Последняя любовь

      Сильно отжав фартук, Майрет разогнулась и, не расправляя мокрую ткань, кинула ее на бельевую веревку, натянутую аккурат меж крыльцом и амбаром. Пусть вода стекает, все равно легче нести к ручью потом.       — У, шалапутная, — выругалась женщина, поминая дочь. — Мало порола.       Майрин с утра ушла к заливу Лун, унесла с собой на продажу свежих пирогов, поставленных загодя, с ночи. По наставлению матери должна была к вечеру вернуться. Да и стирка на ее совести: что, у Майрет дел больше не найдется? Эта кобылица небось опять хвостом вертит в местной таверне, а мать тут хозяйство на себе в одиночку тащит.       Так, ворча про себя, Майрет снова склонилась над деревянным корытом и принялась за стирку.       Смеркалось, и на душе у женщины было неспокойно: ни гулёны-дочери еще не было дома, ни меньшого сына Брадора. Края здесь тихие, а все ж не дело это — ночами шататься где ни попадя.       Собрав с веревки настиранное, Майрет сложила все в деревянный таз и хотела, было, уже идти к ручью полоскать белье, как вдруг услышала родное ржание Черношея.       «Ну, вернулся-таки один,» — с облегчением подумала она, да так с тазом и вышла за ворота. Странная картина открылась ей: Черношея под уздцы вел высокий (выше здешних мужчин) человек, а вокруг него весело скакал Брадор.       «Ишь, как перед ним отплясывает,» — покачала головой Майрет, а потом досадно шикнула сама на себя: видать, сильно же не хватает сыну отца. А она, дура гордая, все отказывает. Так ведь и сватается невесть кто. Не за забулдыгу же соседского выходить и не за жестокого Ульфига, ладно она, так небось и на детей руку поднимать станет. А еще Майрин — растет девка, выделалась уже, взгляды мужские так и липнут к ней, мало ли чего.       Постояла она у ворот, дождалась, пока ближе подойдут. Ох, неспокойно было на душе. Ладно, добрый человек помог с конем совладать: Черношей же молодой, почти необъезженный, а Брадор еще только мальчик, силенок маловато. Но как знать, добрый ли человек-то? И с какими намерениями помогает.       Но вот они приблизились к воротам достаточно, чтобы Майрет смогла разглядеть незнакомца. Вовсе не человек это был, а самый настоящий эльф. Уж она эльфов навидалась за всю жизнь: немало их мимо прошло, да и около Серебристой Гавани жили, — поэтому эльфов она узнавала, смешно сказать, по походкам. Двигались те легко, без человеческой грузности, плавно, иной раз казалось, что не шли, а танцевали. И этот, закрывший голову глубоким капюшоном, шел иначе, ступал мягче, плавнее смертных мужчин, шаг широкий, и сам высок. И какой-то не такой, не как те эльфы, что год за годом проходят по опушке лесов. Этот был выше и крупнее.       — Матушка! — воскликнул Брадор, подбегая к ней. — Господин эльф успокоил Черношея, тот взбесился и чуть не сбежал. Ты прости: потоптал пашню… Я еле его с поля прогнал, но там чуток совсем, завтра все переделаю… А можно господин с нами останется? Пусть переночует. У тебя же остались пироги? Вот с мясом ему очень понравятся, а еще можно…       — Брадор, не шебурши, — цыкнула женщина. — Поди коня в стойло загони и воды ему дай.       Мальчик обернулся на эльфа, и тот вложил ему в руку узду.       — Раз уж выручил господин эльф моего сына, то и я в долгу не останусь, — сказала Майрет, ловко перехватывая таз другой рукой, прижала привычно к боку.       — Благодарю, госпожа, не стоит. Я просто шел мимо, — ответил он необыкновенно звучным, будто низким и одновременно мягким голосом. Майрет таких голосов отродясь не слышала.       — Нет уж, — покачала головой женщина. — Черношей конь молодой, бойкий, успокоить его дело немалое. Так что за это я тебя по крайней мере накормлю. Уж прости, надо выполоскать, — она кивнула на таз. — А ты проходи. Брадор все покажет, — и, пока эльф не успел возразить, она круто развернулась и спешным бодрым шагом направилась к ручью, что протекал как раз за усадьбой.       Обернулась лишь раз, чтобы проследить, прошел ли эльф в ворота: тот смотрел ей вслед, а затем шагнул вперед на оклик Брадора.       Майрет улыбнулась самой себе и только после опомнилась, что так легко пригласила незнакомца в дом и ни имени его не спросила, не разузнала, куда путь держит и откуда. Ни дать, ни взять, юная девка, зачарованная красотой. Хотя лица его Майрет не видела, уверена была, что красавец, эльфы ж все как один такие, а уж голос его и впрямь колдовской.       Ну ладно, подумала она, чай не бандит с большой дороги. По ее скромному разумению, эльфы не способны на подлости и злодеяния, уж больно они мир любят и покой.       Торопливо выполоскав белье, Майрет вернулась в усадьбу. Замерзшие пальцы сводило судорогой — уж немолодая девка, и она наспех размяла их, кое-как развесила белье по веревкам, проверила Черношея (не забыл ли чего сынишка) и зашла в дом.       Там уж вернулась Майрин и, воркуя, крутила хвостом перед эльфом. Ладно, хоть ума хватило поставить чайник и достать пироги.       — Вернулась, вертихвостка, — проворчала Майрет, вытирая мокрые пальцы о передник.       — Ой, что ты, мама, опять за свое. Лучше гостю постель приготовь.       Покачав головой, Майрет села за стол, чуть поодаль от эльфа и, наконец, спокойно вздохнула.       — Раз пришла, налей-ка и мне чай, да сама садись, небось умаялась хвостом вертеть.       Майрин залилась краской — устыдилась, что ли, перед эльфом. А Майрет разглядела нежданного гостя. Тот снял свой плащ и теперь оказался в скромной (по эльфийским меркам) тунике. Лицом красив — словами не передать. Таких, пожалуй, точеных черт Майрет и не видывала прежде. Глаза темные — серые-серые, как осеннее предгрозовое небо. Прямой нос, тонкие, очерченные губы. Все ровное, точно с мерки вылепленное, соразмерное, только белесый от времени шрам чуть кривил темную бровь. Угольно-черные волосы, собранные в неопрятную косу чуть выше лопаток. Плечи широкие и крепкие руки, словно и не эльфом был. Познания Майрет про бессмертный народ были весьма скудными, и она считала их чуть ли не сказочными феями, ну да, строили великие города и прекрасные корабли, так ведь магией владели. По ее разумению не должны быть у эльфа такие руки — большие, с тонкими, но грубыми пальцами. Обожженными пальцами.       — Не думала, что эльфы кузнечным мастерством владеют, — выдала она первое, что пришло в голову. — Руки, господин, обжег, верно, в кузне?       Он усмехнулся странно: горько как-то, что у Майрет сердце заныло.       — Древние дела, — сказал он.       — Отчего ж ожог не сходит? Будто сажа в кожу въелась.       Он не ответил, принимая глиняную кружку из рук Майрин. Склонил голову в знак благодарности и сделал большой глоток.       — Я вас не потревожу, — сказал после недолгого молчания, пока Майрин резала пирог и доставала из печи обеденный суп. — Уйду с рассветом. Если я могу чем-то отплатить за ваше гостеприимство, лучше скажите сейчас. Помогу с радостью.       Брадор торопливо сглотнул так, что закашлялся.       — Кому говорю, не спеши, — буркнула Майрет сыну. — А что же? Очень даже нужна помощь. Надо бы крыльцо починить и засов новый выстругать на ворота, этот-то раз пнуть — и сломается. Мало ли какие недобрые люди ходят вокруг. Муж у меня погиб, пятый год как, мужская работа стоит теперь. Сын-то еще маловат.       — Мама! — возмутился Брадор, но под строгим взглядом Майрет не стал продолжать.       Эльф кивнул, с улыбкой глядя на ее сына.       — Прости, господин эльф, за сомнение, но умеешь ли ты дела такие делать? Ведь не из простых.       Он рассмеялся бархатным добрым смехом, отчего кадык на его сильной шее дернулся. Майрет сглотнула: как же давно не слышала она мужского смеха, от самого сердца идущего. А этот, сидит себе, красивый такой, молодой и статный, что и заглядишься невольно. Уж точно лорд какой-нибудь. У них, у бессмертных, по простодушному мнению Майрет, не лордов и не бывает, все принцы да принцессы.       Поймала взгляд дочери, направленный на эльфа, и вспомнила мужа, кольнуло сердце забытой тоской. Ведь такая же юная была, так же смотрела на него. А потом что — поженились, дети пошли, хозяйство поднимали, не до таких вот глядений было. После же сгинул.       — Ты права, добрая хозяйка, я не из простого рода, но делать умею многое. Сделаю, что попросишь.       — Вот и хорошо, — она улыбнулась. — Хоть и эльф, а все равно ж мужчина. А ты давай глазенки не выпучивай, — сказала Майрет дочери. — Не твоего поля ягода.       Майрин потупилась и, пока ела, нет-нет да и глянет на гостя. Брадор тоже посматривал на него то ли как на диковинку — близко-то эльфов они видели пару раз и то говорили меньше, чем с этим новым знакомцем, — то ли как на мужчину, которого так отчаянно не хватало в их семье. Майрет и сама, сколь ни пыталась, а все одно, глаза на него поднимала. И дивилась про себя его красоте, и все пыталась определиться с чувством, росшим в груди. Что-то древнее было в нем, непонятное, грозное и одновременно будто обреченное. Пугал он ее. И притягивал.       Когда разогнала детей по кроватям, отвела гостя на веранду — лето, не замерзнет, а дома положить совсем некуда, не к себе же в постель. Пока готовила для него спальное место на широкой длинной лавке, все оглядывалась: не исчез ли. А он стоял у потолочной балки и смотрел на небо долгим немигающим взглядом, что даже пугал. Весь такой… неземной, невероятный, как в книжках пишут.       — Вот, господин эльф, постель твоя готова. Не обижайся. Лучше нету. Как тебя называть, совсем спросить забыла.       — Спасибо тебе, добрая госпожа. Зови меня Маглором, — сказал и посмотрел на нее пристально, что женщина даже отвела глаза, до того грозным казался.       — А я Майрет. И не надо тут «госпожей». Я простая женщина, — она отвернулась и хотела выйти, но вдруг остановилась и робко попросила. — Ты, Маглор, не смотри, пожалуйста, на мою дочь. Не подумай, не обвиняю ни в чем, а просто… Семнадцатый год пошел уж ей, сам понимаешь. Не хочу, чтобы обнадежилась понапрасну: ты ей милость, а она надумает чего. Ну вот… Доброй ночи, господин эльф.       — Доброй ночи, Майрет, — сказал он.       ***       Проснулась Майрет как всегда на рассвете. Надо же тесто поставить, деньги пересчитать, вырученные вчера Майрин, коня обиходить да кур. Проснулась и услышала звуки, доносящиеся со двора. Родные звуки, что не слышала уж пятый год, как муж сгинул. И до того на душе горько стало, что всплакнула в подушку. Наконец, глубоко вздохнула, слезы утерла, встала, умылась, оделась, причесалась — заплела красивую с несколькими разными плетениями косу и, глядя в медный чайник как в зеркало, висевший над очагом, сама себе сказала.       — Придумала тут, ишь, слезу пускать. Нечего больше. Ну, появился эльф этот, и что?.. И что ему до тебя и твоей семьи? Вот выполнит обещание и уйдет. Уж, верно, как все другие, за Море уплыть хочет.       Все равно прихорашивалась дольше обычного: с косой своей праздничной провозилась, что все дела застопорились, а со двора все слышалось тюканье топора и успокаивающий звук скользящего по шершавому дереву рубанка.       Не стала Майрет выходить и спрашивать Маглора, где нашел инструменты и куда за деревом ходил. Все одно — или сам, или пришлось бы ей показывать мужнины владения.       Хозяйственной, приземленной Майрет понравилось все же, что эльф сам справился, да еще и загодя ее проснулся и сразу же за дело. Любила она рукастых мужчин, а тут даром что эльф, а вон уже трудится вовсю. И дивно ей было от этого, и радостно.       Пока подходило тесто, а деньги были подсчитаны и хорошо упрятаны, женщина в окно украдкой наблюдала за гостем. Сноровистые у него были движения, умелые. И где ж научился с деревом так управляться? А обожженные руки его страшно смотрелись, все чудилось Майрет, что через боль он это все делает.       Она вынесла ему воды и, пока ходила за конем и курами, думала, как же подступиться. Вызрела за ночь в голове неожиданная мысль: попросить Маглора остаться ненадолго и подделать всю мужскую работу, какую уж давно пора было сделать. Она б ему даже заплатила — немного, но кормила бы и кров опять же у него был бы. Не вызывали мужчины с соседских усадеб в Майрет доверия и у них помощи она не просила из страха (мало ли что, все же одинокая женщина с детьми) и гордости. А эльфу доверилась; не столько из своих разумений про них, про бессмертных, а сколько из своей симпатии к нему. Но как сказать? Не высмеет ли ее эльф-то? Чай, не простой мужик, а вон, сам сказал, из рода знатного, да и не честь ему смертной женщине дрова рубить да сараи ремонтировать. Но решение было принято, Майрет за годы после смерти мужа выучилась быть жестче, прямее и сама себе была за защитника и за работника. И все же оставалась слабой женщиной.       — Господин эльф, — сказала она, неловко упирая руки в боки, лишь бы не болтались без дела.       — Маглор, — мягко поправил он, оторвавшись от своей работы.       Ух ты, и не вспотел даже, не сбился с дыхания, только волосы чуть растрепались из слабой косы. Свежий, молодой, а в глазах — то же осеннее предгрозовое небо, и страшное, и прекрасное. Майрет невольно сглотнула и отвела взгляд от его слегка ссутуленных плеч.       — Маглор, — повторила она. — Знаю, не честь тебе и, может, недосуг, но я хочу попросить тебя остаться и помочь мне…       Он молча слушал ее, слегка сощуривая глаза на выходящем из-за крыши дома солнце.       — Я, сам видишь, безмужняя. Надо бы укрепить ворота и заборы, приготовить дров на зиму и… У меня немного денег, но я отблагодарю за помощь. Ты эльф, и не чета здешним мужчинам.       Маглор усмехнулся — не зло, а так, как взрослые усмехаются наивным речам детей своих.       — Думаешь, Майрет, раз я эльф, то заслуживаю доверия?       Она только беспомощно кивнула, отчего-то отводя глаза под его взглядом.       — Хорошо, я помогу тебе, ибо никуда не спешу и мне нужен кров. Только, прошу тебя, перестань думать, что я какой-нибудь принц, — сказал он ровно.       — А разве это не так? — удивилась Майрет.       — Так, — он кивнул. — Только древние титулы давно уже не имеют значения в моей жизни.       Она слегка поклонилась ему и тихо добавила.       — Как почувствуешь запах свежих хлебов, милости прошу к столу.       ***       Ей нравилось смотреть, как он ест. Хоть прошло уже больше полугода после, как она, как бы это сказали более образованные люди, что жили в Гавани, наняла его, все еще не могла насмотреться. И хлебы, и простую стряпню ее он ел, не жалуясь, всегда благодарный за кров и пищу. Молчаливый правда, но кто ж его знает, что на душе-то его бессмертной. Зато исправно делал все, что она просила, и даже сам снес и выстроил ей новый забор, укрепил частоколом изнутри, и теперь жили они будто в маленькой крепости.       И спал теперь в ее постели. Как же это так получилось…       А получилось вот как. Чуть поболее месяца назад, когда осень сделалась совсем уж холодной, а земля покрывалась по утрам серебристой изморосью, она пригласила его в дом.       — Маглор, — позвала привычно, как звала обычно на ужин.       А тогда меж ними уже что-то вызревало. Майрет смотрела на него — как не смотреть? — как на мужчину. Все же тосковало сердце без мужа, и хотелось ласки что ли, или нежности какой. В ответ же получала молчаливые взгляды, по которым ничего не могла понять, но казалось ей, что нельзя же так долго смотреть на женщину, нельзя так прямо в глаза ей заглядывать и улыбаться.       В тот вечер Майрин ушла к подружке на ночь: вроде как вышивать хотели, а наверняка, вертихвостки, с парнями пошли гулять. Знала ведь Майрин, что мать волнуется, а все равно в глаза смотрела и твердила свое: «Что ты, мама, что ты. Вышивать будем, сказки рассказывать. Я про эльфа нашего расскажу, а кузины Риул про короля Элессара много былей и небылиц знают. Весь вечер и просидим перед очагом».       Майрет для порядку поворчала, но наказала: «Ты про Маглора больно-то не болтай. Не по душе ему это».       Брадор, которому недавно стукнуло двенадцать, спал без задних ног у печи в укромном своем углу. А Майрет до ночи шила: перешивала мужнины рубахи на сына. Хотела и Маглору сшить, да, как странно это было для нее, тому одежда мужа была мала что в плечах, что в длину, а шить новую надо с мерки. Мерки же брать — то особый процесс, требующий умения. Хоть Майрет и хорошо кроила, а не решилась шить на эльфа: стыдно было опозориться перед ним, вдруг что не так сделает. Вон у него хоть и мало скарба оказалось, и одежда простая, да все равно какая-то мудреная. Вот и сидела, думы передумывая, пока руки заняты были. Маглор рядом с нею полировал длинное древко. Выковал уж к нему острый наконечник.       Давно вертелось в голове: негоже спать на холодной веранде в такие морозные осенние ночи, да куда пристроить его. Все же эльф, да господских кровей, не пристало ему тесниться в небольшом аданском домике. Они с мужем небогато жили, трудились на земле, землей и зарабатывали: продавали ячмень и пшеницу. Раньше летом нанимали пару работников для сбора урожая, теперь сами управлялись. Зимой Майрет иногда шила и вязала на продажу, а муж коптил дичину (до чего вкусно) и продавал в соседние усадьбы. Никто, кроме него, так коптить не умел. Да, при муже лучше и легче жилось, да и дети улыбались чаще.       Майрет невольно покачала головой, мол, додумалась: и при Маглоре стало как-то легче, проще. Вроде и денег так же не водилось, а ели-пили, и работа вся переделывалась, не дряхлело ничего, не ломалось. Вон Брадор смеяться чаще стал и охотнее приучался к мужской работе с деревом ли, с металлом ли, только Майрин все глазки эльфу строила и с матерью ссорилась, иногда с досады обидное бросала: «Что жалко тебе? Себе присмотрела что ли? Все одно: мне замуж выходить не по любви, так хоть нагуляюсь!». На это «нагуляюсь» женщина и злилась. Мало того, что дочь родную такой распутной вырастила, так та еще на Маглора заглядывается. По разумению Майрет, не ровня люди эльфам. И, ругая дочь за это, да больше на себя досадуя, что не углядела, упустила дитя, сама поглядывала на Маглора. А думала… передумала сколько…       — Маглор, — позвала она его, как по обыкновению звала на ужин.       Он поднял голову и посмотрел в глаза, совсем не ново, но каждый раз она замирала, силясь и тщась разглядеть в его взгляде намек ли, дозволение ли какое.       — Оставайся сегодня в доме, — выговорила она чуть дрогнувшим голосом.       Он все смотрел на нее, немножко изменился в лице, будто понимание скользнуло тенью по его губам. Едва ли улыбка, но все же знак. Не ответив ничего, он снова принялся за свою работу, а Майрет никак не могла успокоиться. И не юная дева уже, тридцать девятый год шел, вроде и ума понабралась уже, но хотелось ответа. Понятного и простого.       Она бросила шитье, сложила руки на коленях и спросила.       — Есть у тебя жена?       — Нет, — ответил он, как всегда, кратко, но в этот раз глухо, больно, будто пощечину отвесил.       — А была?       — Не было никогда.       — Детей, может, нажил?       — Нет.       Майрет помолчала, дивясь почему-то. Неужто и не любился никогда. Слышала она, что у эльфов только одна любовь на всю их долгую жизнь может быть, и не знают они про измены, что можно так.       — Неужель и не любился? — не удержалась она и все-таки всплеснула руками.       Он рассмеялся, и снова будто на глупую фразу несмышленого ребенка.       — Так не любился? — уперлась женщина, сама не зная, отчего так любопытно ей.       — Было дело.       Потом она долго молчала, пыталась шить, но руки не слушались, петельки получались разные, кривые. Задели ее последние слова эльфа. Наконец, оставила шитье.       — А по любви хоть? Или так, тело насытить? — упрямо, настырно спросила Майрет.       Маглор отставил древко, распрямил плечи — будто небольшую комнатку ее заслонил собой — и, проведя рукой по шраму на лице, ответил так.       — Если ты хочешь спросить, любил ли я? Одна ли это была любовь? Ты, Майрет, наверняка слышала, что эльда может любить лишь раз, то да. Я любил. Но это было давно, и теперь я не знаю, люблю ли ее до сих пор. Она осталась в Амане, а я ушел. Ложе я делил с другими.       Это была длинная речь, одна из тех его речей, которые он говорил внезапно своим звучным голосом, который вопреки обыкновению звенел сталью.       Майрет невольно испугалась.Сейчас женщина очень хотела продолжить этой ночной разговор, высвободить ли душу, или взамен поделиться историей. Не была бы собой, если бы не сделала этого.       — Замуж я рано вышла. Не по любви, да и глупости все это… Красивый он был, не как ты, конечно, но хорош. Потом родила сына, после Майрин, а уж третьим Брадора. Жили как все. Руку на меня не поднимал, каждый год дарил жемчуга, видимо, вами, эльфами, деланные, из Гавани привозил, и добротные ткани. Я из них себе, а потом и Майрин платья шила. Хорошо жили, не хуже, чем остальные, а счастья я так и не узнала… Потом эта война началась проклятая. Далеко на Востоке все страшное было, нас и не коснулось. Да вот после того, как Мордор пал, побежала вся мразь на Запад, и долго за ними еще по всему Эриадору охотились, едва не до Гавани дошли. Рыскали тут в лесах, искали убежища. Вот люди с хуторов и с отдельных усадеб, как наша, собрались и решили нечисть в лесах перебить. Там мой первенец и мой муж погибли. Принесли ко мне однажды утром два остывших изуродованных тела и поминай как звали.       Она замолчала, думала, заплачет, а слез не было. Только тупая, заскорузлая как будто горечь выходила из горла скрипучими отрывистыми словами.       Маглор внимательно ее выслушал. Положил свою обожженную ладонь на ее руку и слегка сжал.       — А ты? — спросила Майрет. — Ты же из тех эльфов, что в эту проклятую войну сражались? Говорят, их всех на перечет было… Сколько себя помню, они все идут и идут к берегу Моря. И больше не возвращаются… Знаешь, мне от этого… грустно.       — Нет, я прошел много проклятых войн, но не эту. В этот раз я охотился за нечистью уже после того, как наступила новая эпоха.       — Тогда где… как же ты?.. — она подняла на него глаза и, словно впервые, ударилась как о стену о его грозную, древнюю красоту. — Сколько тебе лет?       Он усмехнулся.       — Уже и не сосчитать.       — О… — Она прижала свободную руку ко рту, удивленная своей догадкой. — Ты из тех, что тысячи лет назад… тысячи лет назад… — Майрет повторила эти слова и сама себе не поверила. — …пришли из-за Моря. Теперь только сказки рассказывают о тех днях… Почему ты не уплывешь обратно? Я думала, ты идешь в Гавань, чтобы уйти на Запад.       — Мне не найти туда дороги.       Майрет слабо улыбнулась, столько боли она доселе не видела в живых глазах.       — Уж, верно, там осталась твоя любимая?.. Там тебя ждут? Кто-то еще там ждет тебя, Маглор?       — Мать, я думаю, моя мать все еще ждет меня. Она… Не знаю, любит ли она меня… после всего, что я сделал. — Майрет поняла, что последние его слова были про ту, его единственную любовь.       — Что же ты мог такого сделать, чтобы нельзя было простить? — спросила она и, как ребенка, погладила его по руке. — Вы-то, эльфы, наверное, прощать умеете.       Он высвободил ладонь из-под ее пальцев и своими, обожженными и грубыми из-за этой боли и работы, погладил по щеке. Майрет прильнула к его руке.       «Совсем обезумела,» — мысленно проворчала на себя, — «честь мужнину побереги, дуреха.»       Но не могла ни о чести мужниной думать, ни о том, что Брадор спал за печью, ни о том, что Маглор эльф и неположено это — любиться людям с бессмертными.       А он уже целовал ее губами неожиданно твердыми и настойчивыми. Усадил к себе на колени и гладил ее крутые бедра, смял другой рукой аккуратную грудь, обещая ласки горячие и неутомимые. Майрет только сейчас, кажется, поняла, как скучала без мужчины, как тосковало ее тело без крепких рук. Отвечала на его поцелуи жадно, сама за собой не успевала. Зарылась рукой в его жесткие волосы (и не подумаешь, что такие могут быть у эльфа), а второй стягивала рубаху.       Когда рука Маглора оказалась у нее под юбкой, Майрет как проснулась.       — Тише ты, — шикнула она, чувствуя, как к щекам краска приливает. — Брадора разбудим.       Маглор беззвучно рассмеялся и легко подхватил ее на руки, унес на кровать, закрывая за собой тонкую дверь, и осторожно опустил — такого и муж не вытворял никогда. Так защемило сердце Майрет от этого, что на глазах показались слезы. Но не стала себя сдерживать, а чтобы спрятать их, сняла платье через голову и постаралась незаметно глаза вытереть. Но что укроется от эльфа? Он все увидел и поцеловал ее веки, а потом губы, и эта соль собственных слез отчего-то не горчила. От радости, решила Майрет. Видимо, от радости глаза застит.       И вот она, перед Маглором была что дитя новорожденное, нагая, с непривычки стыдливая. Ноги свела, подтянула к груди — не первой свежести уже, не отпугнуть бы чем его. Но Маглор стянул с себя рубаху, легко и быстро, вроде даже не прошуршав грубой тканью, а затем и штаны.       Майрет ненарочно взглянула — желал он ее, и, что ее удивило почему-то, не отличался от мужчин ничем, только, пожалуй, больше был, все же к его телу и соразмерней будет. А так такой же, только покрытый весь шрамами и лишенный волос на груди и ногах-руках. В остальных местах волосы были, а все ж непривычно. Майрет привыкла к мужу, к щекотке от его груди, покрытой жестким темным волосом, а уж руки-ноги и того подавно. Таков был род людской, каким она его знала.       И еще Маглор был молод — нет, она знала, что он, вернее всего, старше ее самого древнего предка, но все же он был молодым. И тело его было молодым, несмотря на белесые шрамы оно было красивым, словно статуя. Не сухое и жилистое и не подбитое жирком, как бывает у коренастых мужчин, а такое как надо.       — Засмотрелась, прости меня, — прошептала она, поднимая взгляд на его лицо и еще больше закрываясь. Быть рядом с ним нагой казалось неправильно: она уже не молодая, пусть и хорошо сохранившая свои прежние формы, но не девочка. Рожавшая женщина, а потому с мягким растянутым животом и налитыми грудями, уже не стоячими как было прежде.       Маглор, кажется, понял все по ее взгляду. Улыбнулся, коснулся твердой рукой колена и насилу отвел в сторону.       — Ты прекрасна, — сказал он, глядя в глаза. То ли правду, то ли ложь, но его голос успокоил Майрет, и она послушно опустилась на спину и развела бедра.       Обхватила его плечи, когда он устроился сверху, и уже ждала, но он не вошел в ее лоно, склонился, поцеловал, спустился губами на шею, гладил груди и бедра. Майрет в ответ осторожно погладила неровную от шрамов кожу и выдохнула. Расслабилась. Дышала, как хотелось, едва не стонала, когда он коснулся ее между ног и принялся своими шершавыми пальцами поглаживать ее там. В голове звучала строгим голосом мысль «только бы не разбудить сына, только не разбудить сына».       Ощущения были новыми, и все было не так. Она привыкла смотреть в потолок, когда неласковый муж ее, торопливо всегда, в спешке (чтоб дети не услышали, или работа какая срочная была, или сил на ласку не оставалось) пыхтел над ней. Редко удавалось ей ухватиться за собственное удовольствие: муж не старался его подарить, а она, дура недалекая, думала поначалу, что так и надо. Потом женщины с соседних усадеб понарассказывали, да уж не до нежностей стало: дети, работа, и так с утра и до ночи, что любиться времени не было, так, между делом, да в бегах.       Маглор был другим и, даже зная, что за тонкой стеной спит Брадор, давал ей сполна за все годы с мужем прожитые и все без него. Ласкал аккуратно, да так, как Майрет и не знала. Пальцами растирал бугорок между ее ног, что и не подумала бы она, что он для этого предназначен. От Маглоровых касаний ей хотелось кричать, но она только зубы сжимала или выстанывала глухо ему в губы. Эльф прикусывал ее соски и прихватывал зубами кожу на шее, и так сладко это все было — его пальцы и его рот, — что едва не сорвалась. Сжала бедра, мотая головой.       — Стой… Стой, мой милый, — прошептала так, как хотелось давно. — Ты-то как?       Сам же он упирался ей в бедро налитым естеством и совсем не пытался облегчить себе жизнь.       Маглор поцеловал ее, уперся лбом в лоб и властно, так, как раньше она его не слышала, прошептал.       — Я делаю то, что хочу, Майрет. Не сдерживайся, я хочу, чтобы ты не сдерживалась.       И Майрет послушалась его — как не послушаться, когда он так хорош, до страшного хорош, что пугает и подчиняет одновременно. Расслабилась и видела перед собой только его глаза — холодные-холодные, но отчего-то пылающие самым настоящим огнем.       Маглор скользнул вдруг в нее пальцами: большим потирал заветный бугорок, от которого в живот и дальше, по всему телу, расходились искры, а указательным и средним вошел в ее лоно, двинул резко, немного больно, но это было то, что нужно, и Майрет не сдержалась и сорвалась в удовольствие. Кусала свои губы, чтобы не разбудить сына, и против воли тело ее забилось в его объятиях.       Она еще не отошла от резкого наслаждения, будто и вовсе ей незнакомого, как он, наконец, заполнил ее собой. Это не было неприятно — его движения сразу мощные, отрывистые, подгоняли вторую волну. В низу живота грело, горело, она сжимала его бедрами, и от этого напряжения становилось еще лучше.       Маглор глухо простонал, насилу сжимая зубы — тоже, верно, помнил о Брадоре. Опустился на нее грудью, прижимая к постели своим напряженным, из камня словно выточенным телом, но горячим, с мягкой кожей, перерезанной грубыми жгутами шрамов, оперся одним локтем о подушку, сжал бедро и так зачастил, что если бы не его пальцы, крепко держащие, Майрет бы дергало по постели.       В движениях его совсем не было нежности — как в ее муже, — но Маглор будто знал, что ей так будет хорошо. Знал и брал ее, сильно, мощно, не сбиваясь с ритма. Такой красивый, такой неутомимый… такой… неземной… Майрет снова почувствовала влагу, что застит взгляд, обняла его крепче, с силой от нарастающего наслаждения вжала пальцы в кожу, притиснула, как могла, еще ближе, и так, почти сплетясь телами, провалилась в черную негу. На миг она словно ослепла, а потом с удивлением обнаружила себя в его объятиях и почувствовала его плоть, все еще твердую плоть в себе. Маглор не двигался, он смотрел на нее, и в его глазах — в кои-то веки, что опять захотелось заплакать — не было стали осеннего неба перед самой жестокой из бурь. А что уж там было, Майрет не разглядела, не понимала она тонкости и глубины бессмертной души, но и его смягчившегося взгляда ей было достаточно.       — Я… — вот и все, что она смогла сказать. — Маглор, мой милый Маглор, — выдохнула она устало и счастливо, погладила его по все еще напряженным плечам, запустила руку в волосы и легким нажатием подтолкнула его. Он понял без слов и положил голову ей на грудь. Выскользнул, иначе нельзя было сменить положение (был выше больше чем на голову). Дышал чуть быстрее обычного, но так же ровно. И сердце билось ей в живот сильно, чаще, чем, наверное, должно было, но это вызывало улыбку.       Майрет гладила его по волосам, совсем как сына, а он согревал дыханием ее набухший сосок. В ее сердце что-то заледенелое плавилось, размягчалось, как металл под тяжелыми ударами кузнеца. Одновременно она чувствовала его, на этот раз не понимала умом, уж какой на то имела, а именно чувствовала сердцем, как свою последнюю любовь и как первую утрату новой череды горьких темных лет.       — Маглор… прошептала она. — Маглор.       Несколько минут лежали они так: она с разведенными бедрами, как никогда после близости не лежала с мужем, он, положив голову ей на грудь, как когда-то, верно, прижимался к матери.       — Маглор… — повторила она ласково. — Я хочу, чтобы ты тоже…       Он поднял голову, улыбнулся немного грустно. Понял, конечно, что она уже была сыта, и новая близость была бы ей неприятна. Но Майрет покачала головой, мол, я разрешаю, мне в радость, и слегка толкнула его бок бедром.       Приподнявшись на руках, он развернул ее и устроился сзади. Майрет сначала не поняла, что задумал эльф, но потом покорно подняла ногу, а он держал ее под коленом сильной ласковой рукой и, коротко поцеловав в плечо, вошел. Сначала было, правда, неприятно. Майрет уж пожалела, что приняла такое решение. И все же после того, что он дал ей, некрасиво было бы лишать его удовольствия. Да и интересно ей было, как долго он выдержит — ведь держался пока дольше ее мужа. Хотя у Майрет был всего лишь один мужчина до эльфа, скоротечность близости она высмеивала вместе с соседками. Вот с Маглором совсем другое дело — неужто все эльфы такие? А еще ждала, что же он теперь выдумает. А то ж не может быть так хорош, чтобы потом вот так воспользоваться ей и принести лишь одно недовольство.       Целовал в шею и одной рукой мял грудь, это было приятно, и Майрет уж было решила, что просто получит ласку, расслабилась, слегка раскрылась для удобства. Движения твердой плоти внутри и его пальцы, так правильно сдавливающие сосок, немного распаляли, рождали в ней желание, но теперь это было иначе, ведь любились уже, а она пятый год без мужа. Боль, как ранку саднит, приходила изнутри, и Майрет, когда он ускорился и снова мощно, рывками вбивался в ее лоно, уж начала считать, когда все это закончится.       Наконец, Маглор, передвинул руку на ее шею и, развернув за подбородок к себе, поцеловал властно и жестко. Майрет сполна ощутила этот момент, когда его тело выгнуло, и он мощно двинулся в последний раз и замер. Спиной она чувствовала его мокрую твердую грудь, внутри — плоть, распирающую уже не так сильно и вытекающее, переполняющее ее семя. Жесткая его рука, держащая ее лицо, не отпускала. Маглор, прошелся губами по ее рту, щеке и накрыл мочку уха, выдохнул жарко и разморенно.       — Ты сильная женщина, Майрет, помни об этом. И за то, что ты позволила мне, я одарю тебя лаской.       — Хватит, милый мой Маглор, хватит, — слабо возразила она, чувствуя себя опустошенной и уставшей. Но все же счастливой.       Счастливой.       Эльф возразил. Дыхание его успокоилось очень скоро, и он вышел из нее, оставив после теплое семя и будто… пустоту. Спустился вниз, поцеловал растянутый после первенца живот, эти мелкие белые полосы, знаменующие ее материнство, и силой рук раздвинул ее бедра. Майрет закрыла пылающее лицо слабыми руками и постаралась не сжиматься. Разве поспоришь теперь с ним? С этим упрямым эльфом, которому (она догадывалась) одного раза было мало.       Рукой Маглор стер собственное семя и размазал по ее бедру. Сквозь пальцы она видела, как он улыбается, и вновь удивилась, каким он может быть… неземным.       — Пожалуйста, мой милый, не надо, — попыталась возразить Майрет. И желание было, оставалось где-то в низу живота, после всего пережитого терзало ее ощущением неудобства, и стыдно стало за это. Это ж надо, как встревожил ее сердце и тело Маглор, что сумел разбудить в ней то, чего, казалось, никогда и не было. Желание быть любимой, желание растворяться в неге близости.       Сначала он снова погладил заветный бугорок, а затем и прильнул к нему ртом, поджал снизу языком, а сверху пальцем натянул кожу так, что Майрет едва не взвизгнула от резкого, почти нестерпимого наслаждения. Оно было вспышкой, коротким, но отдавалось в теле нежданной сладкой судорогой. И пока она переживала это ощущение, Маглор устроил ее бедра у себя на плечах и сделал это снова. Майрет вцепилась пальцами в простыни и кусала губы — только бы не разбудить сына.       Она задыхалась и уже совсем не думала, что, может, Маглору тяжело от ее ног на плечах или о том, что может нечаянно сдавить его голову — так отчаянно хотелось сжаться, чтобы то ли уйти от сильных прикосновений горячего языка, то ли навсегда оставить его там, между ее ног, дарящего наслаждение и, это было ново и странно, ощущение власти. Ведь Маглор делает эти стыдные вещи для нее, ублажает как какую-нибудь королеву, не стыдится и не тушуется, и от его напора и силы она чувствует себя молодой и желанной. От этой мысли и от того, что он втянул набухший бугорок горячими губами, Майрет не сдержалась. На миг она будто выпала из своего тела, а потом ощущения пришли — усталость и скованность в мышцах одновременно, волны дрожи, заставляющие ее тело выгибаться, и блаженная пустота в голове.       Открыв глаза, она поняла, что до сих пор сжимает голову Маглора бедрами, и что его язык по-прежнему делает эти стыдные движения. Но теперь она будто этого не чувствовала, только тепло в истерзанной плоти. Да, она ощущала себя именно истерзанной — до того ей было хорошо, что собственное тело оставило ее.       — Тебе не больно? — сипло прошептала она, и поняла, что едва не сорвала голос. Мгновенно пришел ужас — она все же кричала? Что подумает Брадор? Как она будет смотреть сыну в глаза? — Я кричала? Перебудила всю округу?       Маглор лег с ней рядом и, теперь уложив ее голову себе на грудь и поглаживая по растрепавшимся волосам, мягко, снова своим красивым голосом уверенно ответил.       — Ты не кричала, никто не слышал. Твой сын крепко спит. И мне не больно. Я счастлив, что смог подарить тебе то, что ты заслуживаешь. Знаешь, ты прекрасна, когда позволяешь любить себя.        Майрет улыбнулась ему в грудь и, поерзав, устроилась в его объятиях.       — Были у тебя смертные женщины, да? — с незлой ревностью спросила она.       — Нет.       — Где ж ты так выучился ублажать? — слабо продолжила: от усталости она засыпала.       — Спи. Спи, Майрет.       ***       Через месяца два или больше того — Майрет потеряла счет времени — Маглор сказал, что намеревается пойти попытать счастья в Гавани. Последние корабли эльфов ушли на Запад, и теперь он волен искать свой собственный путь домой.       За это время она выдала шалапутную Майрин замуж. Как сама она, дочь выходила не по любви. Но что поделать? Так и косилась на Маглора, да и от греха подальше (сколько же парней вокруг ходит) Майрет решила, что лучше всего ей будет замужем. Стерпится — слюбится. А человек был хороший, с добротным хозяйством и даже несколькими слугами. Вдруг и ей, когда совсем уж отчается быть счастливой, встретится такой же Маглор на пути и научит любить — крепко, так, как и положено Создателем, душой и телом. Покривлялась для виду Майрин, да и вышла все же. Дала согласие. Понимала, ведь не дуреха, что Маглор ей не чета, да и с матерью у него не на всю жизнь. Смешно сказать, Майрет и сама это понимала — не ради ж нее он выберет смертный удел, она не королева, да и он уже сердце свое отдал. Давным-давно. Давным-давно, когда и рода-то людского не было под этим солнцем, и солнца самого не было. А так, ждать ее смерти, она бы не выдержала…       Брадор только опечалился очень — полюбился ему Маглор, заместо отца был. И научил всему — всей мужской работе, а то и больше. Поняла Майрет своим умом, что не то что рукастый Маглор, а даже искусный (как люди поумнее выражаются). И сам потом рассказывал и о волшебных древах, и о солнце, и о луне, и о том, что отец его был великим мастером, вот и обучил с деревом и металлом управляться. Так, по словам его мудреным Майрет и поняла, что за величие свое и мастерство отец его поплатился, а род весь его проклятый. А как так проклятый, не знала, Маглор не объяснял, да и не любил он о семье говорить, только сказал, что мать, верно, ждет его за Морем, шестеро братьев погибли, а отец самым первым из них сгорел. То ли заживо, то ли в переносном каком смысле. Маглор говорил мало, скупо и неохотно, а Майрет и не переспрашивала, чувствовала, как тяжело ему вспоминать былое.       Сделал он для нее больше, чем нужно было: выковал оружия, сколько посчитал нужным, для Брадора (жизнь такая штука, что и пригодится может), обучил держать и обороняться. Забор с внутренним частоколом поставил, крыльцо сменил, помог дров заготовить и управиться с урожаем. Все время выезжал на присмиревшем Черношее на охоту и непременно возвращался с добычей. Работал как смертный мужчина, отчего не переставала Майрет дивиться, что эльфы, которые по ее разумению, совсем не для быта созданы, могут быть вот такими как Маглор.       — Много же ты крепостей отстроил? — спросила как-то Майрет.       — Много… Все сгинули в море.       Хотела она спросить, как так сгинули в море, да не стала — зачем бередить его древние, все еще зудящие раны?       И вот, в последний вечер, перед тем, как собрался уходить (Майрет еще дивилась, почему до весны не подождет), Маглор спел. В первый и в единственный раз. Никогда прежде и после этого Майрет не слышала песни прекраснее той, что он исполнил. И, хоть язык этот был ей не знаком, голос его оживал, и она будто видела перед собой деяния древних дней: плакала неясным видениям и улыбалась новым надеждам.       — Почему раньше не пел? — вздохнула Майрет.       — Ты не просила, — пожал плечами эльф. — А теперь сам захотел. Больше сотни лет я не пел и не брал в руки арфу. Жаль, сгинула моя арфа. Но жальче оттого, что ты ее не услышала.       Брадор тихо сидел за столом, по щекам его катились слезы. Майрет понимала, о чем плачет сын: от чудесной песни, от горечи расставания и от любви к Маглору. Раньше не думала, что можно плакать от любви. Ну разве что от того, что любовь прошла, или погиб любимый, но от любви — просто потому что сердце любило, она никогда не плакала. А теперь так сильно она любила его, так сильно любил его Брадор, что выразить это не иначе как слезами оба не могли.       — Я хочу, чтобы ты остался, — сказал Брадор, поднялся резко, как мужчина, принявший решение, подошел и обнял Маглора. — Не уходи, пожалуйста. Ну что тебе стоит? Поживешь с нами, мы ж не вечные, пройдет лет семьдесят, и я умру. Прошу тебя, Маглор. Останься.       В этот момент Майрет поняла, что сын вырос. Стал мужчиной. Наверное, больше благодаря Маглору. И поняла еще, что эльф уйдет. Теперь точно и навсегда. Не будет он бередить себе сердце. Человек бы, может, остался, уцепился за привязанность, за любовь, за что-то еще. А Маглор уйдет. Он другой, эльф. Не станет терзать их своим присутствием, потому что сам любит других: не ее, Майрет, а другую, бессмертную, деву, и не мальчика Брадора, из которого сделал мужчину, а других мальчиков, которые остались в веках.       ***       — Ты хоть любил нас? — спросила она устало. Ни к чему было скрывать, что болело сердце.       Они стояли у ворот, тихо падал снег. Брадор спал у печки, свернувшись в клубок. Маглор на прощание поцеловал его в лоб и прошептал на ухо что-то на своем древнем-древнем языке.       — Смертной, преходящей любовью, — сказал он, наклонился и поцеловал ее. — Она еще не прошла, — добавил тихо, глухо.       — Теперь все, — выдохнула Майрет спокойно, слишком мудро для себя. И промолчала, ни о своей любви не сказала, хотя он и так все видел, ни о том, что дитя носила. — Иди. Я помолюсь за тебя.       И он ушел, а Майрет долго смотрела вслед, пока не перестала различать его фигуру. Стояла на морозе, вспоминала его лицо: цвет глаз и их суровость, а то и мягкость, когда любил ее, о себе забывая, рассеченную бровь и тонкие губы. Его волосы, собранные по обыкновению в косу, черные-черные, каких она у бессмертного народа и не видывала. Его статную высокую фигуру, что сразу видно: эльф. Оглядела потом двор и все, к чему он прикасался. Да, теперь все тут напоминает о нем. Все-все.       Майрет положила руку на живот и заплакала.       «Почти четвертый десяток разменяла, а все туда же,» — мысленно бранила она себя. И как теперь эльфиниту житься-то будет? Одно дело, сын короля, и совсем другое, сын простой женщины. Даром, что рядом с Гаванью, да там эльфов раз-два и обчелся. Самые обреченные, видимо, и остались…       Или вытравить? Мысль промелькнула внезапно — страшная, правдивая. Может, даже правильная. Только Майрет не хотела грех на душу брать, да и если б от противного сердцу, а тут… от любимого.       Светало. Мороз прихватывал мокрые от слез щеки, хотелось побежать за ним, упасть в ноги и рассказать о ребеночке, малодушно привязать этим к себе… Да разве ж честно так?       Майрет глубоко вдохнула. Нет, не честно. Он ее любить научил, дому ее жизнь продлил, из сына мужчину сделал. И вдруг, как по наитию, вспомнилась ей их первая ночь, когда промелькнуло, что начнется череда утрат и бед. А может, вот она и началась…       — Ну что теперь?! — зло выкрикнула Майрет, смахнула слезы, вдохнула, выдохнула. — А что я стою? Пора уж и печь топить, — сказала она и спешно пошла за дровами.