***
Веки глаз слабо дрогнули от солнечного света, пробирающегося сквозь плотно закрытые шторы и словно пытающегося разбудить хозяйку обители, но она упрямо не хотела просыпаться, крепче закрывала глаза, начинала ворочаться. Но было уже поздно. Сон ушел. Раздосадованная, Стелла неохотно открыла глаза и прищурилась, привыкая к свету, и только теперь она ощутила холод, коснувшийся ее оголенных плеч и пробирающийся вдоль спины. Девушка тяжело вздохнула, ощущая тоску. Тягостную тоску, давящую на плечи и отравляющую молодую душу. Уже пора бы привыкнуть просыпаться по утрам в одиночестве. Пора. Но она словно человек, заблудившийся в пустыне и вкусивший прохладную воду. Она вкусила этот терпкий вкус. Вкус любимого человека. Девушка, не глядя, потянулась ко второй половине кровати, словно пытаясь лишний раз убедиться, что она одна и не стоит ждать чудес. Гладкая женская ладошка скользнула по сбившимся простыням, не находя его — того единственного и родного. «Давно ушел». Флауэр перевернулась с бока на спину и приподнялась, полностью ощущая холод одиночества, накрывший ее с головой, а тоска просто захлестнула ее. На глазах выступили предательские слезы и покатились по щекам прозрачными ручейками. Она не требовала от него больше, чем он может дать. Он даже не подозревал, что обычными случайными встречами давал ей больше, чем глоток воздуха, чем вкус жизни. Больше! Намного больше! Но Стелла... Ее в последнее время гложут далеко не радостные мысли. А дает ли она ему то же самое, что и он ей? Или для него эти короткие встречи просто желание выплеснуть свою неутоленную страсть? Тогда к чему эти бары, кафе и рестораны? Эти глупые слова? Может, просто думает, что женская психология не может без этой глупой романтики? Отчасти это так. Она не может без этих нелепых комплиментов, неумелых; не может без ласкового шепота на ушко и какой-то нежной белиберды, невнятной; не может без ласки. Она наперед знает, как он возьмет ее за руку, как проведет пальцами по щеке и как неуверенно коснется ее губ устами, как будет обнимать и прижимать к себе. А потом... Потом все пойдет как по расписанию: он увезет ее к себе, поднимет до небес, а после уйдет к той, с которой окольцован. Стелла не жалеет, что ее жизнь складывается так нелепо и неправильно. Она довольна. Довольна этими короткими встречами и иногда на улице скупым: «Привет», словно он ее впервые в жизни видит, но только глаза выдают его с головой и легкая усмешка на устах. Эмоции — они говорят за него, и это может заметить лишь она одна. Ее это никогда не обижало. Она знает — так будет лучше для них обоих.***
Засыпая ночью, она с тоской и со слезами смотрит на вторую половину кровати. Зачем ей двуспальная постель, если не с кем ее делить? Он никогда не оставался у нее на ночь. Всегда уходил. Всегда. Не делал исключения, но всегда говорил: «Я вернусь». И он возвращался, а она принимала его, как только преданная собака может принимать своего хозяина. И она не жалела. Он для нее все — воздух, глоток воды в жаркий день, жизнь и Господь Бог, в конце концов! Он тот, кому она принадлежит вся до капли. Она — его рабыня и игрушка. Но, несмотря на все чувства к нему, Стелла знает — она просто слишком одинока, чтобы заметить кого-то еще, а он слишком близок к ней, чтобы дать увидеть кого-то другого... Он подобен солнцу — слишком ярок — а другие как звезды, слишком тусклые, чей свет не может заслонить солнце, они меркнут в его лучах, а она слепнет. Проходят дни, пролетают недели, за спиной остаются месяцы, а она ждет, как только преданная собака может ждать своего хозяина, когда дверь наконец-то скрипнет и она с воскликом: «Ноктис!» побежит ему навстречу...