник заехал светлейшему князю Ростиславу по макушке. Сама видела. Вот этими вот глазами, - баба стянула варежку и, указав пальцем на глаза, быстро натянула рукавичку вновь. - Ах, охальник, - всплеснула руками тощая Забава. - А что, не знаешь, кто это сделал? – полюбопытствовала еще одна женщина, Аксинья. - Да малец какой-то! Так и думаю, м-а-л-е-ц! – влезла в разговор Сияна, баба средних лет. Женщины переглянулись и снова затрещали, обсуждая наглого «охальника». Вячко с интересом прислушивался к их беседе. Уж больно бабы все красочно описывали. Одна из них настаивала, что этот «некто» был очень высокий с копной светлых волос, другая опровергала это, твердя, что «срамник» - это мелкий парнишка. А когда третья предположила «а вдруг девица», ее подняли на смех. Матрена поглядывала на женщин, и губы ее невольно кривились от недовольства. Как можно быть такими пустомелями! Кому какое дело, как выглядел тот, кто так неосторожно запустил снежок. Да и «простым» не пристало обсуждать князей. Матрена даже хмыкнула, видя как Вячко, открыв рот, слушает сплетни: - Соль не просыпь. Ишь, уши развесил. Затем, подхватив кульки, и заплатив за них, поспешила домой. Ей не было никакого дела до того, кто попал в князя. Единственное желание – добраться до теплой избы. Матрена представила, как дочери выполняют работу по дому. Еще и Гавриле нужно передать котомку с едой. Женщина заспешила домой еще быстрее, оставляя вдали базарных сплетниц, рассуждающих о том, кто же мог попасть в светлейшего Ростислава.

***

Александра сидела на лавке, согнувшись в три погибели, и вышивала на белой ткани причудливый узор. На высоком белом лбу залегла морщинка сосредоточенности. Губы, сжатые в тонкую линию, нервно подрагивали. Девушка то и дело откладывала работу и критически осматривала пальцы, исколотые острой иглой. Иногда Лисовская растирала руки и недовольно морщилась, когда задевала маленькую ранку от укола иглой. Вот уже второй час рыжекудрая сражалась с пяльцами. Нет, вышивать она умела, но какая это была мука. Сколько терпения требовалось, чтобы довести работу до ума, сколько усидчивости… Александра не любила подолгу пропадать за вышиванием. Девушка искренне не понимала, как матушка тратила на это столько времени. Да и Настуся, еще совсем маленькая девочка, обожала возиться с пяльцами. Ах, с какой бы радостью рыжеволосая вернулась бы в детство и продолжила бы занятия с тятей. До сих пор помнит Лисовская, как садилась на лавку под свет лампады, и как Гаврила, показывая ей книгу, «ровным» голосом объяснял науку чтения. Священник был учителем суровым и строгим. Очень хотел мужчина, чтобы дочь его познала эту науку. - Прилежно учись. Язык христианский правдой Божией зиждим. Коли не знаешь его - себя не знаешь. Тогда Александра таращила огромные глазенки и даже ротик приоткрывала. Словно таинство какое-то постигала. Казалось ей это диковиной. И свет от лампадки, и книга с потресканным переплетом, и грустные одухотворенные глаза отца. Казалось, Гаврила был не из этого мира. Слишком далек от бытия. Душой всей он был в церкви Преображения Господня. Туда же, приводил он дочь на службу, либо оставлял ее среди икон и читал молитвы. А маленькая девочка, предоставленная сама себе, осматривала лики ангелов, так печально взирающих на мир. Сильное впечатление на нее произвела икона Божьей матери, которую церковнослужители называли Борисоглебоская-Городищенская. Прозрачное лицо святой, ее ласковая улыбка, тонкие линии – все это покорило ум маленькой Александры. А когда викарий Возгарь рассказал о предании, связанном с иконой, так вообще дух перехватило. Много тогда она говорила об этой с тятей и матушкой. С жаром говорила и таким сильным порывом, на который было способно ее детское сердце. Матрена слушала дитя и только качала головой. Не нравилось женщине то, что муж засоряет детский ум. Не любо было и обучение чтению. - Почто ты ее читать-то учишь? Лучше бы по дому помогала. Вот невеста-то кому-то не рукастая достанется, - часто ворчала Матрена. - По зову Господню читать учу, - отвечал Гаврила, показывая тоном, что разговор ни к чему не приведет. Так и шло время, покуда Александра не выросла в семнадцатилетнюю взбалмошную девицу. Читать выучилась, но и домашним делам была обучена. А сестрица ее, Настуся, девчонка бойкая и рукастая, в мать пошла – такая же беленькая и домовитая, с малых лет помогающая по хате. Науки ее не интересовали, да и не понимала еще она их. Александра пробовала заниматься с Настусей, но дитя упорно не желало слушать старшую сестру. Рыжекудрая уж и хитростью пыталась завлечь малую. И даже вроде что-то да получилось. Но постижение науки проходило тяжело и давалось с трудом. Но рыжая упрямо заучивала с Настусей Аз, Буки и Веди. Иногда и Гаврила присутствовал на занятиях. Он садился на край лавки и, сложив руки на груди, внимательно слушал дочерей. Когда младшая ошибалась, Лисовской сам брал книгу и начинал объяснять. И так длилось до тех пор, пока Настуся не начинала жаловаться на усталость. Тогда появлялась Матрена и уводила девочку печь «колобки». И словно усталости как не бывало. - Видать, не познать дитю науку, - качая головой, вздыхал Гаврила. Мужчина смотрел на Александру своим грустным, возвышенным взглядом, и легкая улыбка блуждала на его губах. В огненных кудрях дочери, в ее уме видел он себя. А что касалось крутого нрава дочери – то была юность его. Сам когда-то был бурным как река, дерзким да резким как ветер. Александра вздохнула, вспоминая картины из детства. Невольно бросила взгляд на полку, где под горой ткани схоронилась книга. Как же хочется почитать! Девушка даже заерзала от нетерпения. Так бы и отложила все дела. Но взглянув на пяльцы и сиротливо торчащие во все стороны нити, рыжеволосая недовольно заворчала. Сначала работа, а потом развлечения. Откинув на спину тяжелые огненные косы, Александра с новым рвением принялась за вышивание. Раз – снова игла не туда вошла, два – перепутались нити. - Ах, чтоб тебя! – в сердцах воскликнула девушка. Наморщив носик, Лисовская принялась все распутывать. Когда терпение рыжей начало испаряться, в оконце постучали. Александра оторвалась от ненавистных пялец и перевела взгляд на окно. На нее смотрела розовощекая Мария. Брюнетка то и дело поправляла платок, который съезжал с головы, обнажая макушку. Темные волосы подруги щедро посыпал снег, и, когда Мария натягивала платок на голову, морщилась от холодных крупинок, таявших под тканью. Лисовская указала пальчиком на дверь и, легко вспорхнув с места, впустила брюнетку в теплую хату. Оказавшись в сенях, Мария стащила платок с головы и растерла красные от мороза щеки. - Ух, вот и холод-то какой! – пытаясь согреться, заметила брюнетка. Лисовская прошествовала к лавке и, усевшись, снова принялась за работу. - Почто пришла? Мария, все еще дрожа от холода улицы, присела рядом с Александрой. - Не могу забыть, как бежали от слуги светлейшего. Вот, ей богу клянусь, шла к тебе, а, казалось, что следят за мной. Рыжая хмыкнула. - Боязливая ты. С чего следить-то за тобой? Мария нервно сцепила пальцы и покосилась на подругу. Та с самым серьезным видом продолжала воевать с нитками. Казалось, Александру ничего не волновало кроме пялец. Девушка настолько погрузилась в работу, что даже щеки раскраснелись. - Из-за того, что мы князя раздосадовали, - уверенно произнесла Мария. Затем она наклонилась к уху рыжекудрой и тихо прошептала: - Посмотри, кажется, кто-то прячется за деревом. Александра недовольно цокнула языком и, не отпуская пяльцы, поднялась с лавки. Свободной рукой девушка распахнула окно и выглянула наружу. Снежинки тут же осыпали бледное лицо и огненные волосы. - Ну, где? – громко крикнула Лисовская. – Никого нет, а если есть.. милости просим! Затем рыжая захлопнула оконце и снова принялась за вышивание. Мария даже подпрыгнула, пораженная поступком подруги. Брюнетка испуганно вытаращила глаза и быстро затараторила: - Ах, Александра, ты так… ведь нельзя… вдруг услышат… От волнения Мария путалась в словах, «проглатывала» слова и запиналась. Губы девушки подрагивали. Казалось, что они побелели. Не хотелось Марии попасть в руки озлобленных княжеских слуг. Бурное воображение уже нарисовало, как мужчины хватают ее за руки и волокут к князю. Брюнетка ярко представила, как взгляд Ростислава прожигает насквозь, а перст с драгоценными рубинами указывает на нее. От ужаса Мария даже тихо пискнула. Лисовская хмуро покосилась на нее. Волнения подруги казались рыжекудрой необоснованными и глупыми. - Небось представила, как тебя за косы оттаскали? – хмыкнула Александра. Не успела брюнетка ответить, как раздраженная Лисовская пихнула ей в руки пяльцы: - На-ка, вышей. Может глупости выветрятся. Мария обиженно надулась, но послушно взялась за работу. И так ловко у нее получалось, что Лисовская только диву давалась. Рыжая внимательно следила за нехитрыми манипуляциями брюнетки и пыталась понять, как та так быстро распутала все нити. - Хитро-о-о, - наконец протянула Александра. – Повезет женишку твоему. - Ах, еще бы женишок был, - хмыкнула Мария. - Да уж все лучше, чем тонкошеий Фома. Этот тонкошеий Фома был предметом пререкания подруг. Жил он за три дома от Марии. Высокий, худой, с длинной шеей. На взгляд Александры совершенно нескладный и неприметный. Однако в глазах Марии парень обладал всеми достойными качествами. А именно – любовно закатывал глаза и томно вздыхал, когда видел брюнетку. На этом все и заканчивалось. Но воображение девушки уже нарисовало счастливое будущее. В мечтах она нарожала пареньку дитять и гордо вышагивала по базару в красном платке. Когда Мария рассказала о влюбленности Александре, та выставила ее на смех. - Взгляни на него – тощь как жердь, глазами хлопает аки девица, - говорила рыжая. – Да такой даже дров не нарубит! На это Мария ничего не отвечала - лишь вздыхала и вновь думала о предмете обожания. Сейчас девушка тоже смолчала. Но обида сверкнула в ее глазах. Острый язык подруги наносил раны. Дерзкая Александра не щадила тех, кто был на ее взгляд олухом. А разубедить ее было очень трудно. Брюнетка едва слышно вздохнула и молча продолжила вышивать. Лисовская тоже не сказала ни слова. Рыжекудрая еще немного посмотрела, как ловко мелькала игла в руках у подруги, и перевела взгляд в окно. Зеленые глаза лениво вперились в сугробы, а затем скользнули по заснеженным деревьям. Их ветки клонились к земле под тяжестью снега. Иногда снежные комья скатывались с ветвей и с громким шипением падали вниз. Во дворе было пусто. Даже птицы не летали. Слишком безмятежно и неестественно. Но пару раз Александре показалось, что за белой пеленой стоит фигура, высокая и худая. А когда девушка напрягла зрение, стараясь разглядеть непрошенного гостя, повалил такой снег, что скрыл за собой все. Рыжая даже цокнула от недовольства. Приподнявшись с лавки, Лисовская чуть ли не вжалась в оконце. Наконец глаза выловили фигуру, которая то и дело скрывалась за снежным покровом. Постепенно фигура приближалась, принимая очертания женщины. Еще чуть ближе – и Александра не сдержала разочарованного вздоха. Перед избой появилась Матрена Лисовская. Она спешила домой, кутаясь в пуховый платок, придерживая подмышкой кулечки с солью. Через несколько минут входная дверь отворилась, впуская Матрену. Женщина поставила мешочки на лавку и принялась развязывать платок. Наконец она заглянула в горницу и увидела Марию, которая тут же пихнула пяльцы в руки Александры. Женщина сурово взглянула на брюнетку, от чего та сжалась в комочек. Лисовская уже давно поняла хитрость дочери, когда та просила помощи у Марии. Когда за пяльцы бралась брюнетка, все выходило более аккуратно и красиво. Александра же, казалось, не была предназначена для такой кропотливой работы. Слишком неусидчива. - Опять бездельничаешь? – взирая нахмурено на рыжеволосую, спросила Матрена. – Где Настуся? - Спит, - коротко ответила Александра. Женщина покачала головой: - Распустились совсем. А ты лучше бы отцу поесть собрала, чем нитки путать. Александра хитро улыбнулась: - Давно собрала. Тебя ждала – не оставлять же Настусю одну в избе. - Вот и прекрасно. Снеси отцу поесть. - В метель такую-ю-ю? - протянула Александра, но тут же осеклась, когда Матрена одарила ее тяжелым взглядом. Рыжая быстро метнулась за котомкой с едой, одела тулупчик и повязала платок. Подхватив под руку Марию, которая все еще путалась в петельках своей одежи, Александра вытолкнула ее на улицу. Там девушек тут же осыпали колкие снежинки. Они противно щипали щеки, липли к ресницам, превращая их в острые колышки. Мария оступилась и, тихо ойкнув, провалилась в сугроб. Александра заворчала и, что было есть силы, потянула подругу за руку. Брюнетка, путаясь в полах сарафана, выбралась на дорожку. Пройдя еще немного, девушка снова «утонула» в снегу. - Александра, - стуча зубами от холода, выдавила Мария. – Я пойду домой. Уж холодно слишком. - Иди, - коротко ответила рыжая. Махнув на прощание рукой, Лисовская продолжила упрямо пробираться вперед через сугробы. Так, петляя по заснеженным улочкам, девушка добралась до церкви Преображения Господня. На секунду ражая замерла с благоговением перед каменным творением. Белоснежная церковь сверкала великолепием, и даже метель не умоляла ее достоинств. Напротив, казалось, что снег не трогает золотые купала. Величественное творение рязанских мастеров поражало и завораживало. Александра тряхнула головой, прогоняя наваждение, и шагнула внутрь храма. Там ее сразу же окутал сладковатый запах ладана. Девушка невольно взглянула на иконы – пламя свечей освещало их. Из-за этого одухотворенный взгляд святых казался суровым. А когда рыжеволосая перевела взор на любимую икону Божьей матери, то неосознанно съежилась. Казалось, что преломление света еще больше добавило грусти иконе. Александра с трудом поборола в себе желание стряхнуть невидимые слезы с личика Божьей матери. Печальное выражение хрупкого лица святой вызвало неприятное покалывание в сердце. Рыжеволосая прижала тонкие ладони к груди. Пальцы неосознанно скомкали платок. Девушка застыла перед иконой, тоскливо взирая на нее. Так бы и простояла Лисовская перед иконостасом, если бы не услышала тихий разговор. Он доносился из-за притвора. Голос отца девушка узнала сразу же. Аккуратно ступая по мраморному полу, Лисовская пошла в сторону говоривших. Так и есть – стоят два человека. Один из них Гаврила Лисовской, а кто другой – не разобрать. Широкоплечий мужчина стоял спиной к Александре. Но его серебристый кафтан и сафьяновые сапоги говорили о том, что человек он непростой. Поддавшись неосознанному порыву, рыжая спряталась за колонной и внимательно прислушалась к разговору. Иногда, переполненная любопытством, Александра высовывалась из своего укрытия, и тогда видела она бледное лицо отца. Глаза его взволнованно блестели, но взгляд был пристальный и «тяжелый». - Вот, передай митрополиту Иону, - тихо проговорил мужчина в серебристом кафтане, протягивая свиток. – Скажи, пусть к вече готовится. Гаврила бережно забрал свиток. Пламя свечи плясало бликами на его впалых щеках, придавая коже желтый оттенок. Огненная бородка пожаром «растекалась» по лицу золотой волной. Губы мужчины едва заметно подрагивали, а пальцы с силой сжали сверток. - Беда надвигается? – спросил Лисовской. Собеседник священника слегка наклонил голову набок. Тяжелым взглядом он сверлил Гаврилу. Но тот стойко выдержал взор княжеского посланника. - Да. Вопросов больше не задавай. Знай, скоро помощь понадобится. Светлейший князь Юрий молебен заказал. Затем мужчина приблизил лицо к Лисовскому и что-то быстро зашептал. Александра, вытянулась, желая расслышать разговор. Но как назло слуга светлейшего говорил настолько тихо, что как не прислушивалась девушка – ничего не могла разобрать. Рыжеволосая недовольно поморщилась и снова сделала попытку потянуться вперед. Захваченная любопытством, она совсем забыла об осторожности. Одно неаккуратное движение – и тяжелый подсвечник упал на мраморный пол. Свечи, почти догоревшие, с засохшим воском, рассыпались по мрамору. - Ой! - тихо пискнула рыжекудрая. Княжеский слуга быстро развернулся. Наконец-то можно было рассмотреть его получше. Высокий лоб, орлиный нос с горбинкой, холодные серые глаза – лицо его было восковым как маска и не выражало никаких эмоций. Взгляд чернокудрого мужчины, как у хищной птицы, впился в побледневшую Александру, которая не успела скрыться за колонной. Стремительное движение - и посланник князя схватил за локоть девушку. С силой рванул он упирающуюся Александру на себя. - Кто ты? Что слышала? Ну! – прошипел мужчина, встряхивая рыжеволосую. Та испуганно всхлипнула и сделала попытку вырваться. Девушка оторопело таращилась на чернокудрого и переводила взгляд на отца. Тот застыл на месте, невидящим взором оглядывая дочь. Наконец, когда княжеский слуга встряхнул Александру еще раз, (да так сильно, что платок сбился у нее на макушке), Гаврила потянулся к чернокудрому и примирительно положил тонкую ладонь ему на плечо. - Ратибор, осторожнее, прошу. Это дочь моя. Съестное принесла. Александра закивала, подтверждая слова отца. - Да, клянусь, не слыхала ничего. Только пришла. Вот, - девушка протянула сверток с едой, показывая его Ратибору. Тот нахмурился и нехотя отпустил рыжую. Его холодные серые глаза внимательно вперились в бледное личико Лисовской. Мужчина словно что-то выискивал во взгляде зеленых глаз и губах, сжатых в тонкую полоску. Наконец, чернокудрый отвернулся от Александры и сурово взглянул на Гаврилу. - Помни, что я тебе сказал. И за дочерью своей смотри лучше, - сухо произнес Ратибор. Затем, легко развернувшись на каблуках сафьяновых сапог, он пошел прочь, гордо держа спину. Александра проводила его взглядом, полным презрения. Этот мужчина с холодными, хищными глазами пугал ее, раздражал. И как так вышло – только увидела, а столько злых чувств появилось? - Коршун, - едва слышно пробормотала рыжеволосая. Гаврила нахмурился, на высоком белом лбе его залегла морщинка недовольства. - Сомкни уста да помолчи, - сурово произнес священник. – Покорной нужно быть. Не можешь ты сквернословить в сторону слуг светлейшего. Александра дерзко взглянула на отца и гордо вскинула голову. Огненные прядки волос, вылетевших из кос, рассыпались по бледным вискам. - Покорна я только в семье. А тот, кто сейчас меня встряхивал как куклу, сам себя не знает. Глаза его видел – пустота одна? - Пустота или нет, а ты должна молчать! – резко бросил священник. Рыжеволосая отшатнулась от отца. В первый раз она видела его таким – горящий взор, полный недовольства, обескровленные от волнения губы… Как пощечину получила от него. Словно почувствовала удар тонкой ладони на щеке. Даже пальчики к щечке приложила – проверила. Кожа предательски горела – алый румянец стыда растекался по бледному лицу. Пихнув в руки отцу сверток с едой, рыжекудрая рванула прочь из церкви. Злые слезы стекали по щекам и тут же замерзали от холода. Утирая ладонью слезы, девушка бежала по заснеженным улочкам Рязани. Обида билась в ее груди белоснежным голубком. Покорной быть? Нет, никогда не будет покорной. Лучше умереть. Пусть небо разверзнется, пусть с лица земли стерта будет Рязань, но покорной… никогда! Словно клича беду, неслась как ветер Александра. На сугробы не смотрела, на лед. Быстрее – быстрее. Как от огня спасалась. Бежала и не видела, что за ней следят холодные глаза. Глаза, полные хищного огня. Глаза, прожигающие своей пустотой и безразличием.

***

Князь Юрий сидел в тронном зале. Изредка мужчина бросал взгляд на пляшущее пламя свечей. И словно видел в нем все тоскливое будущее – видел, как горят избы, слышал крик женщин и детей, чувствовал солоноватый привкус крови. Час назад светлейший вызвал к себе двух ратников – Миролюба и Пересвета. Именно они должны были отправиться гонцами в соседние княжества. Разговор с дружинниками велся в строжайшей секретности. Юрий вкрадчиво объяснил молодцам, что от них требуется. - Должны быть быстрее ветра. Вам дается день, чтобы привести ответ от князей. Мужчины молча слушали Юрия, а когда тот закончил, поклонились и быстро удалились, оставляя князя наедине со своими мыслями. Печальные думы одолевали светлейшего. Странная тоска разливалась по телу. И как не хотел князь, не мог отринуть все страхи. Казалось, ужасная метель только усугубляла состояние. В руках мужчина вертел серебряный крестик. Его резные грани тускло поблескивали в пламени свечей. Вдруг холодный металл вспыхнул, окрашиваясь в алый цвет. Так неосторожно преломившийся свет, исказил чистую красоту серебра. Юрий нахмурился и сжал пальцы. Грани больно оцарапали кожу. Что-то произойдет. Очень скоро. Так скоро, что дыхание перехватывало. Что-то мрачное и жуткое ждало впереди, и только сам Бог знал, что это будет. Едва закончилась метель, как ворота Рязани распахнулись, выпуская двух всадников. Холеные жеребцы ржали и били копытами о землю. Мужчины с трудом удерживали ретивых коней за поводья. Всадники, одетые кафтаны с меховыми воротами, придерживали кожаные сумки, прикрепленные к поясам. Эти сумки они должны были беречь как зеницу ока. Ведь в них находились грамоты для князей Юрия Владимирского и Михаила Черниговского. Именно их помощи просил светлейший князь Юрий Рязанский. Миролюб, крепкий парень лет 25, держал свой путь во Владимир, а Пересвет, младший брат его, - в Чернигов. На прощание дружинники переглянулись и, едва кивнув друг другу, рванули в разные стороны. Только столбы снега вихрем летели из-под копыт жеребцов. Мужчины гнали коней, как оглашенные. Всадники тяжело дышали, иногда открывали рот, ловя ледяной воздух. Быстрее-быстрее! Жеребцы громко фырчали и кашляли пеной. Животные проваливались в снег, но упрямо неслись вперед. Казалось, кони чувствовали нетерпеливость хозяев и старались скакать быстрее. Им тоже передалось это чувство. Дорога была тяжелой. Плотные, вязкие сугробы утаскивали в свои объятия. Приходилось ненадолго останавливаться и давать отдых жеребцам. Но эти остановки длились такое малое количество времени, что совершенно не восполняли тающие силы. Но вскоре упрямство ратников было вознаграждено – в белой пелене показались пограничные стены Чернигова, а чуть позже и Владимира. Там словно ждали уже их. Каждого из посланников князя Юрия приняли в тронном зале. Словно по волшебству зал наполнился боярами. Сначала ответ держал Пересвет, так как он добрался до назначенного места быстрее брата. Мужчина стоял в окружении знати и пытливо смотрел на князя Михаила. Тот молча прочитал грамоту от Юрия и так же молча выслушал Пересвета. Глаза князя Черниговского были преисполнены скукой. Дородный Михаил, развалившись, сидел на троне. Иногда пальцы, увешанные драгоценными перстнями, тянулись к черной как ночь бороде. Поглаживая бороду, Михаил лениво бросал взгляд на бояр. Те стояли молча, но если прислушаться, то можно было услышать их недовольный шепот. Едва разборчивый для уха и от этого такой неприятный. Пересвет чувствовал, что знать не настроена на положительный исход. Но к черту знать - слово за князем! - Так что, княже, каков ответ? – наконец спросил ратник. Михаил поправил рубиновый перстень на пальце и, едва подавшись вперед, вкрадчиво произнес: - А почто вы со мной на Калку не пошли? Помнится, тогда я тоже Юрию грамоту с прошением посылал. А мне отказ пришел. Пересвет рвано вздохнул и сделал шаг в сторону трона. Глаза юноши сверкнули, а руки непроизвольно сжались в кулаки. - Княже, то дело пустяковое было, а сейчас от решения вашего зависит судьба Рязани! Светлейший бы никогда не… Договорить ратник не успел. Михаил Черниговский поднял руку, прерывая его. - Так вот мой ответ – нет! Передай князю своему, что добро добром отдаю. А коли тогда помощи не было, то и сейчас от меня помощи не ждите. Ничего не ответил на это Пересвет. Покидал он Чернигов с больно щемящим сердцем. Оставалось надеяться на брата. Вдруг ему повезет больше. И не откажет ему Юрий Владимирский. Оставшись за воротами Чернигова мужчина вдыхал морозный воздух и с тоской смотрел на небо. Оно снова заволакивалось черными тучами. Они клокотали и наливались безграничной темнотой. Снова начиналась метель. А тем временем во Владимире Миролюб получил отказ от помощи. Беда приближалась…