Когда грянул гром

      Когда Танос щелкнул пальцами, все вокруг затихло на несколько мгновений. Половина Вселенной исчезала вместе с шелестом листвы, и никто даже не мог понять, что происходило. Уже через пару минут послышался душераздирающий крик, доносившийся откуда-то с поля битвы, поля Ваканды.       Осознание пришло не сразу, но оно пришло, причиняя опустошающую боль, прокалывая душу миллионами кинжалов.       Все кого-то потеряли: семью, друзей, любимых. Тор потерял всех, кого только мог. Хела много раз вонзала в его тело безумно острые мечи, но от этих было куда больнее. Возле его ног лежал кулон в форме клинка, который Сольвейг носила постоянно. Умело спрятанный легендарный меч Фрейра всегда был с его дочерью почти у всех на виду. Металл все еще обжигал кожу, ведь даже будучи скрытым в маленький кулон, само солнце было заключено в тончайшее лезвие, управлять которым мог далеко не каждый.       Войско Таноса исчезло вместе с ним, оставив лишь разрушенную битвой Ваканду, горы трупов, реки крови и горстку людей, которым (не) посчастливилось пережить эту резню. Они стояли там, в тени деревьев и смотрели друг на друга с таким отчаянием, с такой мольбой о помощи, что даже воздух вдруг потяжелел и наэлектризовался.       — Он это сделал, — и стало тихо, явное затишье перед бурей, — он щелкнул, черт его побери.       — Я убью его, — Тор сжал кулон сильнее, будто не замечал, как сильно он обжигал руку, — убью.       Молнии ударили по Ваканде, небо тут же затянулось грозовыми тучами, а Одинсон исчез вместе с раскатом грома.       Все кого-то потеряли, и Тор отомстит за всех, если не потеряет сам себя.       Тогда он этого не замечал, но его душа уже расходилась по швам, напоминающие молнии. Когда прибыла Валькирия с оставшимися асгардцами, Тор даже не смог взглянуть в их глаза: их король не уберег себя, разве станет вопрос о народе?       — Это твои люди, Тор, — воительница взглянула на корабль и столпившихся запуганных асгардцев, — нужно жить хотя бы ради них.       Она хлопнула его по плечу и взошла на борт. В ту секунду он окончательно осознал, что никогда не хотел править. Чуть позже Тор поймет, что никогда и не мог.       Когда Небула сказала, что знает, где Танос, в голове Одинсона что-то щелкнуло, а на душе появилась новая трещина в форме молнии. Надежда — обоюдоострый меч, потому что пока за нее цепляются как за последнюю соломинку, та становится раскаленным железом в разы горячее ядра Нидавеллира.       Когда он увидел его, живущего в безмятежном мирке, хоть и обгоревшего почти на половину, небывалая жажда крови проснулась, требуя смерти. На ошибках действительно учатся, поэтому Тор снес ему голову одним ударом. О том, что ситуация была безвыходной, знали все, но сказать это вслух — духу не хватало.       Все кого-то потеряли, но их уже не вернуть.       Как только лезвие прошло по шее Таноса, Тор умер сам, потому что та самая спасительная соломинка разлетелась на миллионы кусочков. Гром грянул вместе с последним из них, что долгое время оставался целым. Когда умирает надежда — от человека остается только тело, а от бога — только былая слава.       Первый год Валькирия и асгардцы пытались достучаться до него, мотивируя это тем, что ему еще было ради кого жить и сражаться. Но они сдались: Тор слушал и слышал только звук алкоголя, все больше уходил в себя, хоть «в себе» уже ничего не осталось.       Все кого-то потеряли, но живые никуда не делись.       Долгие пять лет Одинсон прекрасно забывался в выпивке, играх и во всех доступных ему мирских развлечениях. Для Громсекиры было найдено идеальное, по его мнению, применение в виде открывашки для бутылок. Спустя пять лет он с трудом пробудил память о ней и о маленьком кулоне в виде меча.       А потом в его «крепость» ввалились Халк с Ракетой, прося помощи и упоминая того самого Таноса. Внутри опять что-то треснуло, на этот раз будто в отчаянной попытке собраться воедино, но Тор уже пять лет не позволял этому случиться, почему допустил сегодня — ответа он уже не получит. Тогда-то реактивный енот достал его королевское оружие, и Одинсон много позже заметил, что кулона на нем не было.       Обретать призрачное потерянное лучше, чем вовсе ничего не иметь. Пустышка Тор вновь начал собираться, стоило лишь прильнуть в объятия матери. Палаты Асгарда пробудили в нем стремление жить, а не существовать, чем он и занимался последние пять лет.       — Тор! Товар у меня, самое время делать ноги! — Ракета вбежал с Камнем, а за ним, кто бы мог подумать, Сольвейг. Она остановилась в нескольких шагах от него, недоуменно взглянув на улыбающуюся Фригг, а затем на громовержца, который разительно отличался от того, которого она знала. В его руках молниями сверкал Мьельнир, но даже это не помогло ей узнать в нем того Тора.       — Что здесь происходит? Кто вы?       — Сольвейг, это... — Тор повернулся к ней, но не успел даже подумать, что сказать. Когда Ракета уже запустил механизм, она замерла так, будто ее заковали в ледяные глыбы. Тору показалось, что он даже не успел моргнуть, как вновь оказался в своем времени. Ракета красноречиво взглянул на него, но громовержец не заметил, или только сделал вид.       Все кого-то потеряли, но он собирается вернуть всех, кого еще можно вернуть.       Потеря боевого товарища ударила Одинсона тысячами молний. Он отказывался верить, что Наташи нет, это казалось нелепым и обратимым. Бартон чуть ли не со слезами убедил его в обратном.       Тор был решительно настроен на то, что это делать ему, но пальцами в перчатке с камнями щелкнул Халк. И снова то самое чувство, присутствие дыхания весны, которое впервые пришло пять лет назад и окатило всех с головы до ног. А потом. Потом Танос напал на их базу, разрушив в несколько мгновений.

***

      Сольвейг проснулась из-за шума неподалеку. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев, падая на землю замысловатыми узорами-лозами. Те самые друзья Тора стояли неподалеку, явно испытывая некое замешательство. Все мысли путались, голоса смешались в невообразимую кашу в голове, будто ее ударили чем-то очень тяжелым, будто гроза была внутри ее самой.       — Что произошло?       — Я есть Грут! — Сольвейг увидела Древо неподалеку, оно тоже не понимало как происходящего, так и снующих людей рядом. Никто не успел ничего объяснить, лишь доктор Стивен Стрэндж, появившийся в магическом портале, что-то крикнул о спасении вселенной и позвал за собой.       Разрушения преследовали ее с самого начала, причем как внутренние, так и внешние (а все с того дня в асгардском саду). Богиня невольно дотронулась до своего плеча, лишь на секунду вспомнив первый раскат грома. А когда взгляду представился разрушенный титаном город, то на ее глаза навернулись слезы. Сольвейг чувствовала все сломанные и потерянные души, сражавшиеся посреди едва ли не руин и осколков.       Она даже не поверила сразу, когда реактивный енот кинул ей кулон и крикнул что-то об Одинсоне.       Тор не заметил, как один из Читаури подкрадывался сзади, намереваясь атаковать. Но пролетевший мимо, прямо за его спину, огненный меч бога Фрейра не заметить было трудно. Ракета подбежал к нему вместе с Сольвейг и хлопнул громовержца по плечу.       — Я так и знал, что это не простая блестяшка. За сколько отдашь?       Сольвейг рассмеялась и подняла меч в воздух. Острие сверкнуло, притягивая солнечные лучи сквозь толщи дыма и туч.       — Я тебе его отдам даром, если только сможешь управиться, — она перевела взгляд на Тора. Счастливый Ракета что-то прокричал в ответ, но Сольвейг не услышала из-за шума выстрелов. Енот отстреливал Читаури вокруг них.       — Будь осторожна, — Тор схватил ее за руку, всматриваясь в знакомые черты лица, которые ни капли не поменялись с последней их встречи. Ему казалось, что это лишь призрак, но вот она, реальная, он держал ее за руку и даже почти ощущал сердцебиение.       — Как и вы, Ваше Величество, — Сольвейг коснулась его щеки, и ему почему-то показалось, что царапины с лица будто бы исчезли. Но что ему точно не показалось, так это то, что внутри какие-то частички его самого собрались воедино. Треск, шум, яростные крики и раскаты грома заполнили поле битвы, превращая все вокруг в ту войну, у которой не было финала пять лет назад.

***

      Своими пейзажами новый Асгард поразительно напоминал старый: ночь понемногу растворялась в сиреневых облаках, скоро должен был наступить рассвет. Ветер на скалах выл вместе с волнами, звал за собой в поле, отталкивая от краев.       Эта война принесла множество потерь, кого-то удалось вернуть, а кто-то пожертвовал собой ради достижения мира. Тор почти пришел в себя, но когда увидел, какой ценой досталась победа, ему снова стало невыносимо больно, а ярость переполняла вены, потому что он был недостаточно силен. Недостаточно силен, чтобы защитить всех своих товарищей, всех своих подданных, всех, кто ему дорог.       Сольвейг долго собиралась с мыслями, чтобы все-таки решиться подойти к Тору. Сухая трава под ногами хрустела почти с такой же громкостью, как волны где-то вдалеке бились о рифы.       — Ваше Величество, я, — она запнулась, не найдя сил продолжить. Ей в какой-то мере было страшно и неловко, потому что человек (а человек ли?) перед ней уже не был тем, кого она видела пять лет назад. Как раз перед тем, как раствориться в воздухе почти в его руках.       — Тор, титулы уже ни к чему — Одинсон повернулся к ней, через силу улыбнувшись и слегка хлопнув по траве рядом с ним. Он изменился и сам это понял, ведь давно уже не тот благородный асгардский принц, за которого Сольвейг не повезло выйти замуж. Она села рядом, не смея даже вздохнуть. Им нужно было поговорить, да и было о чем, но сил в себе найти не могли.       — Это немного странно, но я попробую, — Сольвейг потерла плечи будто бы от холода, хотя это явно была неловкость. — Тор, я хотела сказать..., — она перевела взгляд на него, но не осмелилась продолжить. Вместо этого она накрыла его ладонь своей, словно хотела разделить тепло и чувства, переполнявшие ее. — Мы все кого-то потеряли в этой войне, но жизнь продолжается, и жить надо ради них, — ее отец тоже был на корабле, погиб вместе с Хеймдаллом, защищая асгардцев. Сольвейг всхлипнула, но быстро подавила слезы. — Так страшно теряться в себе, забывать, и терять дорогих людей.       — Я знаю, Сольвейг, — с этими словами Тор обнял ее столь крепко, сколько мог, сколько было достаточно, чтобы не сломать пополам. Она обняла его в ответ, уже не в силах сдержать плач, давно рвавшийся наружу. Да, ей действительно нелегко пришлось в свое время, для столь юной богини — это ужасающе болезненный опыт, так и Тор испытывал неописуемые страдания раз за разом, теряя всех, кто ему дорог, буквально на глазах и руках. Сольвейг плакала, а он успокаивал и ее, поглаживая по голове, и себя, притягивая и обнимая крепче. Спустя некоторое время она успокоилась, но никому объятия разрывать не хотелось.       Они жили, повинуясь каким-то заветам судьбы, они связали свои жизни друг с другом, потому что так было велено. Не узнать лишь одного — это ли было точкой невозврата?       — Я хочу жить вволю, а не по предписанным законам, — Тор выдохнул, — нет цепей страшнее судьбы.       Последние звезды таяли на небосводе, унося ночь за собой. Сольвейг выдохнула и махнула рукой. Зарево вдалеке стало розовым, напоминающим что-то из далекого прошлого. Тор всматривался в небо, пока Сольвейг вновь не взмахнула, открывая его взору асгардскую зарю. Он никогда не обращал внимания на такие мелочи, как утреннее солнце, розоватое небо с пушистыми фиалковыми облаками, безмятежно плывущими куда-то далеко, едва мерцающее звездное полотно, и атмосферу умиротворения, царящей повсюду.       Он улыбнулся, потому что вспомнил.       — Асгард всегда с тобой, Тор, где бы ты ни был.       Заря загорелась пламенем всех солнц, что когда-то окружали королевство.       — Ты спас свой народ, но и путь в жизни тебе тоже выбирать свой, а не чей-то, — девушка улыбнулась, посмотрев на громовержца. Тор все еще зачарованно смотрел на рассвет, который когда-то будил его в Асгарде. Солнце входило в свое правление, так начиналось утро. Лучи коснулись его лица, рассвет сиял, так и воссияло солнце.       — Он вернется, обязательно вернется.       — Он обещал.       — Локи слов на ветер не бросает, — Сольвейг улыбнулась, будто вспомнила что-то из далекого прошлого.       Возле нее было спокойно и хорошо, Тор это понял только сейчас, когда прошло уже несколько лет. Для него она тогда казалась слишком маленькой, слишком ребенком, а теперь складывалось впечатление, что ребенком был он. Вот так они и сидели, молча, потому что слов не было нужно.       Все кого-то потеряли, но они друг друга нашли.       Их молчание так бы и продолжалось, если бы Сольвейг внезапно не спросила:       — А хочешь, я тебе косички заплету?       Тор рассмеялся, сильнее обняв Сольвейг. Она видела его разным, но столь искренним и радостным — впервые.       — Ну, ты же моя жена, это я должен твои волосы заплетать, — Одинсон явно важничал перед ней, потому что сразу за этой фразой последовал смех.       А потом пришел Ракета, требуя у Сольвейг меч Фрейра. Енот, конечно же, был до ужаса раздосадован из-за неспособности поднять клинок и использовать верно, но разве он смог бы упустить такую редкую вещицу из своих лап?       И пока Тор выяснял отношения со Звездным Лордом, Ракета лишь устало вздохнул и повернулся к Сольвейг. Она уже успела сдружиться с Мантис и Драксом, ее даже слушался Грут. Одинсон увидел ее в отражении голографической карты, неизвестная звездная система расположилась на ее плечах.       Стражи определились с курсом, хоть и под недовольное ворчание Квилла, а Тор понял, чего он хочет от этой жизни. Он знал, что найдет брата, интуиция Одинсона в этом случае определенно не врала.       В открытом космосе грозы — частые гости, но теперь Сольвейг совсем не страшно. На бушующем океане ее чувств теперь штиль, и она охотно делится своим спокойствием с Тором. Он принимает это тепло, крепко обнимая. На ее душе теперь тихо.       И гром больше не грянет.