Give Me Love

      У меня было много женщин. Я всегда знал, что им нужно, и умел им нравиться. Самые разные женщины побывали в моей постели: модели, журналистки, доктора, парамедики, престарелые нимфоманки, копы, стриптизёрши, местные аристократки, одалиски и многие-многие другие. Все такие однообразные и невыносимо похожие. В некоторых я влюблялся, остальные были только для развлечения. Одна из них по-настоящему зацепила моё сердце. Я так думал. А потом появился она… Я очень хорошо помню тот день. У меня было паршивое настроение из-за проблем с моей девушкой, когда мой босс доктор Лэтэм сообщил, что берёт ещё одного ординатора. Он сказал мне: «Помните, доктор Роудс, когда вы только начинали ординатуру под моим руководством, я сказал, что предпочёл бы взять другого претендента? Тогда я не смог так поступить. Так вот, теперь у меня есть ещё одно свободное место, и я ставлю вас в известность, что беру её сейчас.» Я был взбешён. Она ещё не появилась и никак не проявила себя, а уже заслужила его уважение, зарабатывать которое мне пришлось долгие месяцы. Что в ней было такого особенного? Вскоре я узнал ответ на этот вопрос.       Эйву Беккер мне представили как будто между прочим. Доктор Лэтэм вёл себя так, будто не я здесь уже давно его ординатор, а она. Доктор Беккер улыбнулась мне, слегка мотнув своими светлыми, идеально уложенными волосами, и подала руку, сказав, что рада познакомиться. Обычная вежливость, за которую я отплатил холодом и грубостью. Наверное, во мне говорило ни что иное, как моё раздутое до небес эго, ибо я ощущал, что больше не буду лучшим в этой клинике. Каждым своим действием, каждой идеей по проведению операции она это доказывала. Её высокая компетенция раздражала. Не прошло и двух дней её общения с Лэтэмом, когда она заявила: «Ого, у него что, Аспергер?» Я проработал с ним бок о бок чуть больше полугода и всерьёз считал его поведение особенностью характера. Опытный психиатр не смог сразу поставить диагноз, а она… Её запредельные амбиции превратили нашу ординатуру в состязание. Она пыталась всячески затмить меня, подсидеть, выбить из колеи своими бесконечными подколами. И у неё это отлично получалось — я сам ей в этом помогал. О трудностях в отношениях с Робин знала вся больница. Я плохо спал ночами, постоянно был в подвешенном состоянии. Как спасать других, когда самого впору класть в палату? Всё стало хуже, когда Робин решила, что нам нужно расстаться, и просто уехала, даже не попрощавшись. Бросила меня. Ненавижу, когда меня бросают. Она была одной из немногих, к кому я привязался настолько, что смертельно боялся потерять. Вторая в моей жизни. Первой была моя собственная мать, покончившая с собой, когда мне было десять. С тех пор я никогда ни к кому не был привязан, кроме Робин, но и она поступила также. Мне казалось, что хуже быть не может. Может. Я расклеился, допустил ошибку, из-за чего мой пациент чуть не скончался. Повторную операцию проводила уже Эйва. Я и сам знал, как исправить, но доктор Лэтэм сказал мне «нет». Она справилась, и весьма виртуозно. Я понимал, что если не возьму себя в руки — навсегда потеряю доверие Лэтэма. И он не единственный, кто восхищался умом Беккер — мой собственный отец оказался в их числе. И одним восхищением не обошлось: он положил на неё глаз. Тогда я впервые понял, что она для меня не просто соперничающий хирург, а женщина, вызывающая интерес и желание. Я как будто очнулся ото сна, в котором только и делал, что горевал о Робин, упуская из виду красивую девушку, охотно флиртующую со мной. Да, она флиртовала. А я даже не замечал этого. Зато отчётливо увидел, как она проделывала то же самое с моим отцом, и ревновал. Она это знала, и ей нравилось, что я ревную. Мне не удалось скрыть от неё свои чувства — присланный моим отцом шикарный букет и приглашение на ужин в визитке вынудили меня непроизвольно обнажить их. Я был несдержан, проявлял слишком большой интерес к этому всему, просто лез не в своё дело, а она улыбнулась, так загадочно и легко, что мне наверняка стало ясно: мой интерес к ней не был продиктован лишь желанием помешать их с отцом отношениям — она мне действительно нравилась. А Эйва была жестока. Быть может, в ней говорила уязвлённая моим ранее небрежно выказанным равнодушием гордость, но она чётко дала понять, что не упадёт, как остальные, в мои объятия, не нуждается в этом. И я был вынужден смотреть, как она уходит, взяв с собой букет, на свидание с моим отцом. Так надсадно давно не ныло сердце в моей груди. Мне хотелось остановить её, пригласить куда-нибудь, сделать что-то, чтобы она осталась со мной, но я не знал, что именно, а потому стоял, как дурак, смотря на её удаляющуюся спину…       Я смирился. Моя измученная душа уже не имела сил стонать. Я проклинал судьбу, ибо она была так жестока, что заставила меня всего за каких-то пару месяцев почувствовать себя никому не нужным неудачником. Вместо того, чтобы бороться за женщину, которая мне нравилась, я обострил отношения с отцом, выплеснув на него всю злость, накопившуюся в моём сердце: и за маму, и за Эйву, и за себя… Как глупый мальчишка, расписавшийся в своём бессилии. И это не закончилось, даже когда она сказала мне, что между ней и моим отцом нет ничего, кроме деловых отношений. Зачем она это сказала?.. Самовлюблённо было считать, что Эйве я нравлюсь, но я считал. Поэтому я задал ей вопрос, но не тот, который следовало: «А зачем ты тогда притворялась, что есть?» Её ответ зажёг кровь в моих венах. «Не хотела разубеждать тебя в том, в чём ты сам был уверен», — ответила она, подарив мне хитрющую улыбку. И ушла, как обычно, но теперь я точно знал, что она что-то чувствует ко мне. Впервые за долгое время мои губы расплылись в улыбке.       Шли месяцы, а моё внимание всё более и более было приковано к Беккер. А её ко мне — она чересчур пристально следила за всеми моими мимолётными романами. Даже иногда подтрунивала над ними. Нарцисс во мне, конечно, неустанно твердил: «Она хочет быть на месте тех случайных подружек, которых ты тащишь к себе в постель». Но я не позволял себе так думать. Она была достойна большего, чем быть просто девушкой на одну ночь. Но когда выпала возможность переспать с ней, я её не упустил. Не помню, как мы оказались в моей квартире. Секунду назад, я самозабвенно и страстно целовал её в ординаторской «Чикаго-Мэд» — а потом она уже лежала рядом со мной в моей собственной постели, мирно посапывая. Сначала был испуг, который сошёл на нет, когда я вспомнил, каково это было… Впервые мне стало понятно значение эфемерного выражения «танец тел». Наши тела буквально танцевали под музыку страсти. Особенно в память запал тот момент, когда Эйва галопировала на мне, упёршись ладонями в мой торс. Во тьме ночи я видел, как стекала по изящной шее капелька пота, падая на торчащий от возбуждения сосок. Но её глаза в тот миг… лучшее, на что я смотрел в своей жизни. Сбивчивое дыхание ртом становилось заметно чаще, она набирала темп, а я безвольно наблюдал, как расширяются в экстазе её зрачки, в которых отражались крошечные огоньки неповторимой вселенной. И я, словно завороженный, лежал под ней, яростно выплёвывая воздух из лёгких, ощущая, что уже близок к кульминации. И, о фантастика!.. Когда я эякулировал, она издала сдавленный стон, словно пыталась разрезать воздух голосовыми связками. Эйфория овладела мной, но перед тем, как совсем потерять связь с реальностью, я успел разглядеть лёгкую улыбку на её лице, прежде чем она стремительно опустилась на меня во влажной истоме, мимолётно коснувшись своими губами краешка моих губ… Но на утро я всё испортил. Как обычно. Эйва намекнула, что не прочь и следующую ночь провести со мной, но я ляпнул, будто у меня другие планы. Чёртовы планы… да не было у меня никаких планов! Я не знаю, зачем это сказал. Просто не знаю. Спохватившись, я попробовал всё исправить, сказав, что отменю свои планы, но она ответила лаконичное «не надо». Её лицо не выражало никаких эмоций, словно ей было плевать. А может и правда было. Я совсем запутался. Но это не помешало мне в конце тяжёлой смены на работе пригласить её сходить куда-нибудь выпить. А Эйва усмехнулась и отказала. Она назвала всё произошедшее между нами ошибкой и ушла, заставляя смотреть ей вслед с таким гадким ощущением на душе, словно несколько сотен кошек скребутся там, до крови раздирая её. Я не злился, просто не понимал, почему она так сказала, ведь мне бы и в голову не пришло назвать ту волшебную ночь ошибкой.       Трудно сказать, когда я полюбил Эйву, но точно знаю, когда это понял… В тот роковой вечер у нас обоих была сложная операция. Беккер проводила её, а я ей ассистировал. Когда казалось, что уже можно облегчённо выдохнуть, сестра, пересчитывающая инструменты, недосчиталась одного. И я, и Эйва вмиг похолодели — мы забыли его в пациенте! Пришлось расшивать уже наложенный первый слой. Пока это происходило, она рассуждала, кто из нас облажался. И, конечно же, она решила, что это я, но нет: целиком и полностью ошибка была её. Мы вынули тот инструмент, после чего Эйва сказала, что операцию закончу я, а сама поспешно покинула операционную. Мне хотелось сразу пойти за ней, чтобы выплеснуть всю злость за то, что она бросила меня подчищать за ней, но я не мог оставить пациента. Уже позднее я нашёл её в раздевалке. Она плакала. Я не знал, как быть, поэтому сказал какую-то глупость, вроде: «Не переживай так. Никто не будет думать, что ты плохой хирург. Это просто человеческая ошибка». Она подняла на меня зарёванные глаза, смотря с укором и болью. По её щекам струились слёзы, а я стоял, как дурак, и не знал, что сейчас должен сделать. А Эйва, сглотнув застрявший в горле ком, подтвердила, что я просто полнейший идиот: «Ты думаешь, мне есть дело до того, что обо мне скажут?! Он чуть не умер из-за моей глупой ошибки, понимаешь?!» Она ещё что-то говорила, но из-за её рыданий и сбивчивости речей я не понял ничего. Моё сердце разрывалось. Я впервые увидел её такой… беззащитной. Всё время, что я знал Эйву Беккер, она всегда держалась стойко, показывая своё превосходство и давая понять, что не просто ровня мне — она лучше. Где-то в глубине души я это признавал. Мне сложно было даже представить, что Эйва когда-нибудь позволит себе показать слабость, не стыдясь её. И я смотрел на эту хрупкую девушку, чувствуя, как сильно хочу заключить в свои объятья. Сделав к ней шаг, я только протянул руку, когда она, поддавшись навстречу, уткнулась лбом в мою грудь, содрогаясь в рыданиях. Это было так невинно и искренне, что мои ладони дрожали, пока несмело тянулись коснуться её. Никогда простое касание не заставляло моё сердце так колотиться. Я желал стоять так хоть целую вечность, лишь бы держать её в своих руках, вдыхая сладкий запах шампуня и защищая от всех и вся… Позже, когда она успокоилась, нам пришлось держать ответ перед Лэтэмом. И там я, окрылённый желанием защитить Эйву, саботировал её признание в ошибке, сказав, что во всём только моя вина. Любая другая подумала бы, что это был милый поступок, но только не она. Эйва твёрдо стояла на своём, с напором произнеся громогласное: «Это неправда!» Я никогда не пойму, почему она считает недостойным себя принять чьё-то покровительство. Когда мы вышли из кабинета Лэтэма, она несколько раз акцентировала внимание на том, что я не должен был её защищать. Но она улыбалась. И, чёрт возьми, я бы сделал миллион глупостей, чтобы Эйва подарила мне хотя бы ещё одну улыбку… ***       Мне не было места на операции по разъединению сиамских близнецов. И я сам так решил. Поэтому Лэтэму ассистировала Эйва. Но я всё равно вмешивался, ибо это мои пациенты, и я сделал то, чего не стоит делать, когда твоей стезёй является медицина — привязался к ним. Именно поэтому мне пришлось отказаться от участия в операции, потому что я боялся навредить им, но в самый критический момент подал блестящую идею, перевернувшую полностью всё, и ворвался в процесс, взяв операцию под свой контроль, затмив этим поступком Эйву. И, конечно же, Беккер разозлилась на меня за её сорванный дебют. Но я тоже на неё злился. Долгие недели с того дня, когда я пытался прикрыть её перед Лэтэмом, она была со мной невообразимо холодна. А мне-то казалось, что после того случая у нас должно всё наладиться, но она упорно меня не замечала. В погоне за её вниманием, я очень сильно ошибся, и мой пациент скончался. Конечно, я не винил её. Просто не имел право вешать на неё свои ошибки. Но я многое понял: мне нужно избавиться от мыслей и желания быть с Эйвой, чтобы можно было сосредоточиться на работе. Она резко дала понять, что ей это не нужно, а я не вижу иного способа порвать невидимую нить, которой был к ней привязан, как покинуть «Чикаго-Мэд». Иначе никак не справиться с чувствами, ибо мне так и будет невыносимо больно смотреть, как вновь и вновь она уходит от меня. Такая близкая, но такая далёкая. Не моя…       Я стоял на крыльце «Чикаго-Мэд», дыша свежим воздухом и думая, что нахожусь здесь в последний раз, когда вышла Эйва. Вид у неё был радостный — мы смогли успешно завершить операцию по разделению сиамских девочек-близняшек — но когда она увидела меня, улыбка сошла с её лица. Я и не мыслил встретиться с ней сегодня, а уж тем более остаться наедине. Правда в том, что если бы она предложила сейчас пойти куда-нибудь выпить, или ко мне, или к ней… я, не задумываясь, согласился бы. Даже если бы она потом снова сказала, что мы совершили очередную ошибку. Но Беккер и не собиралась делать никаких предложений. Конечно, только такой самовлюблённый идиот, как я, мог подумать, что Эйва захочет отметить успех вместе со мной. Когда мы поравнялись, я на миг будто умер — было ощущение, что сердце моё остановилось. Я молился, чтоб она прошла мимо, но каждая частичка моей души взывала об обратном. И Беккер встала рядом со мной. — Теперь скажи, ты подстроил всё это? — с напором начала она. — Герой приходит и спасет всех вокруг. Её слова сочились сарказмом. Она не восхищена тем, как я провёл операцию, а зла на меня. Хочется верить, что сильнее потому, что волновалась обо мне из-за риска, на который я пошёл, не страшась, что он может стоить мне карьеры или даже свободы, а не из-за того, что ей так и не удалось стать героиней вечера. Но я ничего ей не ответил. — У тебя просто безграничные амбиции. — Прости? Ты серьёзно думаешь так??? — Я не знаю, что думать, — Беккер пожимает плечами. — Да, ты спас этих малышек, но то, как это выглядело… Я бы назвала это безрассудным позёрством. И ради чего? Чтобы прославиться и потешить своё самолюбие? Это тщеславие, Коннор. — Мне сделали предложение. Не знаю, кто дёргал меня за язык. Может, я просто хотел уязвить её также, как и она меня сейчас. Стоило смолчать, уйти, не портя напоследок воспоминания, но это главный бич в моей жизни — я всегда всё порчу. — Боже… конечно. Кто? Представитель из Интенсивной Терапии? — Вообще-то, из клиники «Мэйо». — Тебе… предложили место в «Мэйо»?.. Ты согласился, да? Господи, конечно согласился. Беккер отвела взгляд. Она выглядела расстроенной. И как бы я не хотел думать, что причина в моём уходе из «Чикаго-Мэд», скорее всего, Эйва огорчилась, что ей не сделали подобного предложения. — А ты бы согласилась? Я пристально смотрел на неё, ожидая ответа, хотя, в принципе, и так догадывался. Всё-таки, знал её лучше, чем она меня. — Да. Нужно было что-то сказать. Ожидание чего-то в её взгляде терзало мне душу, но я не знал, что можно сделать. — Отлично. В этот момент я впервые увидел тоску во взгляде Эйвы и понял, что если не уйду сейчас, то уже никогда. Она не пыталась меня остановить, когда я сел в свою крутую машину, не попрощавшись, но чувствовал спиной её взгляд. Иначе, откуда бы взялось это жжение, проникающее сквозь спину прямо в сердце. Боясь оглянуться, я, как сумасшедший, надавил на педаль газа, оставив её одиноко стоять. Но лишь один взгляд в зеркало заднего вида… Зачем я только посмотрел? Она плакала. Всё сжалось у меня в груди, но я всё ещё давил на газ, собираясь уехать навсегда, но… разве я мог оставить её одну стоять и лить слёзы? Это было выше моих сил. Поэтому, сделав круг, я нёсся обратно, всей душой желая, чтобы Эйва всё ещё была там. И как я был счастлив, когда она меня дождалась… Резко тормознув, я буквально выскочил из машины и крепко-крепко сжал её в своих объятьях. — Прости меня, — шептал я, нежно целуя её в висок. — Прости… Она, уткнувшись лицом в мою убыстрёно вздымающуюся грудь, тихонько плакала, а я не знал, что могу ещё сделать. Но ничего не пришлось: Эйва, несколько отстранившись, посмотрела в мои растерянные глаза и, обхватив руками мою шею, прикоснулась губами к моим губам. Неторопливо и робко, словно пытаясь вспомнить, каково это целовать… ***       …В мою квартиру мы буквально ввалились, не переставая целоваться. Плащ Эйвы и рюкзак приземлились за диваном, моя куртка там же нашла своё пристанище, а мы сумбурно двигались по комнате, пока позади Беккер не оказался стол. Но даже это нас не остановило: я быстро сориентировался, подняв её и усадив на эту часть кухонного гарнитура. Мои ладони забрались под ткань её рубашки, лаская подушечками пальцев нежную кожу, спустились вниз и, доходя до ткани чиносов, просунули под них большой палец, обводя выступающие косточки. Какое же это наслаждение касаться её… Мои губы дрожали, комкая её, словно желая поглотить их без остатка. Она отвечала мне тем же, яростно вцепившись пальцами в мои плечи. Её бедра обвили мой торс, а я скользил по ним ладонями поверх ещё надетых чиносах, ласкал сквозь ткань её промежность, с трудном протиснув руку между нашими телами. Её пальцы сползли вниз по моей груди, нащупали пряжку ремня, судорожно расстёгивая её. И как бы я не хотел, мне пришлось остановить Эйву. — Погоди… Погоди! — разорвав поцелуй, я отстранил её руки. — У меня нет резинки. — Чёрт тебя дери, Коннор! — задыхаясь, воскликнула она, импульсивно ударив меня в грудь кулаком. — Чёрт… а знаешь, — она оттолкнула меня от себя и спрыгнула со стола, двигаясь в том направлении, куда незадолго до этого упал её рюкзак, — кажется, у меня должен быть презерватив. Высыпав всё содержимое рюкзака на журнальный столик, Беккер, быстро перебирая руками многочисленные, ненужные в этот момент предметы, всё-таки нашла презерватив. Улыбаясь, она вернулась ко мне, запрыгнув, уселась на стол, призывая продолжить с того момента, на котором мы так резко прервались. А я и не собирался ей отказывать — напряжение в штанах уже было достаточно ощутимо. Сняв с себя футболку, я забрал у Эйвы из рук презерватив, отложив его пока что в сторону, впился своими губами в её губы, проникая языком в рот Беккер и нежно вырисовывая различные фигурки на её языке. Она с наслаждением застонала. Одна моя рука расстёгивала пуговицы её рубашки, а вторая просунулась сквозь появившуюся прореху. Моя ладонь проникла за спину Эйвы, пытаясь совладать с застёжкой лифчика, и без особых усилий мне это удалось — большой опыт. Атрибут нижнего белья полетел прочь, а я смял ладонями её груди, ощущая под их кожей затвердевшие соски. Пальцы Беккер беспорядочно сновали по моему торсу, пока не соскользнули вниз, во второй раз намереваясь расстегнуть ремень. Теперь-то с моей стороны не было возражений. Пряжка звякнула, заскрипел замок ширинки, и я почувствовал, как она уверенно взяла в руку моё достоинство. Издав сдавленный рык, мы разорвали поцелуй, давая нам обоим возможность отдышаться. Я потянулся ласкать поцелуями шею, грудь, оставляя за собой влажный след. Моему члену стало совсем тесно в трусах, и я решил больше не медлить: присосавшись губами к коже аккурат сонной артерии и пропуская через себя её вибрацию, расстегнул пуговицы на её чиносах, нетерпеливо стащил их, сразу же завладевая открывшимися участками плоти. Скинув чиносы на пол, начал ласкать промежность поверх трусиков. Уже через них я почувствовал её влагу, забрался под их край, проникая в неё пальцем. Несколько ритмичных движений, и я торопливо вытащил его, смочил слюной. Во рту стоял её привкус, когда я ещё раз вошёл в неё пальцем, одновременно слившись в поцелуе. Эйва рефлекторно сжала мой член, и по всему моему телу разнёсся импульс, затронувший каждую клеточку. Беккер с нетерпением промычала — она хотела меня. И я её неистово желал. Озверело сорвал с неё трусы, пока она стаскивала вниз мои. Взял презерватив, раскрыл его. С трудом натянул на член — не мой размер — выбирать не приходится. Грубо пододвинул её ближе, судорожно врываясь в её плоть. После пары неловких толчков вошёл в ритм. Не сбавляя темпа, жадно впился в её губы губами, спасаясь от вожделенного асинхронного дыхания Эйвы. Подсунув ладони под её ягодицы, я задвигался быстрее, заставляя её тело насаживаться на член в такт мне. Нехватка воздуха вынудила разорвать поцелуй. Я брал её, сходя с ума от срывающихся с губ стонов. Извиваясь всем телом, она была послушной, такой моей сладкой девочкой, и я страстно желал доставить ей как можно больше удовольствия, на ходу меняя и угол проникновения, и скорость, то замедляясь, то ускоряясь, за что так громко раздавались благодарные звуки, служившие музыкой для моих ушей. Я почувствовал, что Эйва готова кончить, когда она прижалась ко мне всем телом, впившись ногтями в мою спину и задницу. Ещё два толчка, и её бёдра сомкнулись на моей талии, она резко вдохнула в себя воздух, на несколько секунд забыв как дышать, а потом, словно училась заново, порциями выплёвывая его из себя. Мне хотелось насладиться этим моментом, но я не мог остановиться. Не снижая темпа, я входил в неё так глубоко, как только был способен, ощущая, что сейчас… Оооо… боже… боже… боже мой… ***       Звуки льющейся воды единственное, что нарушало тишину квартиры. Я сидел на диване, глотая воду из бутылки. Моё тело ещё не остыло. Я надеялся, что когда она выйдет из душа, у нас будет ещё один заход. Ничего не было важно, кроме неё и меня. Я желал её и телом и душой, тайно мечтая, чтобы у нас был не только секс. Мне нужна была её любовь. Чтобы Эйва подарила её мне, хотя бы граммушек. Я был бы счастлив только от одного этого. Все чувства, испытываемые к Робин, оказались ничем, перед моей любовью к Эйве. Я и не знал, что можно испытывать, будучи с кем-то, такой невообразимый восторг, мечтать о каждом прожитом в будущем мгновении, думать о том, каким будет наш сын, уже любить его. Я готов был уступить ей место в клинике «Мэйо», если это сделало бы её счастливой, ибо оно мне не нужно. Мои амбиции ушли на второй план. Я размышлял, как поделюсь с ней всем тем, что творится в моей душе. Хотел, чтобы она знала, что ни на секунду не одна из тех, с кем я спал ради развлечения. Хотел, даже если ей это вовсе не было нужно.       Её мобильный, лежащий на журнальном столике, засветился и завибрировал. Я не желал быть кем-то из тех, кто из ревности проверяет телефоны своих возлюбленных, и поэтому держался, пока вибрация и свечение не повторились во второй раз. Не выдержав, я потянулся за мобильным и взял его в руки, обнаружив два пришедших сообщения. Моя рука вмиг ослабла, чуть не выронив телефон — оба сообщения от Корнелиуса Роудса. Моего отца. «Простите, Эйва, что я немного задержался. Вижу, вы не дождались меня, но мне очень хочется исправить свою вину. Приезжайте в The Capital Grille, я уже забронировал там столик. Отметим успех операции, прошедшей с вашим участием, и просто скрасим друг другу вечер.» «Если, конечно, вас всё ещё это интересует». Старый хрен… Боже, она позвонила ему, когда я оставил её одну у «Чикаго-Мэд». Если бы я не приехал, она была бы сейчас с ним. Словно ножом по сердцу. Боль, пульсирующая в груди, мешала дышать. Вода перестала литься, и я судорожно отправил мобильный туда, откуда взял, с волнением повернув голову в сторону, ожидая появления Эйвы. Она пришла только через пять минут, будучи полностью одета. Влажные концы волос теряли последнюю влагу, падающую на её рубашку, оставляя хаотичные длинные мазки, словно над ними поработал какой-нибудь известный импрессионист. — Вызови мне такси, — сказала она, беря в руки телефон. — Ты… ты уходишь?.. Надежда, что Эйва всё-таки останется, пропитала мой голос, сделав до одури жалким, но я не боялся таким казаться. Она прочитала сообщение, закусила губу, после чего положила мобильный в карман чиносов и наклонилась за диван, доставая оттуда свой плащ. — Да. Ужасный ответ. Я терял её и должен был попытаться сделать хоть что-то, чтоб она не ушла. Когда Эйва надела плащ, я встал, подошёл к ней сзади и обнял, скрестив руки в замок на её животе. — Не надо. — Коннор, я очень устала. И у меня рыбки дома не кормлены, так что просто позвони в службу такси, чтобы меня забрали. — Ты не домой же едешь. — Это не твоё дело. Она вырвалась из моих объятий, с вызовом уставившись, словно ожидая чего-то. — Хочешь, я откажусь от работы в «Мэйо» в твою пользу? Или попрошу взять нас обоих или никого? Я всё сделаю, только не уходи сейчас. — Чёрт тебя подери, Коннор, дело не в этом. — А в чём?.. — Я не желаю это обсуждать. Не хочешь вызвать такси — не надо. Сама это сделаю, когда буду на улице. Запахнувшись, Беккер сделала несколько шагов к входной двери, но я никак не мог её отпустить. — Я люблю тебя. Эта фраза заставила её остановиться, но она не обернулась. — Эйва, я должен знать. Если ты что-то чувствуешь ко мне, пожалуйста, останься. Может, если мы попробуем, у нас что-нибудь получится. Но если ты выйдешь в эту дверь, закроется не только она, но и моё сердце. Если ты считаешь, что я тебе не нужен — ничего. Я взрослый мальчик, переживу. Если ты любишь моего отца, я пойму. Мне будет больно и противно, но я пойму. По крайней мере, постараюсь. Она медленно повернулась. Её нахмуренное лицо дало понять сразу, что я зря открыл ей свою душу. С такой злостью она не смотрела на меня, даже когда сегодня я взял на себя всю ответственность за рискованный способ закрытия сообщающего желудочки близняшек отверстия. — Какое право ты имел читать мои сообщения? — зло произнесла она. — Никакого. Больно. Она развернулась и ушла, так больше и ничего не сказав, кроме сухого: «Прощай, Коннор». Интересно, знала ли она, что в моей голове эта последняя фраза эхом давила на черепушку, словно разрывая её на куски изнутри. Я соврал. Взрослый мальчик до сих пор не научился справляться с потерей любимых людей. Я физически почувствовал, как что-то оборвалось у меня внутри, словно она — мой личный демон — вырвала из меня душу, забрав себе на память. Мне хотелось рыдать, но я держался. Парни не плачут. Но если бы я точно знал, что от слёз станет легче, послал бы к чёрту это идиотское правило. Ноги меня не удержали, и я свалился на диван, интенсивно натирая глаза. Выдавилось несколько успевших проступить слезинок, которые я моментально убрал. Какой же я жалкий. Неудивительно, что Эйва ушла. Она видела меня таким, когда меня бросила Робин. Зачем ей нужен такой мужчина? Я сам бы послал себя куда подальше. — Я рюкзак забыла. Голос Эйвы заставил меня вздрогнуть. Я настолько ушёл в свои мысли, полные противной жалости к себе, что даже не заметил, как она вернулась. Мой ошалелый взгляд мог бы напугать её, если бы, конечно, она его увидела. Стоя ко мне задницей, она быстро бросала в рюкзак всё содержимое, которое ранее сама выбросила, когда искала презерватив. Внезапно, она села рядом со мной, повернула голову в мою сторону и тихо произнесла: — Ты как-то приглашал меня выпить… Может, сейчас самое время? Удивительно, как одна фраза способна убить, а вторая даровать новую жизнь. Моё сердце в волнении забилось в груди, точно бешеное. Я не мог поверить, что это взаправду. — Кхм… у меня как раз завалялась бутылочка Screaming Eagle девяносто второго года… Сейчас! Я мгновенно вскочил, забегал по квартире в поисках бокалов и бутылки, то и дело поглядывая, не вздумалось ли Эйве снова меня покинуть, но нет: она сняла плащ, отложила телефон на столик и, облокотившись на спинку дивана, следила за моими передвижениями и ждала. Наконец, я смог всё найти. Бокалы поставлены на столик, а я дрожащими руками пытался открыть бутылку с помощью штопора. Слава богу, удалось. Разлив вино, я подал ей бокал, а другой взял себе. — Ну… — Ничего не говори. Она поднесла бокал к губам, делая несколько глотков. Я повторил за ней, не сводя своего взгляда с её губ. Как мало надо человеку для счастья. Я был счастлив лишь от того, что она рядом. Я и она. Её взгляд был благосклонен, губы тронула лёгкая улыбка. Как я обожал, когда она улыбалась… Грех просить большего. Я бы отдал за это весь мир, даже если наутро мне суждено услышать, что всё, что между нами было — всего лишь ошибка.