Пред его очами

«Т ы н е м о ж е ш ь с п р я т а т ь с я» — настойчивый, едва слышный шепот преследует ее не только во сне, но и наяву. Стоит только отвлечься, задуматься всего на мгновение, перестать контролировать каждое свое движение — и он оживает в ее голове. Эллисон прячет в рукаве растянутой толстовки запястье с клеймом, которое вынуждена носить. Некоторые вещи невозможно забыть, даже если жаждешь этого больше всего на свете. Она не может спрятаться: с этой смиренной мыслью пришлось жить так долго — целую маленькую вечность длиною в девятнадцать лет, прежде чем она решилась бежать. Звезды над ее головой злорадно подмигивают, разрушая и без того хрупкую иллюзию безопасности: «я в с е г д а в и ж у т е б я». Ченс-Харбор встречает ее холодным ветром в лицо — вода близко, и это хорошо. В воде все границы стираются, метки уже не имеют значения. В воде можно скрыться — навсегда. Мысли о самоубийстве давно уже не пугают ее — они просто порой приходят к ней, окутывая мрачным настроением, заражая беспросветной тоской и не менее беспросветным осознанием того, что у нее никогда не хватит решимости сделать это. Какой бы кошмарной не была ее жизнь, Эллисон не готова была умереть — по крайней мере, не до того, как узнает, какой ее жизнь могла бы быть, если бы ее мать не обрекла их обеих на ад. Мысли о Виктории заставляют сердце болезненно сжаться — Эллисон никогда не знала настоящей материнской любви, но всегда ее жаждала, и когда мать умерла, то осознание того, что она так никогда и не узнает, что значит быть любимой дочерью, стало ударом куда более болезненным, чем сам факт потери близкого человека. На самом деле, они с Викторией никогда не были близки. А когда Эллисон исполнилось пятнадцать, они стали своего рода врагами. Мать ненавидела ее — ненавидела всеми фибрами души, но изо всех своих сил подавляла это пожирающее ее изнутри чувство, ведь Он бы этого не одобрил. Все дело было в Нём — всегда, сколько Эллисон себя помнит, Он был повсюду, Он раздавал указания, Он диктовал условия, Он создавал правила, Он выбирал наказания и Он же приводил их в исполнение. Наказывать Ему нравилось больше всего — при одной лишь мысли о свистящем в воздухе ремне, зажившие шрамы на спине Эллисон заныли. Она ненавидела Его — ненавидела гораздо сильнее, чем ее собственная мать ненавидела ее саму, и эта ненависть заполняла ее до самого верха, отравляя и угнетая, превращая в рабыню, которая сбежала, но все еще осталась в плену: ведь Он по-прежнему был в ее голове, прямо в ее разуме, Он проник в нее так глубоко, так впитался в самую ее суть, что ей потребуется настоящее чудо, чтобы вытравить Его прочь. Но она постарается — приложит все усилия, сделает все возможное и невозможное, чтобы освободиться. Ченс-Харбор должен стать ее спасением, ее счастливым билетом, ее тайным убежищем и ее крепостью. Если Он придет за ней, она должна суметь дать отпор, суметь защитить себя — ее мать учила ее покоряться, но Эллисон всегда знала, что рождена не для того, чтобы склонять голову перед чудовищами. Она была рождена, чтобы этим чудовищам головы сносить — и наконец настало то время, когда она сможет начать подготовку к этому. — Я могу вам чем-нибудь помочь? — старик глядел неприветливо, у него был цепкий взгляд и тонкие губы, сжатые в плотную линию. Он раскрыл дверь всего на несколько сантиметров, не сделал шага за порог и позаботился о том, чтобы незваная гостья не смогла заглянуть ему за плечо. Его дом — его крепость, и чужакам в ней не место. Эллисон изучает это хмурое, с печатью высокомерия лицо, не находя в нем ни единой черты, которая могла бы выдать их родство, но у нее нет и тени сомнений — перед нею ее дед. Его взгляд — что серебряная пуля, холодный и беспощадный, как и сказала ей мать. «У тебя такой же, — прибавила она, когда искры жизни в ее глазах почти угасали. — Ты всегда была больше похожа на них, чем на меня. Ты — настоящее отродье Арджентов, я должна была отдать тебя им.» Что ж, теперь Эллисон собиралась сделать то, чего была лишена по прихоти матери — она собиралась узнать свою семью и дать этой семье узнать себя. В конце-концов, ей все равно некуда было больше идти. — Джерард Арджент? — произнесла она, глядя старику в лицо со всей решимостью, на которую была способна. — Мое имя Эллисон. Я дочь Виктории и Кристофера Арджентов. Я ваша внучка. Джерард молчал долгих несколько секунд, воздух вокруг них будто бы сгустился и напитался возмущением и недоверием, но затем все внезапно изменилось. — У тебя ее скулы, — проворчал старик неодобрительно и распахнул дверь пошире, чтобы девушка смогла войти. — Сними обувь, я терпеть не могу, когда в мой дом тащат грязь. Как, ты сказала, тебя зовут?.. — Эллисон, — твердо отозвалась она и шагнула через порог, чтобы пройти в глубину дома вслед за своим дедом, который нарочито шаркающей походкой уже показывал ей путь. Скидывая ботинки, которые и в самом деле были чертовски грязными, Эллисон отчего-то подумалось, что Джерард далеко не так немощен, как делает вид. У нее еще будет время это выяснить — ведь ее все-таки пригласили войти.

***

— У Джерарда Арджента объявилась внучка, — Фэй всегда была в курсе самых последних новостей, даже если они ей к чертям не сдались. Сбор информации — важная составляющая их общего дела, и ее маленькое хобби, позволяющее порой раскрасить серые будни задрипанного Ченс-Харбора парочкой славных сплетен: некоторые из них — особенно гадкие, — как раз сама Фэй и выдумывала. — Откуда у него внучка взялась? — без особого интереса вскинула голову от книги, которую она листала, Елена. — У Кейт же нет детей. — Нет, — подтвердила Фэй. — Но как насчет Криса? Он был женат. — Сто лет назад, — ввернула Бонни, прервав свое супер-важное занятие: она делала селфи у окна, миллиардное по счету за это утро. — Так моя бабушка говорит.  — Твоя бабушка вечно что-нибудь говорит, и это вечно оказывается полной хренью, — хмыкнул из самого дальнего угла Руманчек. — Я один это замечаю, или как? — Отцепись от моей бабушки, — огрызнулась Бонни, немедленно оскорбившись. — Тебе лишь бы сказать про кого-нибудь гадость. — Как будто я здесь такой единственный, — снова хмыкнул Руманчек и обменялся быстрыми взглядами с Фэй. У Фэй блестели глаза — в рассеянном свете пары зажженных керосиновых ламп блеск этот казался зловещим. — Для нас эта внезапно объявившаяся внучка представляет какой-то интерес? — наконец, подал голос Джейк Армстронг: он сидел в сломанном кресле-качалке и задумчиво созерцал полки со старыми книгами, которые они сами принесли в этот старый охотничий домик и расставили в особенном порядке. Книги были их сокровищем — очередным шагом к раскрытию своего предназначения, очередной ступенью понимания своего наследия. — Не уверена, — отозвалась Фэй, которая, казалось, только и ждала этого вопроса. — Но с Арджентами ведь не все так просто. Да, у них нет той силы, которой обладают наши семьи, но и обычными их не назовешь. — Было бы здорово, если б это было что-то посерьезнее утерянных внучек, — проговорила Елена все так же апатично. — Но я бы не питала особых иллюзий. — Стоит проверить ее, — предложил Руманчек и хитро сощурился: — Она, кстати, симпатичная? Что слышно насчет этого, Чемберлен? — Ты в своем репертуаре, — фыркнула Фэй, но не презрительно, а скорей удовлетворенно. Кажется, она ждала того, что Питер вызовется добровольцем. — Возьмешь ее на себя, значит. — Почему именно он? — тревожные нотки в голосе Бонни относились вовсе не к тому, что Питер не справится. Скорей уж, ее волновало то, что Руманчек чересчур увлечется. Хорошенькие девушки были его общеизвестной слабостью. — А почему ты против? — парировал Питер тут же. — Я ведь никогда не ошибаюсь. Хоть раз такое было? — Если она одна из нас, то спать с ней — не лучший вариант, — недовольно поджала губы Бонни. — Я с ней еще не спал, — успокоил девушку Руманчек. — «Еще», — веско произнесла Бонни, не пытаясь скрыть укоризну. — Просто отвали от меня, идет? — рассмеялся Питер, ничуть не воспринимая ее всерьез. — Фэй, что там насчет этой внучки? — Ничего особенного, — отозвалась Фэй, наматывая темную прядь своих волос на палец. — Она будет работать в магазинчике Джерарда этим летом, и у нее имя, совершенно не подходящее приличной ведьме. — Барбара? — лениво предположила Елена, прошелестев очередной страничкой книги. — Эллисон, — возразила Фэй, картинно сморщив носик. — Как-то совсем по-человечески, без изюминки… — Но я проверю, на всякий-то случай, — подвел итог Питер. — Вдруг повезет. — Тебе всегда везет, животное, — проворчала Бонни себе под нос, но никто особенно не обратил на нее внимания. Ее ревность, переходящая в бессильную ярость и пассивную агрессию, давно уже никого не удивляла.