Исцеленная

Я иду по темному шоссе, дорогу скрывает густой, плотный туман. Единственным хоть сколько-нибудь примечательным в этом бесцветном царстве ориентиром является жёлтая разделительная полоса. Она ведёт меня все дальше и дальше, вглубь тумана. Холодно, темно и сыро. Студёный ветер громко завывает, он пробирает до костей, заставляя меня сжиматься. Ночная рубашка совсем не греет озябшее тело. В лёгкие попадает ледяной воздух, обжигающий холодом, он покидает меня вместе с клубами пара, забирая жалкие крохи тепла. Кажется, что я нахожусь в центре огромного облака, и там за облаками притаились бунтующие заразные и регуляторы с собаками. Они ждут подходящего момента, чтобы схватить и уволочь в туман, в пугающую бездну неизвестности. Каждый шаг причиняет острую боль, босые, замерзшие ноги стёрты в кровь, которая оставляет на асфальте тёмные пятна, но останавливаться нельзя. Я знаю, что где-то там за туманом ждёт Алекс. Только это знание заставляет меня двигаться вперед, вопреки страхам и сомнениям. Если получится добраться до Алекса, никакие регулировщики и правительство больше не страшны, если я достигну Алекса, то смогу понять что-то важное, ускользающее от меня, как песок сквозь пальцы. Временами впереди виднеется размытый силуэт, но мне не поспеть за ним. Нужно бежать! И я бегу, но ноги не слушаются, вязкий туман мешает, тормозит движения, словно у него есть разум, и этот разум против нашего с Алексом воссоединения. — Алекс! Мне не догнать его! Боль пронзает внезапно. Чувствую, как что-то теплое и липкое стекает по животу к ногам. Кровь! Тёмная кровь пачкает белоснежную сорочку, капает на асфальт, прямо на жёлтую полосу. От жгущей боли я падаю, едва успевая выставить вперед руки, которые начинают саднить от царапин. — Алекс, — хочу крикнуть, но выходит лишь сдавленный шепот. Я потеряла его навсегда, туман поглотит кровоточащее тело, навсегда сделав меня рабом своего мрачного царства. — Девочка моя, — нежный голос звучит откуда-то сверху, тёплые пальцы касаются лица, убирая спутанные волосы. Алекс так близко! Я вижу его янтарные глаза и взъерошенные светлые волосы, могу разглядеть трещинки на красивых губах и маленький шрамик над бровью. Когда он его получил? Алекс укутывает меня в серый пиджак, хранящий тепло его тела, поднимает на руки и прижимает к себе. Я чувствую запах его парфюма — свеже-сладковатый, едва ощутимый. Боль отступает, сдаётся под натиском тепла Алекса, его объятий и прикосновений. Мы медленно движемся вперёд, мерные движения баюкают, как колыбель. Закрываю глаза, я дома, в безопасности. Алекс мой дом. — Я живая, — нужно, чтобы он знал об этом, чтобы услышал. — Знаю, Лина, — он легко касается моего лба горячими губами. — Лина, проснись, — голос доносится издалека. — Проснись. Я слышу голос словно сквозь толщу воды, но не могу следовать ему. Алекс исчезает и остается лишь жар и темнота, липкая и вязкая. А к голосу тем времени присоединяется еще один: — Ее организм был ослаблен стрессом, операция поспособствовала дальнейшему упадку сил, а работа в условиях духоты и нехватки воздуха спровоцировала заболевание. Организм молодой, ничего с ней не станется. Кто-то что-то отвечает, но слов уже не разобрать. Меня несет в черную горячую пропасть, словно затягивает в воронку. Падение продолжается, оно закручивает. Дна нет.

***

Я просыпаюсь от холода — мокрые волосы липнут к лицу, так же как и холодная влажная футболка к телу. Но, несмотря на холод, сознание кажется ясным, будто чей-то кулак, сжимавший меня, наконец разжался, заодно развеяв пелену в мыслях. В комнате тихо, откуда-то снизу доносится негромкое постукивание, наверно кто-то готовит, потому что я чувствую запах тушеных овощей и жареного лука. Желудок перехватывает спазм, а потом он протяжно урчит. Сглотнув голодную слюну, сажусь в постели — простынь смята, скомканное одеяло валяется на полу. Откинув мокрые волосы, понимаю, что они стали сальными, словно их не мыли очень давно. После этой мысли обращаю внимание на кожу, она липкая и неприятная. Как давно я принимала душ? Поднимаюсь с постели, ощущая слабость в ногах, но все же дохожу до шкафа с бельем и, схватив первые попавшиеся штаны и футболку, иду в душ. Теплая вода струится по лицу и телу, мне кажется, что вместе с ароматной пеной, в слив уходит не только грязь и пот, но и усталость. Словно тело сбрасывает ненужную, грубую и тяжелую чешую, представая в своем естественном, легком обличье. Внезапно вспоминаю о письме Алекса — оно ведь было у меня в руках, когда пришла Ханна, потом мне стало плохо… Где в таком случае письмо? Будь оно в руках дяди или тети — меня бы уже давно вели на повторную операцию. Значит, письмо у Ханны, эта мысль успокаивает. Волосы уже давно промыты от шампуня, и пена от геля смыта с тела, но я все еще стою под теплыми сильными струями, наслаждаясь прикосновением воды, выключать которую совсем не хочется. Так бы стояла и стояла. — Лина! Хватит понапрасну лить воду! В прошлом месяце и так заплатили уйму денег за нее! — голос дяди вырывает из теплой неги. Но он прав, горячая вода — дорогое удовольствие, впрочем, как и другие радости жизни. Выключив кран, тянусь к полотенцу, его грубая ткань неприятно ощущается на распаренной коже, но мне хочется вытереться насухо, чтобы одежда не липла к телу. — Идемте обедать! Заслышав крик тети, я снова вспоминаю о том, что голодна, желудок вторит мыслям, издавая жалобное урчание. Душ придал сил, а медовый аромат шампуня, все еще окутывающий меня, помог расслабиться. Все уже сидят за столом, при моем появлении Грейс на секунду улыбается, в ее глазах мелькает что-то, чему я не могу дать определение. Отодвинув тяжелый деревянный стул, сажусь рядом с ней. — Наконец ты поправилась, — тетя ставит передо мной тарелку с овощным рагу. — Мы очень переживали. — Да и в магазине некому меня подменить, — вставляет свои пять копеек дядя, успевая при этом есть. — Что ты говоришь? Врач сказал, что Лине будет нужен покой. Хотя бы какое-то время, — тетя занимает свое место и осуждающе смотрит на дядю. Слушаю их разговор вполуха, активно орудуя ложкой, еще никогда овощное рагу не казалось мне таким вкусным, и даже нехватка соли и подгоревший лук не могут испортить это чувство. В момент, когда я тянусь за хлебом, тетя снова обращается ко мне: — Покой подразумевает, что ты не будешь бегать. От пристального взгляда я едва не замираю, так и не дотянувшись до корзинки с хлебом. — Хорошо. Как долго я болела? — приходится на время отложить ложку в сторону, и оторваться от еды. — Три дня, мы уже и не знали, что думать. Ладно хоть Ханна привела врача, — в голосе тети слышится одобрение, семья Тейт ей нравится. Дядя перебивает ее: — Ладно хоть Ханна сама этого врача и оплатила. У тебя полезные друзья. Почему-то его слова неприятно отдаются в ушах. Я дружу с Ханной не потому, что она богата. Просто Ханна это Ханна, и других слов не подобрать. — Она звонила по несколько раз в день, беспокоилась. Позвони ей. — Хорошо, — я снова принимаюсь за еду, втайне надеясь, что больше меня не будут прерывать.

***

Ханна приглашает меня к себе, и дядя с тетей разрешают побыть у нее — все равно от меня какое-то время дома не будет никакого проку. Мы лежим на широкой, мягкой кровати Ханны, голова к голове, и слушаем музыку, предположительно запрещенную. Но мне не хочется возражать или делать замечание. Свет струится сквозь широкие окна, но кондиционер, установленный в комнате, помогает не чувствовать летний зной. Тетя предостерегала от нахождения под кондиционером, считая, что от него я снова могу заболеть. Боковым зрением вижу, что Ханна глядит в потолок, и ее губы беззвучно шевелятся, повторяя слова песни. Желание спросить у нее о записке борется со страхом — вдруг Ханна не забирала ее? После обеда я перерыла всю подсобку, но послания Алекса не нашла. И если сейчас Ханна опровергнет мои догадки, это будет означать, что кто-то знает о записке. Внезапно Ханна поворачивает голову, и смотрит на меня, ее волосы задевающие мою шею, неприятно щекотятся. В глазах Ханны читается настороженность, тревога и… печаль. Или это только кажется? Она садится на постели и достает что-то из прикроватной тумбочки. — Я подобрала его, когда тебе стало плохо, чтобы никто не увидел, — она протягивает сложенный в несколько раз листок — послание Алекса. — Скажи, операция не подействовала? Пойми, я переживаю за тебя, — она опускает взгляд, — ведь ты моя лучшая подруга. Вопрос Ханны и ее откровение ставят в тупик. Операция подействовала, любовь к Алексу в прошлом. Я знаю это. Но почему тогда так бешено заколотилось сердце, мешая дать такой простой ответ? Мне всегда казалось, что из нас двоих я больше нуждаюсь в ее дружбе. Иногда и вовсе казалось, что такой уверенной в себе и красивой девушке, как Ханна, нужна подруга получше, «ее кругов». Но Ханна не была снобом, и терпеть не могла таких людей. Забота подруги неожиданно отзывается теплом на сердце. Но как же мне успокоить Ханну? — Не переживай, я не повторю маминых ошибок, — сказать что-то большее я сейчас не способна. Ханна кивает, но ее лицо остается встревоженным, будто она не верит моим словам. — В чем дело? — я тоже сажусь и дотрагиваюсь до ее плеча. Она смотрит испытывающе, словно колеблется между тем, что стоит, а чего не стоит говорить, меж ее бровей залегает небольшая складка, но даже она не портит красивого лица Ханны. — Позавчера в городе произошла еще одна диверсия. Заразные напали на склад, принадлежащей лаборатории АБД. Почему-то ее слова заставляют меня затаить дыхание, что-то не так. — Заразные были убиты, лишь одному удалось уйти от охраны, но он ранен. — И? — страшная догадка посещает меня, страх липкими щупальцами захватывает сознание. — По новостям передали фоторобот ушедшего от наказания — это Алекс. Время словно замирает, пространство неумолимо сужается и осознание слов Ханны бьет под дых. Я должна найти его!

***

Бегу не разбирая дороги. Легкие горят от боли, ведь я хватаю воздух ртом, ноги тяжелеют, словно наливаясь свинцом, глаза слезятся от встречного ветра, но меня это не останавливает. В сознании набатом бьется мысль: «Алекс в беде!» В один миг стало не важно, все и вся, только одна мысль движет меня сейчас. Алекс ранен, он где-то в городе, совсем один, ему нужна помощь! Да, он говорил, что в Портленде много заразных и сочувствующих, но я знаю Алекса — он ни за что не прибегнет к помощи, если она поставит под угрозу чужую безопасность. Неясно, почему мне хочется его найти, для чего и что я буду делать, если все же найду его. Но сейчас все вопросы уходят на второй план, оставив место чувству неотвратимости беды. Алекс не мог покинуть Портленд, нужно время, чтобы рана хоть немного затянулась. Что, если у него сильное кровотечение? Или заражение? Смогу ли я оказать ему помощь? Я должна! Ведь он когда-то помог мне справиться с укусом собаки. Единственным местом, в которое Алекс мог пойти, является тридцать седьмой дом на Брукс-стрит. Туда бегу и я, оставив Ханну, попросив ее прикрыть от родных. Пусть нет тех чувств, что были раньше, я не дам Алексу умереть…