Барон и Граф

      Очередная бессонная ночь. Мрак был повсюду: на каждой стене, в каждом углу, в каждой щели, под каждой дверцей шкафа, на каждой полке. Лишь только у горящей свечи мрак боязливо отступал, как человек, увидевший волка в лесу, но не имеющий ружья. Свеча догорала, весь подсвечник был небрежно заляпан воском, который с каждой секундой горения становился на слой толще. Казалось, вот-вот мгновение — и схватка крупицы света со всепоглощающим мраком будет проиграна. Но это ли может тревожить человека, который не знает, что с ним случится через четыре часа? Через три часа?       Барон Лайхо сидел в своём кабинете и смотрел уставшими глазами на свечу, которая в любой момент отдаст победу темноте ночи. Бессонница проявилась как раз некстати. Алекси не спал четвертую ночь. Круги под глазами делали его ещё более грозным для окружающих, чем когда-либо. Уула переживал, хоть и думал, что внешний вид его не выдаёт. Мундир стал слишком свободным, пояс болтался, эполеты не сверкали так ярко. Пуговицы как будто стали мутными и отражали печаль, как и серые глаза. Барон сидел в форме, спал в форме, ходил везде в форме. Ничего не подозревающие люди говорили, что барон видит какую-то угрозу для города. Никто не подозревал, что угроза тут будет чести и жизни.       Барон был резок в выражениях в последнее время. Близкого друга он мог назвать "пустословом", "прилипалой" или даже "бараном". Собеседники лишь жали плечами и разводили руками, мол, ничего не понимаем, может, заболел. Особо переживающие пытались добиться нормального поведения от барона с помощью его жены. Кимберли приветливо улыбалась и уверяла, что она обязательно поговорит. Но попытки Кимберли поговорить с мужем заканчивались её слезами. Алекси кричал на неё самыми скверными словами, а Ким была очень чувствительна к этому. Она заходила в кабинет, присаживалась на диван и пыталась как можно отдаленнее начать разговор, а потом плавно переходила к замечаниям по поведению. Барон, рассердившись, прохаживался по кабинету, а когда баронесса заканчивала свою речь, он начинал орать. Стукнув кулаком по столу, он продолжит материть все и вся на чём свет стоит. Кимберли старалась держаться, но чаще всего она закрывала лицо руками и уходила. А Алекси, ещё раз наградив стол ударом, наваливался на стену и нервно поглядывал на часы. В такие моменты его раздражал каждый шорох, поэтому Дом Баронов старался молчать и не производить лишних звуков. Ведь гнева главного барона видеть не хотел никто, хоть никто и не знал, каков он, этот гнев.       Граф Холопайнен сидел в гостиной перед роялем. В мыслях он уже тысячи раз упрекнул себя за такую подлость — вызов на дуэль. Ведь никак Туомасу не хотелось обижать Алекси. Граф жалел, что нельзя время вернуть назад. Он бы тогда придержал свою гордость. Не полез бы со своими заявлениями о том, что его недостаточно уважают как творца. Тихо бы он пригласил барона в столовую, крикнул бы Тарье, чтоб та принесла чашечку чая или бутылку вина. Попытался бы спокойно объяснить свою точку зрения, а не бросался бы на друга из-за того, что тот думает по-другому.       А сейчас... А сейчас ему, увы, ничего не нужно. Даже клавиши инструмента, казалось ему, выглядят, как оскал. Туомас жалел, очень жалел. Даже хотел послать с лакеем записку: "Алекси, извини, я каюсь во всём. Давай решим всё мирно". Но рука дрожала, пока писала заветные слова. Стол был завален листами бумаги, где, казалось, было такое хорошее письмо, но это письмо было обезображено кляксой.