Get To You

«It's why we drink too much on Friday nights Raise our hand in the neon lights Why we break and fall back in love Why we roll around in a bed of a truck» Chase Rice — Three Chords & The Truth ©

      Город привычно утонул в вязкой осенней темени. Ветер с рвением голодного зверя погнал по дорожкам сухие листья. Маяк отчаянно вспорол сгущающийся над океаном мрак. Мужчина в кожаной куртке — слишком легкомысленный наряд при здешней переменчивой погоде — выругался, не жалея слов, и в последний раз окинул цепким взглядом вверенный ему участок.       Беглый взгляд на часы с неразличимой в темноте гравировкой по циферблату сообщил ему, что время для визитов более чем неподходящее, но и спустить на тормоза произошедшую минушим вечером ситуацию он не мог.       Он не привык отступать, жизнь не раз и не два давала понять, что даже летя вниз с утеса, стоит попытаться выбросить наугад руку, возможно и попадется чудом уцелевшая после бури коряга, и встреча с землей будет не столь болезненной. Вот и сейчас мужчина кивнул собственным мыслям, нашарил в кармане ключи от участка и пошел к служебной машине. О том, что ему будет от напарника, если вскроется фокус со злоупотреблением служебными полномочиями, он предпочел не задумываться.       «Ты же везучий сукин сын, Джонс», — пробормотал себе под нос помощник шерифа и повернул ключ зажигания.

***

      Эмма носилась по дому, как сбившаяся со следа гончая. И Руби, и Виктор уверяли ее, что состояние Алисы — это норма для ее возраста, и большой беды не случится просто потому, что так развиваются все дети, но едва не потеряв дочь при рождении, Эмма в прямом смысле воспринимала каждый чих как катастрофу.       Телефон трезвонил с интервалом в пятнадцать минут. На сей раз это вновь была Реджина.        — Алло? — устало прошептала Эмма, прислушиваясь, не хнычет ли с огромным трудом заснувшая дочь.        — Эмс, это я. Как вы там?        — Заснула наконец, — Свон примостилась на краешке стула, прикидывая, хватит ли ей сил хотя бы на то, чтобы соорудить себе бутерброд, или стоит не морочить себе голову и сразу рухнуть лицом в подушку.        — А ты как?        — Такое ощущение, что по мне проехал асфальтовый каток, — не стала кривить душой Эмма.        — Мне приехать?        — Нет, Редж, не стоит. Тем более, у Генри завтра концерт… Черт, концерт! Я совсем забыла!        — Эм, прекрати, у тебя уважительная причина. Я думаю, все поймут. Если Алисе не станет лучше, звони Руби, пусть поднимает с лежки Вейла и езжайте в больницу.        — Надеюсь, до этого не дойдет, — пробормотала Эмма, с трудом подавляя очередной зевок.        — Возьми завтра выходной, только передай Робину ключи, он утром заедет. Ты же знаешь, у нас одна пара на двоих. Надо как-то решить этот вопрос… — Реджина, скорее, сообщила это сама себе, тоже изрядно волнуясь за здоровье крестницы, после чего отсоединилась.       Эмма уставилась на телефон, чувствуя, как ее прошибает холодный пот: ключи! События нескольких прошедших часов завертелись перед глазами, как картинки в калейдоскопе. Вот заканчивается ее смена, вот в закусочную марширует жутко взволнованный Киллиан, вот он начинает чинить проклятую дверь, а вот сама Эмма хватает с крючка пальто и растворяется в ночи. Проклятье! Что она скажет завтра Реджине и Робину? И что, если, какому-то психу станет ума ограбить закусочную семьи шерифа?       Свон запустила пальцы в спутавшиеся волосы и уронила голову на стол: «Почему? Почему опять со мной, а?».

***

      Киллиан без зазрения совести плеснул себе кофе в украденную у Робина чашку и бодро застучал по клавишам.        — Кто же ты, душа моя? — пробормотал он, отхлебнув горькую жижу без сахара и привычно обжегшись.       Отыскать данные о совладелице кафе, а также, ее домашний адрес и информацию о семейном положении не составило труда, Киллиана волновало другое: как будет выглядеть его полуночное появление на ее пороге и не придется ли ему самому встречать рассвет за решеткой, если перепуганная женщина позвонит брату? Однако ситуация с кафе и странное поведение Эммы не давали ему покоя, а выработавшееся за годы профессиональное чутье подсказывало, что он на верном пути.       Джонс переписал найденную информацию и спрятал блокнот в нагрудный карман. Признаться, внезапное исчезновение Свон его обескуражило, что, при его непростой жизни, было очень редким явлением. Итак, у нее была дочь, которая заболела. Реакция матери была Киллиану понятна, но в сердце, все же, шевельнулся червячок разочарования: «Где дочь, там, вероятно, и муж».        — Нет, лэд*, а на что ты надеялся? Чтобы у такой лесс да не было кавалера? — ругал самого себя Джонс, оставшись один на один с дверью, и продолжил ковырять отверткой проржавевший механизм.       Почему-то он воспринял положительный ответ Эммы на его предложение помочь, как гарантию того, что она не замужем. И вот теперь, борясь с роллетом и ежась от холода сырой октябрьской ночью, Киллиан отчаянно ругался в темноту. Он пока еще не понял, что закусочная, вообще-то, открыта, телефона Эммы он не знает, и бросить всё, как есть, ему не позволят ни совесть, ни служебные полномочия. А механизм всё никак не поддавался!       Жизнь в суровом ветреном краю далеко отсюда приучила его во всем полагаться на себя и не ждать ни от кого заверений в собственной нужности, видимо, поэтому он и стал смотрителем маяка, лишь только сумел встать на ноги и нашел постоянный заработок. Когда-то давно, когда Джонсу едва ли было больше двадцати, он тоже умел зубоскалить с хорошенькими лесс, сбежавшими от родителей на танцы, когда-то давно в Ирландии было теплее, а в руке еще не выворачивало набекрень кость при любом изменении погоды. Судьба вряд ли была к нему благосклонной, с методичностью серийного маньяка отбирая всех тех, кто был ему дорог, и до всех же дотягивалась, костлявая! Киллиан воткнул отвертку в застрявший болт и сплюнул: сырая и промозглая ночь навевала совсем не те мысли, на которые он рассчитывал, когда шел помогать Эмме.       Сама же Эмма растаяла в ночи, как лесной призрак из тех легенд, что рассказывали в его краю. Очаровала, завлекла и исчезла. Джонс фыркнул что-то о том, что променял свидание на ржавые шурупы и полез в безразмерную сумку за машинным маслом.       Он оказался в Сторибруке не далее, чем четыре недели назад. Первое время бесцельно пропадал в доме, пустовавшем, верно, в самого дня основания города, а потом обнаружил маяк, хибару возле него и отправился на поклон к шерифу. Да, его распределили в это захолустье сразу после выпуска из Академии. Однокурсники крутили пальцем у виска, профессора, прочившие ему по меньшей мере Чикаго или Даллас, а если постараться, то и сам Нью-Йорк, лишь пожимали плечами. Выбор Киллиана посчитали посттравматической блажью и посоветовали обратиться к штатному психологу, но он криво умехнулся, побросал вещи в сумку и оказался в Сторибруке. Ленивая жизнь скучного городка — как раз то, что ему необходимо. Однако же, вместо того, чтобы сразу приступить к своим обязанностям и гонять по ночам городских пьяниц, Киллиан равнодушно пренебрег и уставом, и совестью, и почти месяц пропивал оставшиеся деньги. Шериф был занят бесконечным крючкотворством, потому обратил внимание на обещанного ему помощника лишь тогда, когда пришел запрос из Нью-Йорка. Пришлось разыскивать бродягу по Сторибруку, вправлять мозги и тащить в участок. Так мужчины и подружились.       Робину нравилась прямолинейность Киллиана, его отвратительное чувство юмора и неуемное бахвальство, за которым он прятал истинные чувства. Порой одной фразы хватало, чтобы урезонить зарвавшегося пьяницу.       «Значит так, лэд — говорил, бывало, Джонс, — Либо ты тихонько топаешь ко мне в участок, либо вяжешь морские узлы на маяке, выбирай». И всё это с ехидной гримасой человека, знающего свою роль в жизни. Киллиан же был благодарен Робину за понимание. Он не стал писать в Нью-Йорк рапорты, длиной в полторы мили, когда напарник не явился на службу, он выслушал и показал, куда двигаться дальше. Робин гонял его на ночные дежурства и нарочно оставлял в офисе, заваленном бумагами, он раздавал налево и направо указания и совал напарнику в руки очередной бутерброд, он тоже знал, что такое жизнь. И не лукавил. За неимением в городе мэра, вечно мотавшегося по свету в поисках сгинувшего еще в юности сына, власть, фактически, принадлежала Робину, горожане не возражали. А его жена, эффектная брюнетка, у которой на всё отыщется остроумный комментарий, держала закусочную, в которой Джонс и решил пообедать тем странным полуднем пару дней назад.       Эмма терпеливо выслушала его бурчания и через несколько минут поставила на стол кофейник с ароматным напитком, после чего упорхнула обслуживать остальных. Ему хотелось поддержать обычный, ни к чему не обязывающий разговор, но на погоду ныла проклятая рука, а окна закусочной, как назло, выходили на залив. Вспомнились старые раны и прошлая жизнь, но портить настроение этой улыбчивой женщине совсем не хотелось, потому Киллиан сделал единственное, что всегда помогало ему в подобных ситуациях: взял салфетку и стал черкать на ней рисунок. Мысли проветрились, но Эмма возле его столика так больше и не появилась, он вытащил из кармана мятую двадцатку и ушел, не оглядываясь.       Робин задумчиво осмотрел его с головы до ног, когда он, пошатываясь, возник в дверях участка и протянул пачку обезболивающего. О том, как прошло знакомство с закусочной, напарник не спрашивал. Киллиан проглотил таблетку и уселся за бумаги с рвением праведника, которому осталось две сотни ступеней до врат Рая. А вечером, всё же, решил извиниться перед Эммой за своё странное поведение.       И вот теперь, когда тучи за окном непреклонно пророчили грозу, а часы показывали половину третьего, Киллиан глотал остывший кофе, вертел в руках бумажку с адресом и раздумывал над тем, что делать с ключами, Эммой и собственной жизнью. Позвонить Робину? Оставить ключи под ковриком? Решив прикрыться ложью об обязательном ночном дежурстве, Джонс накинул куртку и вышел из участка.

***

      Эмма зажгла несколько ночников, чтобы яркий свет лампы не мешал с таким трудом заснувшей Алисе, и вновь села за стол в кухне. О том, чтобы самой отправиться спать не могло быть и речи: ребенок то и дело вздрагивал от резких звуков и вновь принимался кричать. Пару раз Эмма хватала телефон, чтобы попросить помощи у Руби или Реджины, но потом, все же, не давала собственному отчаянию взять верх. Да и женщины вряд ли чем-то ей помогут, посоветуют дать дочери жаропонижающее, накапать себе успокоительное и ждать до утра. Утром станет легче. Утром приедет Вейл, и ее подменит Руби. А пока… До рассвета еще так далеко!       В юности Эмма свято верила, что рассвет — это самое прекрасное время суток. Солнце несмело показывается из-за облаков, еще не решаясь нарушить совершенство грядущего дня своим ярким появлением. В такие моменты она чувствовала себя единой с миром и верила, что все обязательно получится. После, собирая по углам нехитрые пожитки и рыдая на пороге родного дома, Эмма, как-то, утратила веру в чудо, предоставив цинизму вести себя по жизни, однако в редкие моменты умиротворения, ей по-прежнему хотелось верить в магию рассвета.       Автомобильные фары осветили потолок в кухне, Эмма подняла голову и сонно уставилась в окно: кого еще принесло в такой час? Хлопнула дверь, залаяли потревоженные шумом собаки и в дверь осторожно постучали.        — Эмма? Эмма, вы не спите? — громким шепотом спросили с той стороны.       Нахмурившись и зевая во весь рот, Свон пошлепала к дверям. Странно.        — Вижу, не только у меня сегодня бессонница, — поприветствовала она явно смущенного чем-то Киллиана.        — Я на дежурстве, и раз уж оказался поблизости, то решил завезти ключи, — прошептал в ответ он и пригладил взлохматившиеся вихры.        — Проходите, раз так, — пожала плечами Эмма и отступила в дом, — Мы, вроде, перешли на «ты».       Глупость сложившейся ситуации, бессонная ночь, внезапное появление Киллиана, ключи — всё делало текущее положение вещей просто непостижимым, но и коротать остаток ночи в одиночестве Свон не хотела. Она провела гостя в кухню и щелкнула кнопкой на чайнике.        — Располагайся, обычно я куда приветливее к гостям, но сегодня, сам понимаешь.       Киллиан забрался на стул и осмотрелся: в мягком свете ночника кухня казалась еще уютнее, словно таким и должен быть дом, которого у него никогда не было, словно таким и должен быть кофе, над которым колдовала Эмма.        — Ты прости, что я так, без приглашения, но оставить закусочную куковать до утра я тоже не мог. А объяснять Робину, что я делал ночью под дверью вместе с его сестрой… — Джонс неуверенно развел руками, Эмма расхохоталась.        — Да уж, я бы тебе не позавидовала. Моим кавалерам во времена старшей школы было несладко, Робин бы не посмотрел, что ты коп, заставил бы отжиматься на раз-два.        — Это как раз не проблема.        — На самом деле, — потянувшись за чашками, начала Свон, — Спасибо, что починил роллет, и не бросил кафе, и…вообще…       Пока Киллиан раздумывал над ответом, Алиса посчитала, что время, выделенное взрослым, подошло к концу и разразилась настоящей истерикой. Эмма охнула, сунула Джонсу чашку и вылетела из кухни.        — Прости, сам понимаешь! — сообщила она на лету.       Первые пятнадцать минут Киллиан прислушивался к возне за дверью и бессмысленно хлебал ароматный кофе. Потом послышалось мурлыканье Эммы над дочерью: вероятно, она пела некую колыбельную, а еще через пятнадцать минут всё стихло. Раздумывая, как ему поступить, Джонс машинально черкал что-то на салфетке, после чего встал из-за стола и отправился в детскую. Осторожно, стараясь слишком не скрипеть — у Эммы, явно, были натянутые отношения с дверьми — он вошел в комнату и замер на пороге: Свон спала, прижимая к себе шумно сопящую Алису. Улыбнувшись и так же неслышно исчезнув, Киллиан оставил в прихожей ключи и запер за собой дверь.