Огонь

Хлоя видит откровенно плохо, но даже этого ничерта хватает, чтобы разглядеть угольно-чёрные клубы дыма, поднимающиеся в воздух перпендикулярно дому (на улице полный штиль, нет даже противного ветерка, что так любит забираться под тоненькую куртку в начале марта). Огня почти не видно, разве что в маленьких окнах смутно проглядываются очертания пылающе-красного марева, разгорающегося посреди комнаты. Хлоя не плачет, Хлою трясёт — то ли от ярости, то ли от холода — руки откровенно не слушаются, а чёртову суперсилу (называть это привычным «способность» язык не поворачивается с того самого подожжённого карандаша в 16) лихорадит не меньше Хлои. Руки то ярко вспыхивают сине-оранжевым пламенем, то почти успокаиваются и лишь оставляют за собой редкие искры (надо бы вообще-то перестать тереть их около лица, мало ли огнеупорность распространяется исключительно на ладони — разукрашенное уродливыми шрамами лицо явно не мечта детства). Хлоя бежит, периодически опасливо и как-то чересчур по-приступному оборачиваясь, Хлоя в зеркало себя, разумеется, не видела (как-то забыла бросить взгляд, когда пыталась потушить одеяло — дурацкий подарок от любимой мамы на 13-летие, Хлоя ненавидит цветочные принты лет с пяти), но она почти уверена, что её глаза сейчас блестят чересчур нервозно, предательские слёзы, кажется, выдают с головой. Чисто голубое небо, что буквально пару минут назад сияло своей безупречной гладью, теперь еле проглядывается в редких просветах едко-серой дымки, Хлоя больше не оборачивается и вообще по сторонам не смотрит. Перед глазами всё равно слёзная пелена перекрывает любые попытки — папа всегда говорил, что бесполезные действия приводят к катастрофе (папа, правда, имел в виду, чересчур долгий просмотр телевизора или глупую несобранность маленькой девочки, явно не такую катастрофу он себе представлял) — для Хлои отец был неоспоримым авторитетом, прислушиваться к его словам получается непроизвольно. Воспоминания об отце неизменно приводят Деккер в ярость. Смерть накладывает свой мерзкий отпечаток на все, даже самые-самые любимые моменты жизни — Хлоя, к сожалению, убеждается в этом на личном опыте. Ярость всепоглощающа, она превращает Деккер в рассредоточенный хаос негатива — это неизменно приводит к самовоспламенению. Пламя, перманентно начиная с кончиков пальцев, лёгкой вуалью разрастается по всей ладони, принося лёгкое покалывание — если думать об этом так, эти ощущения можно даже назвать приятными, но у Хлои так отчаянно не получается. Огонь стойко ассоциируется с болью и страхом — это не физическое, психосоматическое — и сегодняшний день закрепляет это на подкорке крепко-накрепко. Деккер совершенно обессилена и истощена, смерть отца выкачивает жизненные силы из хрупкого организма слишком интенсивно и больно, вдоль по черепной коробке невыводимой константой последних недель одно-единственное слово — «отчаяние». Хлоя просто невыносимо устала. Устала прятать от всех свою «способность», устала изображать выдержку и стойкость (да, она дочь копа, и прятать эмоции она умеет, но это не значит, что она сильная; боль потери отпечатывается мерзкими холодными пальцами по кромке хрупких девчачьих плеч — это уже не спрячешь), устала притворяться нормальной. Асфальт под ладонями жёсткий и ледяной, это скорее хорошо, чем плохо — охлаждение это как раз то, что сейчас необходимо. Хлоя оседает рвано и дёргано, грудная клетка сжимается чересчур сильно, надорванные всхлипы вырываются непроизвольно. Хлоя всё-таки плачет. Слёзы капают на ладони и мешаются с искрами, а тот самый ветерок всё же забирается под лёгкую ткань домашней футболки. Деккер не знает сколько времени прошло и сколько она бежала, но вытягивают её в реальный мир чьи-то руки — Хлоя не знает зачем, но мозг очень чётко анализирует — холодные и сухие, аристократично длинные пальцы обвивают пальцы неимоверно бережно, не боясь алых всплохов и успокаивают. Когда «огненная лихорадка» постепенно, под будто бы умелыми руками, сходит на нет, Хлоя робко открывает глаза, но всё, что она видит — карие радужки, а после приходит необходимое забвение. /// Хлоя просыпается на больничной койке, с трудом разлепляя глаза и ощущая тянущую боль во всём теле, из руки тянется трубка от капельницы, а голова кажется ватной и абсолютно пустой, и Деккер не знает почему, но сквозь все эти ощущения она отчаянно пытается найти те самые спасительные руки, что так легко вывели её из истерично-апатичного состояния. Но ощущает она лишь холод простыней и подрагивающие пальцы. Её «спаситель» растворяется в тумане успокоительных.