Переступая за любовью

За Ерусланом со скрежетом закрылись двери лифта. Парень по привычке поправил очки, взглянул на кривую надпись «16», намалеванную красной краской на зеленой облупившейся стене, закинул дорожную сумку на плечо и с тяжелым вздохом направился к двери в свою квартиру. Маленькая однушка досталась ему от любящей бабули, которая скопив на небольшой домик, переехала жить в деревню «поближе к земле», как она выражалась. Уже в коридоре парень услышал раскаты громоподобной музыки и дикие женские вопли вперемешку с речитативом. «Кира слушает музыку», — подумал Еруслан. Покопавшись в карманах, он извлек массивную связку ключей. Массивной она была не только из-за собственно ключей (бабуля установила две железных двери и на каждую по два замка), но и из-за многочисленных брелоков в форме средневековых щитов, языческих символов и различных родовых гербов. Ключи, однако, ему не понадобились, потому что Кира, как это часто бывало, забыла запереть дверь. Его это бесило, но она каждый раз отвечала: «У нас все равно красть нечего». «Это у тебя красть нечего, а у меня тут очень ценный ноут с кандидатской диссертацией». «Так храни ее на облаке. Вдруг я чай пролью на твой бесценный ноут! И вся твоя диссертация пойдет на…на…ты понял куда». Вспомнив этот разговор, Еруслан усмехнулся и вошел в квартиру. Он вошел в квартиру и открыл рот: все вокруг было увешано мокрой одеждой. К воплям солистки добавились вопли Киры из-за двери в большую комнату: «Туда, где есть неба-а-а!» Отодвинув влажную штанину, парень открыл дверь и растерялся окончательно. Белье висело везде: на дверях и ручках шкафов, на спинках стульев, на диванных подлокотниках, на всех горизонтальных поверхностях. Посреди этого мокрого хаоса, у гладильной доски, стояла Кира. Из одежды на ней были только сережки в бровях, верхней губе, носу и пупке. Зажмурившись и не замечая Еруслана, девушка старательно завывала, невпопад подпевая крикам, доносившимся из колонок, валяющихся на полу. При этом она двигалась, до дрожи сексуально покачивая бедрами. Еруслан с удовольствием подкрался бы к ней сзади, обнял, уткнулся носом в черные с синими прядями волосы, поцеловал в шею и уволок на диван, но реализации этой фантазии мешал пышущий паром утюг, которым изощренно, во всех направлениях размахивала Кира. — Привет! — во все легкие крикнул он и, аккуратно положив сумку на пол, стал обходить коробку с пиццей. — Ой, Ярус! — радостно вскрикнула девушка, широко взмахнув утюгом. Миновав все препятствия, Еруслан добрался до колонок и значительно убавил звук. — Это че такое? — со смехом кивнул он в ее сторону. — Белье глажу, — пожав плечами, ответила Кира. — А. Ну это обязательно же нужно делать голышом. -Нет, я просто все постирала, — развела она руками. Утюг при этом опасно покачнулся и чуть не вывалился из ее маленькой руки. Словно только вспомнив о нем, девушка водрузила шипящую паром штуковину на гладильную доску и ринулась в объятия Еруслана. Томно и мягко она прижалась к нему, засунула пальцы в растрепанные каштановые волосы и потянула его голову к себе. Еруслан был значительно выше, так что для поцелуев ей приходилось вставать на цыпочки, а ему — наклоняться. Долгий глубокий поцелуй не хотели заканчивать оба. Однако Кира первая прервала его, вывернувшись из рук парня. Лукаво улыбаясь, она плюхнулась на разложенный диван, сдвинула влажную одежду и притянула ногой коробку с пиццей. — И как съездил, — улыбаясь, спросила она и тут же запихала в рот почти целый кусок. Помидорки и оливки тут же посыпались ей на колени. А сама девушка упала на спину. — Нормально, — Еруслан присел рядом и тоже взял кусок. — Интересная конференция. Кира фыркнула. — Что? — Я уже четыре года в универе и еще ни разу не была на «интересной» конференции, — язвительно сказала она. — Серьезно, интересно было. Один докладчик рассказывал о новых новгородских грамотах, но мне больше понравился доклад об этимологии антропонимов… Кира закатила глаза. Еруслан замолчал. Она снова улыбнулась, лукаво глядя на него снизу вверх. — Изменял мне? — Конечно, с тремя одновременно. — Серьезно? — она приподняла брови, а затем и сама приподнялась на локтях. — Тогда я позову Надьку с Ленкой, и мы проверим, на что ты способен. Еруслан подавился куском пиццы и закашлялся. Кира рассмеялась. — Хочу тебя. — Еруслан наклонился к девушке и стал собирать кусочки помидоров с ее бедер, но Кира ускользнула от него и почти бегом добралась до гладильной доски. — Утюг нужно выключить, — пояснила она. — Значит, между нами встал утюг. Кира выдернула вилку утюга из розетки удлинителя. — Сейчас главное, чтобы у тебя кое-что встало, — пошутила она, возвращаясь к дивану. — Иди сюда. Кира залезла на Еруслана, сняла с него очки и положила на столик у дивана, заваленный журналами «Историк», «Исторический архив», «Вопросы языкознания», «Вопросы литературы». Рядом валялся учебник «История литературы девятнадцатого века». Еруслан провел руками по ее спине, животу, взял в ладони грудь. Кира же расстегивала его рубашку, затем брюки. Скрестились руки, скрестились ноги, слились воедино тела. Стоны Киры соединились с рычанием, доносившимся из колонок. Волна наслаждения захлестнула Еруслана, и он с шипением отдался на ее милость, а потом улегся рядом с довольной Кирой. Кира свернулась калачиком и уткнулась носом Еруслану подмышку. Он ласково и неторопливо перебирал ее волосы. Какое-то время полежали молча. — Кира… — М-м-м? — А выходи за меня замуж. — Что прямо замуж? — она игриво улыбнулась, поднявшись на локтях. — Хочешь, можно и криво, — улыбнулся он в ответ. А потом добавил. — Серьезно, давай поженимся? Она перестала улыбаться и снова легла рядом. — Нет, — произнесла серьезно, извлекая откуда-то из-под вороха одежды маленький резиновый мячик. — Почему? — Твои родители будут против. Они меня терпеть не могут, — сказала она, бросив мяч в потолок и словив его. — Они смирятся. Кроме того, бабушка тебя любит. — Не-а, не смирятся. Тем более что… — Что? — У меня для тебя две новости, — она продолжала бросать мяч в потолок. Время от времени с него сыпалась побелка. — Хорошая и плохая? — усмехнулся Еруслан. — Ага, — она пожала плечами. — Начни с хорошей. — Меня из универа выперли. — Чего? — Еруслан вытаращил на нее глаза. — Ты же великолепно разбираешься в поэзии. Я не знаю никого, кто был бы в этом лучше тебя… — Так мы же не только стихи изучаем, — поймала она мяч. — Есть еще проза, — тут она скривила губы. — А что еще хуже — теория педагогики. Бе-е-е. Ненавижу педагогику! — Почему? Не любишь детей? — Детей-то я как раз люблю. Но я терпеть не могу насильно загонять их в рамки, выворачивать всю их суть и природу наизнанку, сковывать их порывы в угоду каким-то дебильным стандартам! — А педагогика тут причем? — Именно педагогика этим и занимается! Все должны быть одинаковыми, делать все по указке, идти по проторенной дорожке. Учителя выполняют госзаказ нашего государства, которому нужна орава стандартных и безликих дебилов, которыми можно будет управлять легким движением руки. Понятное дело, бедные дети сопротивляются, а в итоге школа их искалечит, пережует и выплюнет беспомощными в мир. А главное средство для этого — педагогика. — Мне кажется, ты не совсем верно понимаешь ее суть. — Может быть. Тебе виднее, педагог с трехлетним стажем.       Они посмотрели друг на друга. — Давай, я поговорю с деканом филфака, может, получится… — И что ты скажешь? Здрасьте, Мария Федоровна, я тут потрахиваю вашу студентку, не могли бы вы ее не отчислять? Они и тебя пошлют на… в смысле туда же, куда и меня. Преподавателям ведь запрещено встречаться со студентами. — Я не буду говорить про наши отношения, просто заступлюсь. Скажу про твой талант в области стиховедения. Неужели они не смогут закрыть глаза на эту несчастную теорию педагогики? — А если правда всплывет? — Объясню ситуацию. Я же не столетний старпер, мне всего двадцать шесть, с тобой мы начали встречаться, когда я еще учился на четвертом курсе. Что там, по-твоему, не люди работают? Поймут, войдут в положение… — Да, ну на хер! Ни черта они не поймут! На хер эту педагогиню! На хер эту учебу! — выплевывая каждое ругательство, Кира с громким стуком впечатывала мяч в потолок. — На хер этот гребанный универ! На хер государство, в котором такие херовые правила… — Тише, тише, — засмеялся Еруслан, аккуратно взяв ее за руку и удержав рвущийся к небу мяч. — Разошлась! — А, прости, — она замолчала ненадолго, а потом добавила: — Это гормоны, наверное. — Какие еще гормоны? Я только что имел замечательную возможность убедиться, что месячных у тебя нет, — шутливо завернул он. — Так в том-то и дело, что их уже два месяца как нет, — она посмотрела на парня. Еруслан молча пялился на нее, переваривая информацию. — Ты что беременна? — прошептал он. — Ага, — легковесно ответила она. — Это вторая моя новость. — От меня? — все так же шепотом. — Нет, от Антона из соседнего подъезда, — она звонко рассмеялась. — Нет, ты не шутишь? — Я ни с кем, кроме тебя не сплю, что бы там ни говорила твоя мамаша, — проворчала Кира. — Так что да, я беременна, да, от тебя, и да, я не шучу. Ярус смотрел на нее во все глаза, а Кира снова начала подбрасывать мяч в воздух. — Но в таком случае, ты должна выйти за меня… — Твои родители будут против, — прервала его Кира. — Вера Васильевна мне недавно сказала, что свадьбы не допустит, а если я залечу, то она автоматически посчитает ребенка чужим и никогда не признает его своим внуком. Твой папа же просто обозвал меня блядью. — Это когда было? — у Еруслана чуть голова не лопнула от потока информации, которую выдавала ему Кира. — Когда мы к твоей бабушке ездили. Помнишь, ты на рыбалку пошел, а когда вернулся, то оказалось, что твои родители тоже приехали. Я, видимо, что-то такое сказала, что навело их на мысли о моей беременности… — То есть ты еще месяц назад знала? — Ну, да. — А почему мне не сказала? — Ты был так занят своей конференцией, диссертацией, студентами, зачетами, что я решила подождать. Кроме того, мама мне советовала сделать аборт, когда ты уедешь, чтобы ты ничего не узнал. — Чего-о-о? Ты… Вы… — Еруслан задыхался от гнева. — Но я решила оставить малыша. Она жизнерадостно похлопала себя по животу. Перед этим Кира уронила мяч, и он затерялся где-то в складках влажной одежды. Так и не найдя нужных слов, Еруслан просто обнял ее, стал целовать подбородок, щеки, лоб, макушку. Но резко остановился и заговорил: — Я скоро закончу диссертацию, мне чуть-чуть осталось, и сразу возьму подработку. Знаешь, мне уже давно Аркашка предлагал курсовые, дипломы, рефераты писать… — Ты же это презираешь! — На хер эту щепетильность! Нам нужны будут деньги на малыша. Возможно, возьму еще пару курсов в универе, может быть, еще что-то придумаю… Свадьбу можно справить маленькую, без лишних трат. — А как же твои родители? — Плевать на родителей. На хер всех! — наконец, сказал он. — Я люблю тебя, хочу быть с тобой. Мы живем вместе уже сколько? Два года? И мне хорошо с тобой. Я люблю тебя, люблю тебя. — Я тебя тоже люблю. И не позволю взвалить все на себя. Пока я в состоянии петь и писать, я буду это делать. Я уже отправила стихи в парочку журналов, про концерты уже сказала, да? У нас три концерта будет, обещают неплохие деньги. Что касается свадьбы то можно обойтись и без нее, ты знаешь, я не принадлежу к культу почитателей штампа в паспорте. — Я принадлежу к этому культу. — Тогда ладно, — легко согласилась она. — Значит, ты выйдешь за меня? — Только, если ты действительно этого хочешь. — Хочу. Очень хочу. Кира засмеялась. — Иди ко мне, — сказала она, обнимая Еруслана. Он обнял ее в ответ, поцеловал в губы, в живот, между бедер. Тут под руку ему попался маленький резиновый мячик и, не раздумывая, Еруслан бросил его через всю комнату в тот угол, где стояла корзина для мусора. Мячик угодил точно в цель. Еруслан усмехнулся и снова поцеловал Киру. — Я люблю тебя, — сказали они одновременно и рассмеялись.