За закрытыми дверями

      Глеб слишком долго выжидал.       Глеб слишком долго колебался.       Теперь ему бесконечно сложно сделать то, для чего он прибыл в Париж. Он трясся в проклятом поезде двое суток. Все это время он едва ли спал, раздумывая над судьбой этой девочки до черноты в глазах. Глеб мерил шагами купе, бледнея и шатаясь от необходимости вставать и садиться. Все тело до сих пор казалось грузным и неподъемным, а перед глазами плясали тени, которые он разгонял дрожащими руками.       Он искал способы оправдать ее — и не находил.       Как вышло, что эта испуганная девочка с метелкой в руках стала в одночасье претенденткой на уже переплавленный в огне революции царский престол? Когда произошла эта метаморфоза?       Глеб сжимал все сильнее дрожащими пальцами наган. Он снова и снова видел ее сияющие глаза, снова и снова предостерегал ее не верить снам — и верил им сам с все возраставшей горячностью.       Аня стала его войной, его революцией: перевернула в нем все, пронеся как знамя свое гордо-надменное "верую", причем свои лозунги она тоже не объясняла, веря, что все вокруг их понимают. Тот смазливый авантюрист, кажется, понимал их: Глеб видел, как тот уводил Аню в промозглую петроградскую ночь.       Ревновал ли он? Едва ли.       Не имело значения то простое, земное — с чувствами вроде этого можно будет разобраться и в лучшем мире, а пока его надо построить.       Глебу всего лишь надо захлопнуть одну дверь, чтобы открылась другая.       Его отец когда-то закрыл дверь, но, видимо, недостаточно хорошо провернул ключ: часть старого мира просочилась. Он не должен был видеть эту девочку. Она должна была умереть еще тогда, как должно умереть все старое, весь этот пышный мир, в который ее затягивает старуха-императрица. У нее нет никаких особых прав на престол, да она и не справится с возвращением России.       Старые руки не удержат страну, но за Анастасию выступит вся эта напомаженная интеллегенция, что сбежала от красного пожара в сказочный Париж. Да и старуха приложит все силы, чтобы вернуть то, что они потеряли.       Вдвоем они могут выбить из-под ног правительства непрочные еще, окровавленные трибуны.       Слишком много жизней. Слишком много людей.       Судьба мира в руках Глеба Ваганова.       Ему нужно просто закрыть дверь и выстрелить — и на миг перестать дышать вместе со всем миром. Так делал его отец, так он сам делал много раз. Они живут в страшное время, так почему он медлит?       Дверь легко поддается. Закрывается бесшумно, ключ проворачивается легко: Аня в ловушке.       Она стоит посреди комнаты, разодетая как царевна из маминых сказок, и Глеб вновь замирает, встретив взгляд этих проклятых глаз.       Его принципы разбиваются у ее ног.       Он пылает. Он уже умирает вместе со всем новым миром.       Аня прикрывается Анастасией, черпает из нее гордость и бесстрашие, сама бросается под пистолет — он ей не верит. Это игра, это вызов ему — но никак не правда. Она напугана, смущена, но не может же она жить этим фантомом!       Аня не должна быть ею. Не должна!       Руки трясутся все сильнее, щелкает взводимый курок, а в ушах кровавым пожаром какие-то лозунги, крики, приказы...       Глеб не в силах.       Он падает у ее ног, зная, что его самого ждут закрытые двери, резкий свет, спущенный крючок и кровь на грязном полу. Ему будет все равно, но только Аня успеет к этому моменту совершить немало непоправимого, и ее не смогут оправдать, ее не защитят...       Анастасии не нужна защита.       Глеб чувствует, как горит лицо, и у него нет сил смотреть на нее.       Аня давно взяла бы выпавший наган и пристрелила бы на месте. Он догадывается: девочка может за себя постоять.       Анастасия милует: царское прикосновение как предложение поцеловать руку — ему самому от этого противно, как она не видит, кем стала?       — Я исчезну, — как обещание, которому не хочется верить. Слишком много лжи: и в глаза, и за спиной. — Вы убили Анастасию, товарищ Ваганов.       Глеб поднимает на нее глаза, не веря и дрожа всем телом: в руках у Ани его наган, а в глазах — знакомые искры.       — Вы никогда не услышите об Анастасии, я вам обещаю... Я уезжаю из Парижа! Анастасия... она — только миф, бред безумной девушки.       Глеб теперь отчего-то знает: под окнами за ними следят, ждут выстрела... Хорошо хоть еще не вечер и высоко: не видно фигур. Доверие доверием, а в советском государстве оно лимитировано.       — Уходи переулками, чтобы никто не увидел. Беги, Аня, беги!       Он забирает наган из хрупких девичьих рук, целует их почтительно-нежно — последний поклон для Анастасии.       — Никогда тебя не увижу, — говорит он просто и стреляет в какую-то меланхоличную картину с полураздетыми людьми возле ручья. Аня испуганно вскрикивает — как будто он в нее попал, но тут же зажимает рот руками. Всего два шага — Глеб отпирает дверь и первым покидает этот дом через соседнюю комнату с балконом.       Глеб знает, что Аня последует за ним, но у него нет права это проверить. Он не хочет знать, к кому и куда она бежит, но все же знает.       Единственное, чего он теперь желает — чтобы это знал только он и никто более.       За закрытыми дверями умерла Анастасия Романова, и этого достаточно для всех.