Сахарозаменитель

Солнце слепило, когда Гермиона поднимала лицо к небу. Она щурилась, становясь похожей на довольную кошку, и Джордж знал, что это был тот редкий момент, когда она чувствовала успокоение. Гермиона вновь чувствовала себя собой. Маленькой девочкой, смотрящей на мир широко раскрытыми пытливыми глазами, на дне которых плескалось неуемное любопытство. И мир отвечал ей, благосклонно доверяя свои тайны. Весь мир в то время был у их ног. Джордж потянулся и дотронулся до ее руки, отмечая, как по ее коже поползли мурашки. Но Гермиона даже не взглянула в его сторону, полностью захваченная чудесным моментом ностальгии. А он в этот момент был всецело захвачен ею, чтобы думать о неправильности этого. Главное, что именно такие моменты он чувствовал поистине своими. Когда они виделись, и с лица Гермионы наконец исчезало то унылое сосредоточие, которое обычно притаивалось в уголках напряженных губ, а он вдыхал полной грудью, сбрасывая сонное оцепенение своей новой жизни, которая наступила «после». И это «после» так же отпускало и ее, принося блаженное спокойствие. — Это неправильно. То, что мы делаем, неправильно, — когда-то горестно вздыхала она, на мгновение возвращаясь в уныние своей повседневной жизни. И именно тогда он впервые поцеловал ее: просто чтобы она замолчала, а вовсе не потому, что это было необходимо ему. Но Гермиона не оттолкнула его, не стала вырываться и яростно сверкать на него своими огромными глазами. Не стала кричать о том, что он полоумный придурок, мерзавец и она непременно расскажет об этом мужу. А может быть, даже его жене. Или всему клану Уизли разом. Нет, она просто ответила на его поцелуй, мягко касаясь рукой его щеки. Ее нежность растеклась в его душе теплой патокой. Эта невероятно сильная женщина заставляла его дышать. С ней он чувствовал себя собой, а не заменителем. Недавно в их с Анджелой доме вдруг пропал сахар. От слова совсем. Его не было в вазочке на столе, не было на полках в настенных шкафчиках, в пакетах с купленными продуктами. Даже в выпечке больше не было сахара. Вместо него появилось нечто в модной магловской упаковке. Анджела, начавшая следить за своей фигурой после родов, решила, что сахар для нее слишком вреден. А значит, и для Джорджа сахар вреден тоже. И тогда в их доме появился сахарозаменитель. Он был слаще сахара, полезней, но на вкус почему-то отвратительным, как считал Джордж, и ему стало невероятно жалко диабетиков, которым нельзя наслаждаться вкусом истинного сахара. И теперь сам Джордж вдруг почувствовал себя сахарозаменителем, который выбрали от безысходности, не в силах отказаться совсем. Да, он был хорош, может, чуточку лучше в чем-то конкретном, но он был не тем. Им заменили недостающий кусочек жизни, позабыв спросить, что он сам об этом думает. И он не воспротивился, став заменителем собственного брата. Для родителей, Анджелы и всего их окружения он вдруг стал заменителем Фреда. Даже для самого себя, когда он по утрам спрашивал у собственного отражения: «Эй, братец, ты хорошо спал?», — он становился на секунду Фредом, смотрящим на него с белозубой улыбкой и пропастью тоски в глазах. Иногда, когда Анджела переставала постоянно держать себя в руках и в ее мимике вместо теплой сосредоточенности угадывалась задумчивая отрешенность, Джордж ловил на себе такой тоскливый взгляд и готов был ручаться, что ее губы шептали вовсе не его имя. И в такие моменты что-то обрывалось внутри, рушилось с глухим треском. В горле вставал сухой ком, и он молчал по несколько часов, опасаясь, что вместо слов изо рта польется лишь воронье карканье. — Ты теплая, — прошептал Джордж, возвращаясь в свое «сейчас» и поглаживая руку Гермионы. — Сегодня хорошая погода, — просто ответила она, так и не открывая глаз. — Нет, ты не поняла. Ты теплая в другом смысле. Ты теплая как первые дни осени, как плед на коленях, как только что поджаренные каштаны и кружка домашнего шоколада, — Джордж встал на колени, нависнув над Гермионой, и дотронулся теперь до ее лица, заставляя наконец посмотреть ему в глаза. — Твои глаза цвета домашнего шоколада, а сама ты такая же теплая и сладкая, — прошептал он, склоняясь к ее лицу. Она вновь позволила поцеловать себя, отдавая свои губы только в его распоряжение. И Джордж с успехом забывал, что уже завтра эти губы будут отданы другому. Он сам завтра будет другим и не будет принадлежать самому себе, станет заменителем, отвратительным на вкус, пусть и похожим.