Не с тобой

Колин запрокинул голову, выпуская дым в потолок, и щедро отхлебнул из бутылки с узнаваемой зеленой этикеткой. Пить «Карлсберг» на родине непатриотично. И когда только его вкусы успели так серьезно поменяться? Помнится, пару лет назад только-только обосновавшись в Голливуде, он яростно доказывал новоиспеченным приятелям-янки, что все, что не является темным «Гиннессом» и пивом-то именоваться не может. А теперь поди ж ты… Сунув докуренную сигарету в доверху наполненную пепельницу, он покосился на лежащий рядом телефон и поморщился, вспоминая, как в бешенстве орала на него Кло. Давно она так не орала. Эмоциональная речь его воспитанной сестрицы была так щедро пересыпана нецензурщиной, что если заменить крепкие выражения звуковыми сигналами, вполне могла бы сойти за азбуку Морзе. Суть монолога сводилась примерно к следующему: если он (далее следовала яркая характеристика умственных способностей оппонента) сегодня же не поднимет свою задницу и не вернется в ЛА, то она, Кло, собственноручно оторвет ему некий жизненно важный и бесценный для него орган и тем самым поставит крест на его природной способности к размножению, ибо ей надоело выглядеть полной дурой в глазах всех заинтересованных сторон, расписывая, как тяжко он захворал на исторической родине, в то время как он (характеристика повторялась в еще более ярких вариациях) ухитряется нагло засветиться пьяной рожей перед объективами камер папарацци на выходе из The Palace Bar. — Не кричи, — тускло сказал он, когда Клодин наконец выдохлась. — Я вылетаю сегодня. Она вздохнула и устало произнесла: — Ты же понимаешь, что это необходимо. Ты не принадлежишь себе, Колин, и хочешь ты этого или нет, но выполнять обязательства должен. Еще бы он не понимал. Отлично он понимал, что никто его не погладит по головке за срыв интервью, хорошо, если иск не вкатают. Но это не волновало его совершенно. Потому что он не мог уехать, не дождавшись ее. Все эти дни после Рождества слились для него в один бесконечный вязкий кошмар ожидания. Каждую минуту, каждую секунду. На безумных качелях между надеждой и отчаянием. Он просыпался среди ночи и набирал ее номер, чтобы услышать привычное: «Аппарат абонента выключен или находится…» Он бросал телефон и остаток ночи лежал без сна, а с рассветом вскакивал и мчался в их дом, по-прежнему безнадежно пустой и холодный. Он приезжал в аэропорт только для того, чтобы убедиться, что ее машина, которую он разыскал на парковке, так там и стоит. Он метался, словно загнанный зверь, рыча от бессилия, и нигде не находил себе места. — Ради бога, Колин, — твердила Рита, — возьми себя в руки. Она вернется. Ему начинало казаться, что она не вернется никогда. Он не мог простить себе, что отпустил ее. Она была так близко, он держал ее за руку — и отпустил. Почему он повел себя как последний идиот? Плевать на ее планы, на этот дурацкий концерт, он не должен был отпускать ее. Пускай бы кричала, возмущалась, негодовала, пускай бы выплеснула на него всю свою обиду и боль — то, что так долго носила в себе. Он попробовал бы, нет, теперь он смог бы все объяснить, покаяться, попросить прощения, он нашел бы те самые нужные слова. Да и что тут искать, если без нее он даже дышать в полную силу не мог. Но он упустил этот шанс. И теперь она исчезла неведомо где, растворилась, словно мираж в знойной пустыне. Он попытался что-то выяснить у ее друзей. Марк смотрел хмуро и неприветливо. — Она не отчитывается передо мной о своих планах, — сказал он, — так что я понятия не имею, где она проводит праздники. Колин продолжал наседать, не веря, и рыжий доктор взъярился. — Слушай, ты! . — он схватил Колина за грудки и припер к стене. — Ты чего приперся? Мучить ее? Ты довел ее до депрессии, в которой она увязла на полгода! Она только-только отходить стала, и тут ты снова вылез. Что тебе нужно? Доконать ее хочешь? Он отпустил куртку Колина и, презрительно сплюнув, процедил: — Я не знаю, где она, но если бы знал, ты был бы последним человеком на земле, кому я об этом сказал бы. И пошел по больничному коридору, независимо сунув руки в карманы хирургических брюк и зло поводя широкими, немного сутулыми плечами. Алекс его звонку обрадовалась. — Привет-привет! — оживленно затараторила она. — Куда вы там пропали? У Алиски телефон который день выключен. Ну что, Алькино платье понравилось? Или ты, как и положено мужчине, его не заметил? — Какое платье? — совершенно ничего не понимая, спросил Колин. — Как какое? — удивилась Алекс. — Она долго выясняла, где в Лондоне можно купить платье. Для тебя, между прочим, чурбан недогадливый! — Платье… — повторил он и закрыл глаза. — Алекс, ты не знаешь, где она? — Кто? — изумилась его собеседница и замолчала, видимо, что-то начиная понимать. — Колин, погоди, вы что… не помирились? — Нет. Она не вернулась из Лондона. Улетела куда-то в Европу, — устало объяснил он, уже понимая, что Алекс ему ничем не поможет. — Но… но как же так, — растерянно пробормотала она. — Ведь она же собиралась… после концерта. Да что произошло-то?! — Не знаю, — тоскливо проговорил он. — Я ничего не знаю. Она просто не вернулась. Алекс, что за концерт, на который она полетела? — Что значит «что за концерт»? — взвилась было она и вдруг осеклась. Колин насторожился: — Алекс! — Я не помню, — поспешно проговорила она, — рокеры какие-то. Тебе же известны ее вкусы! Колин помолчал, собираясь с духом. — Саша, — наконец произнес он, — ближе тебя у нее никого нет. Скажи мне — она полетела одна? — Что за блажь! — рассерженно фыркнула Алекс. — Уж кто-кто, а ты-то должен знать, что Алиска безнадежная однолюбка! Для нее существует только один мужчина — это ты… Да какого ж черта ты выжидал неизвестно чего столько времени! — вдруг нелогично обрушилась она на него. — Но ты же сама твердила, что ей нужно время! — совершенно обалдел Колин. — Тьфу на вас, дураки какие-то! — в сердцах бросила Алекс и свернула разговор: — Ладно! Если я что-нибудь разузнаю, я сразу тебе сообщу. Будь здоров! Алекс явно что-то недоговаривала, и мысли о том, что именно она скрывала, все настойчивее посещали его. К тревоге за Алису примешивалось совсем другое чувство, все еще смутное и аморфное, которое он старательно загонял на самое дно души. Ревность. Не само чувство, а его предчувствие, рождаемое зыбкой неопределенностью и подозрением. Она всегда принадлежала только ему. Когда они познакомились, она была совсем еще ребенком. Очень самостоятельным, очень серьезным и целеустремленным, но совершенно неопытным ребенком. Он был немногим старше, но рядом с ней чувствовал себя невероятно взрослым, сильным и уверенным в себе мужчиной, способным принимать решения и нести за них ответственность. Чего стоил только, к примеру, его бунт, когда он ушел из дома, чтобы жить вместе с ней. Это было славное время. Кем ему только не приходилось тогда работать, чтобы обеспечить их существование! Бебиситтер, уборщик на зерноперерабатывающем заводе, оператор на заправке, грузчик в доках. А в свободные часы он ухитрялся еще бегать по кастингам. Уже тогда он понимал, что эту храбрость и страсть, эту энергию и предприимчивость, достаточную для того, чтобы идти до конца, давала ему она. И когда он, наконец, получил свою первую роль в долгоиграющем молодежном сериале, это была их общая победа. Какой же они закатили праздник! Тогда казалось, что так будет всегда. Пока три с половиной года назад он не получил первое приглашение в Голливуд. «Страна тигров» вознесла его на вершину, с которой, как известно, падать чертовски больно. Он не выдержал испытания ни славой, ни разлукой, ни расстоянием. Они всегда были, как бы банально это ни звучало, двумя половинками единого целого, дополняя и уравновешивая друг друга. Он сам по собственной глупости и беспечности уничтожил их целостность, обрек обоих на тяжкое одиночество вдали друг от друга. Стремясь восстановить разрушенное, он даже мысли не допускал о том, что она, возможно, станет искать спасения от одиночества не с ним. Это казалось нереальным, невозможным и просто не приходило ему в голову. Теперь пришло. Медленно сходя с ума от выматывающего беспокойства и подозрений, он искал возможности хоть ненадолго забыться. Вчера это ему почти удалось. Сколько он выпил, память стыдливо умалчивала. В какой-то момент он просто обнаружил, что рядом с ним за барной стойкой воздвигся чей-то монументальный бюст. Трезвея, он несколько секунд бессмысленно глядел на плавно колышущуюся от возбужденного дыхания, влажную от пота грудь. Передернувшись от внезапно охватившего его омерзения, он развернулся и, пошатываясь, медленно побрел прочь из паба. Там-то на выходе он и попался папарацци, чьи снимки довели до исступления его темпераментную сестру. И вот теперь сидя на кухне и созерцая идеально белый потолок, он думал о том, что его каникулы непозволительно затянулись, выйдя за все мыслимые и немыслимые рамки, и сегодня, хочет он того или нет, ему придется ехать в аэропорт, чтобы вернуться в Лос-Анджелес. Вернуться, не дождавшись Алису, не увидев, не поговорив. Это было мучительно. Внезапно ни с того ни сего вспомнилось, как вот таким же утром почти год назад, когда он снимался в «Разрыве» и поднимался очень рано, потому что съемочный день педантично начинался в семь и ни минутой позже, она, босая и сонная, шлепала на кухню, спотыкаясь и натыкаясь на стулья, забиралась к нему на колени и, уткнувшись в плечо, продолжала досматривать сны. А он изнемогал от любви и нежности к ней, мечтая вернуться в постель. Хлопнула входная дверь. Колин встал, выйдя в холл, молча принял у вошедшей Риты многочисленные пакеты, отнес на кухню. — Собрался уже? — спросила она, входя следом и морщась от сигаретного дыма. Он неопределенно пожал плечами. Что ему собираться? Он всегда путешествовал практически налегке, не обременяя себя лишними вещами. — Отвезти тебя? — Рита как-то незаметно, мимоходом стряхнула пепельницу в мусорное ведро и обернулась. — Я на такси, — покачал он головой. Рита подошла к нему, внимательно вгляделась в лицо. — Послушай, — серьезно сказала она, — только не распускайся. Держи себя в руках. То, что ты делаешь сейчас, это самый простой путь, но это дорога в никуда. Забывшись на время, ты рискуешь потерять все окончательно и бесповоротно. — Мам… — поморщился он. Она пригнула его голову к себе, взъерошила волосы: — Все наладится, мой мальчик. Я знаю. «Если бы только все было так просто,  — думал Колин, входя в здание аэропорта, — просто закрыть глаза и загадать желание». Ловко лавируя в толпе, он пробрался к информационному табло и остановился, выискивая свой рейс. Отливающий глянцем плазменный дисплей проинформировал его о прибытии рейса «Лозанна — Дублин» и, поколебавшись, выставил пометку «регистрация» рядом с надписью «Дублин — Лос-Анджелес». Глубоко, едва ли не до самого носа натянув шапку и подняв воротник куртки, Колин решительно зашагал к стойке регистрации.