Sanatio

Если подумать, она никогда не просила многого. В смысле, ничего не просила. Эта маленькая девочка, — Боже, вдумайся только, будь ты хоть работающей в этом борделе шлюхой с ехидной и развратной улыбкой, хоть мимо проходящим господином, что решил утешить себя в объятиях и ласковых поглаживаниях этой самой проститутки! — ей же так мало лет… Она была уродлива. Неимоверно уродлива, в глаза таким не смотрят, боятся лишний раз случайно остановить взгляд на любой из её частей тела. Джакопо знал, что эта юная особа с, Господи, каким колким характером, даже не задумывается о том, что кто-то лишний раз на неё посмотрит, с отвращением плюнет в лицо и после увиденного пойдёт в ближайшее селение разносить слух о том, насколько омерзительные дети рождаются нынче. Она слыла в разных деревнях по-разному. Не то чтобы женщины, жившие в этом борделе, не были иногда легкомысленны и с подачи своих господ не решались разболтать секрет-другой за ежевечерними ухаживаниями, игривыми покачиваниями бёдрами и слегка шаловливыми руками, потянувшимися к единственному источнику их заработка. Она была когда-то дочерью Всевышнего, их любимого спасителя, и именно она казалась всем вторым божеством, иконой. Как минимум — значимой фигурой. Не тогда, когда тебя назначают кем-то при королевском дворе, а чем-то выше. За гранью человеческого понимания выше. Настолько выше, что ни одна вольная птица не смогла бы достигнуть этих вершин. Высота её положения была всеобъемлющей, но тёплой и столь желанно наивной, что теперь дочь Господа — не более, чем святотатство, одно огромное, грязное, пошлое и порочное пятно на истории всего человечества. Не то чтобы она не понимала, в каком положении оказалась. Чужие взгляды она чувствовала на себе слишком часто, чтобы отвыкнуть от ощущения надзирательства. В своих глазах, утомлённых, но всё ещё не заплывших, на спине, конечностях, груди, волосах — на всей её израненной, истерзанной, убогой, отвратительной коже, чёрт бы её терзал, это не кожа!. На этих обваливающихся кусках мяса с отслаивающимися сухожилиями и застывшей кровью, которая отдиралась вместе с мышцами. — взгляды преследовали её сквозь стены, сквозь пыль и сквозь солнечные лучи, пробивающиеся через приоткрытое окно, через которое часто сбегала Мария. Моргана. Её имя звучало как-то угрожающе-страшно. От него веяло холодом, когда его произносили знатные и высокоуважаемые фигуры, служившие лорду. Оно становилось таким пошлым и невыносимо грязным, что хотелось отмыть руки — её кровь была на пальцах, губах, она текла в чужих жилах. Эта позорная, неимоверно нечестивая кровь ведьмы. —… или как-то так, да? Джакопо смеялся слегка неуклюже и немного на грани с истерикой от волнения. Не то чтобы ему было неуютно… нет, помилуйте, ему было ненормально неуютно. Не в том смысле, когда мысли не складываются, потому что мышление ребёнка отличается от взрослого. Моргана была чертовски умна для своего возраста. Она не была даже девочкой. Эта крохотная, исхудавшая фигура, которая настигала случайную проститутку в дверном проёме всего раз в одну из бессонных для всех них ночей в тени, была беззащитной, но беззащитной от усталости обороняться и пытаться. Берзатти был честен — он бы тоже устал, на самом деле. Испытать ад на своём живом, маленьком девичьем теле и пронести его в своей голове — звучало как бред, который поскорее захочется стереть из памяти. Но Моргана помнила всё. И выслушивать краткое представление о её жизни со стороны было… — Забавно? — Джакопо хотел, чтобы она именно так и сказала, но Моргана, по обыкновению своему, молчала. Всё, что она делала, — пугала, молчала или… — Глупо, — или вредничала. — Ну и пожалуйста, — Джакопо практически закатил глаза и театрально всплеснул руками. С её губ почти сорвалось неуклюжее «спасибо», но они оба знали, что она слишком горда, чтобы сказать что-то подобное. На каждое «спасибо» в её жизни приходилось ещё тридцать «Умри», поэтому большую часть времени девочка именно внимала происходящему, но редко вмешивалась. Она была уверена, её жизнь скоро подойдёт к концу. Хотя ей очень нравилось думать о том, что она скончается здесь, в шумном обыкновении снующих по коридору горничных и стонов удовольствия в соседних комнатах. А иногда было смешно, когда опьянённые посетители ошибались комнатой и вопили, как недорезанные замызганные жиром свиньи при виде её лица. То, как смеётся Джакопо, было совсем не смешно. Совсем. — Я намажу тебе лицо. И после их небольших разговоров на совершенно случайные темы, взятые из ниоткуда и чаще всего, что удивительно, поданные Морганой, он брал небольшую баночку с кремом. Она уже не так чётко различала приятные и отвратительные запахи, но этот порченным ядом вбивался ей в ноздри, но она не была против. Когда она не могла спать или не хотела, она осторожно развязывала тугую верёвку, сделанную из шпагата, и убирала рыхлую тряпку, накрывавшую ёмкость. Вдыхала аромат, содержащий перечную мяту и что-то ещё, тоже охлаждающее, и снова накрывала, даже если внутри уже ничего не оставалось. Ей нравились эти формочки. Ей нравились ароматы. … и она совсем не чувствовала от Джакопо запах мускуса, пряностей и полыни. Боже, откуда это в нём было. — Ты… В отличие от неё, несуразной, по-страшному смешной, жалкой — так жалеют только обколовшихся опиумом, задурманенных отбросов — и чертовски некрасивой, Берзатти казался ей привлекательным. Она не могла отрицать это — правда была слишком очевидна. Волосы, природно вьющиеся, становились практически кудрявыми в этом отсыревшем помещении, а пот после долгого бега лишь усиливал эффект. И он всё равно завидовал. Завидовал её длинным, шелковистым — всё ещё — волосам цвета тёмной медной проволоки. В то время как сам был утончён и красив. И всё же он мучительно для себя промолчал. Моргана никогда не имела представления о том, о чём он хочет поговорить. Всё было для неё слишком обыденным и пустым, чтобы удивляться или придавать значение. Просто она наблюдала и впитывала в себя разные эмоции, пока могла. На конец жизни хотелось увидеть что-то новое. И Джакопо, чёрт возьми, каждым своим появлением делал что-то новое. Хотя и не лишённое детской глупости. — Твою мать, — выругалась Мария, зайдя в комнату и застав их примерно в том же положении, что и обычно. — Ты такое трепло. Джакопо фыркнул, недовольно ответив ей, на что Моргана безразлично отвела взгляд. Ей было неуютно смотреть на них, таких царственных и привлекательных. Мария была обжигающе красива и неординарна, чем и цепляла девочку. Жгучая и бойкая, блондинка всегда имела туз в рукаве. И это была не только её внешность. Берзатти же по умолчанию был симпатичным. Она могла бы даже сказать это вслух, если бы имела какую-то выгодную подоплёку для этого. — Почему ты не выбросишь эти баночки? — Мария, которой внезапно понадобилось одно льняное платье в шкафу Морганы, который все использовали как склад того, что никогда не умещалось в другие хранилища, обратила внимание на то, сколько баночек уже накопилось. — Мы же постоянно тебе покупаем новые. Моргана безразлично пожала плечами. Мария никогда не трогала её вещи без разрешения. — Или ты их хранишь, потому что они напоминают тебе о Джакопо, когда его нет в борделе? — она ехидно усмехнулась, взяв желаемое платье. — Мария! Рука Джакопо дрогнула, остановившись на удивительно здоровом участке кожи Морганы. И именно в этот момент ей надо было выглядеть такой невинной и… Милой? Да ну к чёрту, он умрет быстрее, чем признается в этом. Самому себе. Он не понимал, знала ли она об этом или просто интерпретировала по-своему. Как заботу любой из местных проституток. Если вообще думала о том, что о ней заботятся. Но она же не глупая… — Всё-всё, ухожу, идиоты, — Джакопо вернулся к созерцанию лица Морганы. — И скажи ты уже, достал, честное слово. Негромко хлопнув дверью, Мария будто бы ментально остановила Берзатти, и тёплая ладонь его так и осталась на щеке девочки, которая мучительно отвела взгляд. Было немного больно. Морально. Она совершенно не понимала, о чём говорит Мария, хотя была так проницательна и доходчива, и абсолютно не осознавала, почему в груди так гложет. Джакопо ушёл в тот день, закончив процедуру и вымученно улыбнувшись напоследок. А после она не помнила ничего, кроме недосказанности. «Мы их вылечим! Джакопо будет наносить тебе крем, он поможет. Доверься нам.» И того, что умерла всё так же со шрамами. И что доверять она больше никому не стала.