***
Не знаю, вычислила ли меня Багра, когда я завела разговор о шариках. Куда важнее были её слова: «Самое страшное — то, что они не врут и не оставляют шансов на исправление». И на следующий мой вопрос ответила: «То, что они предсказали, становится правдой. Единственным возможным вариантом». Как я могла послушаться Дарклинга? Я проклинала его, себя — ту часть себя, которая предательски тянулась к нему, которая изводила меня по ночам, говоря об очевидном. Хотя она и днём не покидала меня. Планы, надежды, мечты тех, кто был рядом со мной, превращались в шумовой фон для вечно длящегося кошмара — моего будущего, того, что мы так охотно приближали. Я легко отмела прочь видение о супружестве с Николаем, хотя эта холодная женщина тревожила меня, я расправилась с таким будущим, потому что там Мал был мёртв. Я не могла допустить этого. Оставшееся изнуряло сильнее: со мной Мал чувствовал себя несчастным. Многолетнее страдание, скрываемое друг от друга — неужели мы шли к подобному? Моя сила разделяла нас. Я видела это и раньше, я снова и снова возвращалась к его роковому вопросу о моём даре, ко всему, что он успел сказать мне и о чём промолчал. Правда навязала на губах. Таких, как мы, больше нет. Мне хотелось выть от этой истины, от того, что, избегая её, я обрекала Мала на несчастье. «А себя? — интересовался голос в моей голове. — На что ты обрекаешь себя?» Слабый свет прокрадывался в мои видения. Тонкая женщина, не способная выносить дитя, неестественно улыбалась. Она встала прямо передо мной, когда я, подкараулив Мала, спросила о волнующем, не дававшем мне покоя. — Ну, дети — это прекрасно, — широко улыбнулся он. — Наверное, я был бы неплохим отцом. — Самым лучшим. Мне пришлось прикусить губу, чтобы не расплакаться — иногда помогало. — Но, конечно, не сейчас. Не сейчас. И никогда, если со мной. Кажется, тем вечером я приняла решение.***
Тайное соглашение с Дэвидом я заключила, прежде чем перенеслась к Дарклингу. Конечно, он всё понял, только взглянув на меня. Я думала, что, увидев его, закричу: «Это было подло не предупредить меня о действии шара!». Конечно, я не сделала ничего подобного. Я не могла позволить себе выглядеть ещё более жалко. И вместо приветствий, вместо всего я сказала: — У меня есть условие. — И я знаю какое, — он сделал вид, что зевает. Подошёл ближе — чёрная тень, действовавшая на меня магнетически. На ум пришло то видение о жизни с Николаем: очевидно, я скучала по Дарклингу, мне не хватало его силы, нашего противостояния и нашей связи. Чтобы он сделал, расскажи я ему об этом? Перечеркнув то, что никогда не стало бы реальным, я произнесла: — Всё немного не так. И я поделилась с ним своим планом. Он выслушал меня спокойно, потом его пальцы скользнули над моей щекой. — Значит, хочешь, чтобы твои самые преданные сторонники всё забыли? Разве это не жестоко, Алина? Дарклинг корит меня за жестокость. Я не стала сдерживаться — мой смех свободно разнёсся по залу. Может быть, та девочка, которую привезли во дворец для обучения, посчитала бы это ужасным, но не я. Может быть, когда-нибудь я смогу оплакать своё решение. Если у меня останутся слёзы. — Так, ты достанешь мне подходящее снадобье? — наши взгляды встретились. — Сколько требований. — Я нужна тебе. Это был мой единственный козырь, и теперь мы оба знали правду: он нужен мне так же, как я — ему. Когда-нибудь истина перестанет горчить. Когда-нибудь он заплатит за торжество, мелькнувшее в его глазах. — Будет тебе напиток. Он не сказал банального «если ты посмеешь обмануть меня, то...» — мы слишком хорошо понимали друг друга. Вместо этого он спросил напоследок в своей любимой манере, пугающе нежно: — Разве то, что они всё забудут, помешает мне выследить их и убить? Конечно, нет. Именно поэтому Дэвид изготовит маскирующие браслеты. Главное — чтобы они не снимали их хотя бы первое время, а потом я что-нибудь придумаю. Я отвлеку тебя, я сделаю Мала счастливым.***
Я боялась, что Мал совсем забудет меня, но он помнил — всё, бывшее до событий в Каньоне, до того, как я спасла его, и кто-то разрушил наши жизни: я, Мал, Дарклинг? У меня не было времени для решения задач без ответа. Я отпустила всех своих самых преданных сторонников потихоньку, пока Аппарат и верующие молились в отдельном зале. Я знала, что Аппарат найдёт способ защитить паломников, поэтому сосредоточилась на судьбах других. Кажется, я снова попала на тот скиф. Мне было стыдно перед Николаем, но это чувство перекрывало то, которое охватывало меня, когда я думала о Мале, когда я в последний раз обняла его, а он вполне спокойно ушёл, смирившись с тем, что я «нескоро смогу присоединиться к нему и остальным». Я убедила их всех уйти, направила на корабль — побочным эффектом напитка забвения была некоторая дезориентация и лёгкая внушаемость в первые часы после его принятия. Наверное, мне просто повезло, но я всё-таки аплодировала самой себе. Остались Женя и Дэвид. У меня тряслись руки — вспомнился Николай в старости, Николай из будущего, которое точно никогда не случится — я постаралась улыбнуться, когда в комнату зашла Женя. Бокал был наготове. Где же Дэвид? Корабль скоро отплывёт, я договорилась с капитаном — пилигримом, заслуживающим доверия. Мне пришлось обмануть его, чтобы он не сдал меня Аппарату, но по сравнению с прочим это казалось сущей мелочью. «С таких мелочей всё и начинается», — сказал кто-то совсем близко, но его перебила Женя: — Значит, так ты решила? Откуда она знала? — О чём ты? Она пожала плечами. Кажется, каждый шрам на её лице удивлялся моей глупости. Под этим взглядом я сдалась. — Тут ведь замешан Дарклинг? — спросила она и, помедлив, добавила. — И Мал? Я кивнула два раза. Голова кружилась от усталости. Что Женя сделает? Накричит на меня? Назовёт предательницей? Станет ли мне после этого легче? Вряд ли. Вместо этого она покачала головой: — Надеюсь, у тебя были веские причины. Я не знала, что ей ответить. Любые слова звучали бы глупо и беспомощно. Отвратительно жалко. Я снова выбрала Мала, выбрала себя, к чему всё это приведёт? — Я не хочу забывать. И Дэвид тоже, — помолчав, сказала Женя. — Но мы не снимем браслеты, может, Дэвид даже усовершенствует их, чтобы они скрывали нас от Дарклинга до конца жизни. «Ваша жизнь будет гораздо короче моей», — вдруг подумала я, а потом взглянула на свои руки. Моя сила давала мне надежду. Я хотела узнать больше, я хотела стать достойным противником для того, кто должен провести со мной вечность. Я не могла всегда оставаться только способной ученицей. — Хорошо, — ответила я. — Прости. Я постараюсь сделать так, чтобы от его действий пострадало не так много людей. Я не уверена, что сама себе поверила, но Женя качнула головой то ли в знак поддержки, то ли просто из вежливости, а потом она исчезла, оставив меня наедине с новой тайной, новым горем, новой ответственностью и новым будущим — тем, о котором я ничего не знала.***
Дарклинг стоял у окна. Холодные лучи полной луны скользили по его лицу, испещрённому шрамами, которые я больше помнила, чем видела. Вдруг мне захотелось провести по ним рукой — изучить его глубже. Изучить себя. То тёмное во мне, что всегда стремилось к нему, торжествующе запело. Я ощутила знакомый прилив силы, когда коснулась его лица. Дарклинг замер, позволяя мне трогать себя. Казалось, ему было любопытно. Мы не говорили. Что я могла произнести, кроме проклятий? Что он мог ответить, кроме лжи? Когда ему надоели мои касания — наверное, слишком робкие, — когда его зрачки расширились, а ладони стали горячее, Дарклинг властным жестом потянул меня к столу. Он был жёстким, и мне пришлось смахнуть какой-то предмет вниз — судя по звуку бьющегося стекла тот самый шарик, — но Дарклинга это не волновало. Он был жесток — конечно, намеренно. Он мстил мне за то, что я мучила его так долго: кусал грудь, сжимал запястья, оставляя синяки. Он снова и снова ставил метки на моём теле, и я вздрагивала, вскрикивала не в силах сдерживаться. Моё тело плавилось от этой силы, этой власти — сегодня я не могла сопротивляться, сегодня я хотела забыться, пусть и так. И когда он вошёл в меня, я, правда, забыла обо всём. Место пустоты и горя заняла боль. Он нависал сверху, он впечатывал меня в стол. Он наслаждался моими страданиями. Понимал ли он, что самую глубокую рану я себе уже нанесла, что перед ней он был бессилен? Я смотрела, как на него накатывает удовольствие, видела, как он схватился за угол стола, как наклонился — я надеялась ощутить брезгливость, но внезапно мне захотелось прижать его к себе. Сделав усилие, я приподнялась и нашла губы Дарклинга. Он удивился, точно удивился, но ответил. Отстранившись, взглянул на меня, что промелькнуло на его лице — смущение, нежность, сострадание? Не одно из этих чувств не подходило Дарклингу, не могло у него возникнуть, мой воспалённый разум впал в самообман. Тело ныло — неудовлетворённое и измученное, — и я готова была снова упасть на стол, но меня подхватили руки, которые забрали столько жизней, которые надеялись завладеть большим. Он что-то шептал, пока нёс меня — голую, потому что мою одежду он назвал «грязным тряпьём» — по коридору. Я плохо понимала его слова. — Тебе ещё будет хорошо. Может быть, он и не произносил этого, но сдержал обещание.***
Года летели, как в том шаре. Раз в пять-семь лет мне удавалось встретиться с Женей. Александр — он настаивал, чтобы наедине я называла его только так, и я привыкла, со временем мне это понравилось, со временем я перестала корить себя за подобное — не знал об этой части моей жизни. Если бы ему стало известно о наших с Женей недолгих и редких прогулках, он бы тотчас прекратил их, он бы, не задумываясь, убил её. Для Александра Женя была предательницей, а ещё он не выносил моих тайн, моего прошлого. Наши встречи с Женей сливались в один большой разговор. Правда, моя подруга — внешне — становилась всё старше, но я научилась мириться с этим. Или хотела верить, что научилась. Однажды Женя сказала, что Мал женился на Зое, а ещё через десять лет у него родился внук. Или не так, конечно, сначала были дети — четверо — а потом уже внуки. У самой Жени — тоже. — А ты не хочешь детей? — спросила она меня в какой-то год. Наверное, в один из тех, когда почти простила мой поступок. В любом случае вопрос развлёк меня. Я вспомнила светловолосого мальчика — его возможный отец бороздил моря и плодил бастардов, он был ещё одной моей виной, но, судя по словам Жени, жил хорошо, даже слишком, иногда некоторые принимали его за царевича Ланцова, но с годами подобное происходило всё реже. Та я, у которой не было Александра, очень любила своего сына. Той меня не могло существовать, как и женщины, сделавшей Мала несчастным. — Нет, — ответила я Жене. — Зачем они нам? И Женя вздрогнула — не знаю почему. Она была очень хорошей Женя, но смогла прожить только чуть больше ста лет. Я ставила на то, что часть её энергии забрал Александр вместе с красотой. Мой муж многое мог. Я радовалась, когда мне удавалось превзойти его.***
Где-то лет через сто, когда мы лежали в постели — Александр только что как настоящий собственник заставил меня кричать его имя, но способы, которыми он достигал своей цели, вполне меня устраивали, и я позволила ему это ребячество, — Александр спросил: — Алина, что ты тогда увидела в шаре? Значит, Александр действительно не знал. Это успокоило меня. Проведя с ним век, я научилась почти безошибочно, распознавать, когда он был искренен. Он каждый раз страшно бесился. Я ликовала. Теперь я повернулась к нему, провела по его груди, чувствуя, как сила отзывается во мне. Может, если бы он задал этот вопрос, когда от рокового решения меня отделяли десять или двадцать лет, я бы промолчала. Попыталась соврать. Сейчас мне не хотелось уходить от ответа. Никого из тех, о ком я спрашивала, не было в живых. Меня почти не мучили кошмары. — Одиночество, — я помолчала. — Я была очень-очень одинока. Александр придвинулся чуть ближе, провёл пальцами по моей щеке — так медленно и сладко, мне всегда это нравилось. — А сейчас? Ты одинока? Мы оба знали, что он хотел спросить о другом, но если не смог, то и я не буду отвечать. Одиночество… я посмаковала это слово на языке, пальцы Александра отвлекали меня от мыслей. Наш брак никогда не был сказочным или лёгким, никто из нас на это не рассчитывал. Несколько раз мы чуть не убили друг друга из-за споров политических и семейных — он сам предложил мне править на равных, я не собиралась упускать такую возможность, пусть он втайне и надеялся на мою безоговорочную поддержку и молчаливую покорность, — вроде счёт был 3:2, и я намеревалась сравнять его в ближайшее время. Наша страна держала другие в страхе, наш двор славился повсюду, и гриши спешили к нам: мы поощряли покорных и наказывали непослушных, из-за чего снова ругались, потому что наши с Александром понятия о приемлемых наказаниях всегда расходились. Мы лишь немного подвинули Каньон — все эти царственные идиоты, злословящие обо мне, не понимали, как им повезло, что я ещё помнила, каково быть просто человеком, — мы приумножили наши силы. Александр рассказывал мне много историй, он сам, кажется, не понимал, как сильно хотел поделиться с кем-то приобретённым за свою слишком долгую жизнь. Он развёртывал передо мной миры, он тренировал меня, высмеивал, злил, поощрял. Взамен он требовал всю меня — мою преданность, способности, мысли, мечты, сны. Александр хотел знать всё. В единственный раз, когда я виделась с Багрой, жившей где-то на окраине нашей империи, она спросила: «Что — ты ещё можешь выносить его жадность? Он ещё не выпил тебя до дна?». Тогда я пожала плечами, меня не тянуло обсуждать Александра с Багрой. Пусть он и не любил говорить о своём детстве, но теперь я знала достаточно, чтобы не испытывать жалости к ней. В любом случае за прошедшие годы я открыла в себе кое-что, о чём Багра, наверное, не догадывалась: я тоже была жадной. Может быть, это Александр сделал меня такой. И в ответ на его вопрос я шепнула: — Нет. Потом я привстала на локтях, нависла над Александром и разделила с ним долгий волнующий поцелуй. Я давно забыла об одиночестве. Я не хотела его знать. У меня были моя сила, моё государство, мой государь. Только это имело значение.