Эльфу больше (не) наливать

Вопрос: Ваш персонаж когда-нибудь пробовал фисштех? Если да, то какие были последствия? _______________________________ — Тебе стало заметно лучше. — Здорово, правда? — Седрик улыбался, поигрывая в руке одной из стрел, которым он чинил оперение. Другой скоя'таэль, Кальмиан, что сидел рядом на прогнивающем бревне, едва заметно кивнул, словно и не радуясь за соратника. — Твои видения стали меньше тебя мучить? — негромко уточнил Кальмиан, не отрываясь от работы. Седрик задумался. Да, определенно, меньше... По крайней мере, те, что были, либо не были похожи на правду, либо вовсе не мучили, даже порой успокаивали. Те немногие, что он теперь видел раз в несколько суток, когда ему внезапно хотелось уснуть. — Они перестали меня тревожить, — ответил он, не сводя взгляд со стрелы в руке. — Мне правда лучше, ты прав, — для большей убедительности добавил Седрик. Ответа он не получил, но нисколько не занервничал: вечер только начался, чинить стрелы придётся ещё долго, поговорить они успеют. Седрика несколько раздражало только то, что ему не давалось работы "посущественнее". Будучи неглупым, он понимал, что хорошие стрелы и лук в правильных руках — залог смерти врага, но только сейчас ему хотелось как раз взять лук, а не сидеть часами напролёт над рутинной работой; отправиться с небольшим отрядом к стенам Флотзама и устроить трепку расслабившимся dh'oine, заодно набрав продовольствия своему отряду. Он должен был делать действительно важные вещи. "Нечестно. Невозможно. Я больше не вынесу." Бросив стрелу наземь, Седрик поднялся и без комментариев направился к одной из палаток. Сейчас командир отряда должен был быть на месте, если только он не успел ускользнуть куда-то после недавнего прибытия со своего поста. — Иорвет, — позвал Седрик, едва откинув полог, — есть разговор. — Это не может подождать, раз ты ворвался ко мне, — констатирующий укор в голосе командира остался Седриком незамечен. — Говори уже. — Я возьму других лучников и отправлюсь к городу. Со стороны реки. Они не будут ожидать, — план казался невероятно гениальным. Иорвет помолчал и не сразу поднял на скоя'таэля проницательный взгляд единственного глаза. — Тебе жить надоело – так и скажи, я устрою что-то более полезное и для тебя лично. —Ты не понимаешь, я принесу нам еду и... - тут он оборвался, прикусив язык: чуть не сказал лишнего. Но Иорвет понял. — Я сделаю это! — Седрик схватил командира за руку, словно бы так его слова стали намного убедительнее, но тот руку тут же отдернул, нахмурившись более прежнего. — Тебе надо завязывать. Иди и займись делом, если ещё можешь. — Но... — Седрик, ты полезен там, где хотя бы можешь что-то выполнить. Седрик сжал зубы, но ничего не ответил и вышел прочь. Ему нужно было отвлечься, отвлечься сильно. В запасах ещё было достаточно водки... но сперва работа, что продлится до самой ночи. А ночью есть водка, есть друзья, есть их помощь, и плевать на беспокойство. Все видят, что стало лучше. Он тоже стал лучше. Он просит и получает – за небольшие услуги с накинутыми монетами можно заиметь неплохую порцию фисштеха, втянуть носом до последней крупицы, последней пылинки – главное не чихнуть; а водку уже никто не пьёт – только он сам уносит себе ещё бутылку жидкости, зная, что эта его ночь не для сна, а для радостных дум и выпивки. Все идёт не так, и Седрик не знает, в какой момент. Вроде бы он хорошо проводил время – и вот уже стоит на четвереньках, замаранный своей блевотой и хватающийся пальцами за землю, которая норовит укатиться прочь, словно шар; небо бесконечно падает набок вместе с высоким лесом; он пригибается к земле снова, сплевывая желчь. А потом он лежит и не помнит себя – словно спит снова в объятиях главного невидимого врага из своей головы – непрошеного будущего, и умирает каждую секунду, чудом хватая воздух ртом в последний момент. Его шатает сильнее, вокруг становится шумно, голоса его сна чётче обычного – давят, хватают его тело, держат; они сильнее прежнего, и Седрик уже не может выносить их, теряя сознание. — ...слишком долго, — первые слова, что слышно через пелену. — ...наша вина... — отрывки все чётче, как и тяжесть в теле. Ему очень плохо. — ...больше не... — Седрик не хочет улавливать суть, он не хочет ничего. Совсем ничего. Может быть только, чтобы закончилось все, особенно его жизнь. — ...бесполезно... Бесполезность - большой груз для других. Он лежит, не двигаясь, и с трудом открывает глаза. Тошнит. Тяжело. С ним не говорят. Он уже сам все знает, но не будет думать сейчас. Седрик закрывает глаза снова. Он знает, что пора уходить.