Run!

Внутри все болело от недосыпа и озноба. Руки дрожали, но будь я проклят, если покажу свою слабость детям. Оглянувшись, я увидел Джордана. Мальчишка с любопытством разглядывал высокие своды заброшенной часовни, находящейся на окраине Нью-Йорка. Она была одним из немногочисленных мест, где можно было пересидеть ночь и не наткнуться на полудурков, вроде копов или бездомных. Сейчас для нас даже случайный прохожий угроза. Опустив сумку на пыльную скамью, я огляделся вновь. Может, я что-то упустил? Но нет, все тихо и спокойно. Воцарилось безмолвие. Повернувшись к детям, я попытался выдавить улыбку. - Ну же, смелее. Здесь вас никто не тронет. Холодный взгляд голубых глаз вызывает новую волну озноба. «Я уже это слышала», - безмолвно говорит их хозяйка, - «меня не обманешь». Она лучше всех осознавала, что будь на моем месте Марта или Мавир, то все было бы иначе. Этим двоим всегда было дело до юных рекрутов. У меня же дети вызывали глухое раздражение: шумные, любопытные, вечно лезут не в свое дело и все портят. Не выживи эта троица, все было бы гораздо проще. Подавив горькую досаду, я присел на край пыльной скамьи. Джелл смотрит на меня, одной рукой прижимая к себе почти заснувшую на ходу Элисиф. Старшая девочка следит за каждым моим движением. Так хищные звери смотрят на тех, кто их изловил, задаваясь вопросом – что будешь делать дальше? В ее глазах ни капли страха или упрека. Сплошная тьма. Мне, взрослому мужчине – страшно? Джелл с самой первой минуты вступления в ряды бегущих казалась мне странной. Замкнутая, с холодным изучающим взглядом. Сейчас к холоду радужки добавилось равнодушие. - Я собираюсь отправиться в город. Нам нужна еда, а еще я свяжусь с Тома и Рольфом. Думаю, ребята нам помогут. Скоро у нас будет новый дом. Джордан вымученно улыбается, и я невольно приободряюсь. Этот парень стал бегущим несколько лет назад – уж точно не помню, сколько. И как ему удалось сохранить оптимизм? Казалось, Джордан ни капли не изменился – все такой же улыбчивый, добродушный мальчишка. Может, не все дети плохи, промелькнуло в голове, но стоит мне взглянуть на Джелл, как случайная капля позитива тонет в щемящем холоде ее глаз. Я никогда не умел общаться с детьми, но она и не ребенок вовсе. Джелл за одну ночь стала взрослой, и, кажется, старше меня. Я виноват перед тобой девочка. Но именно сейчас я хочу просто задушить тебя за это. Зачем ты заставляешь меня чувствовать себя ничтожеством? Да, я облажался, но я стараюсь, стараюсь все исправить. Ты даже не представляешь, как много я для тебя сделал, так что прекрати сверлить меня этим взглядом! Хватаю сумку и даю наставления детям: не выходить, быть настороже, не шуметь, сидеть тихо. Примерять одежду няньки мне хочется меньше всего, но внутренний голос с ухмылкой подсказывает мне, что она скоро станет моим повседневным нарядом. Или нет? Я повторяю одно и то же разными словами, стараясь вдолбить в голову уже и так известную им истину: вылезешь – убьют. Но они и так знают. Эти трое – избранные, но они сами пока даже не подозревают об этом. Поэтому я обязан спасти их даже ценой собственной жизни. Оказавшись снаружи, я радуюсь ледяному осеннему ветру, забравшемуся под куртку. Он всяко лучше этих вымученных взглядов. Какое-то время я иду спокойно, а потом сворачиваю в переулок и бегу, взбираюсь по пожарной лестнице на крышу и несусь к одному из тайников, где лежит сумка с наличными. Я могу убежать. Затеряться среди крыш и навсегда попрощаться с тремя оборвышами, греющими дыханием руки в заброшенной часовне. Эта мысль, едва мелькнув в голове, начала вертеться и мельтешить, словно загнанная в угол крыса. Какой из меня опекун? В первую очередь нужно спасти себя, а не каких-то незнакомых детей… Как бы ты поступила, Марта? Подобные мысли никогда не возникли бы в твоей голове. Чужую жизнь ты ставила выше, чем свою. Но разве мы хоть когда-нибудь сходились во взглядах? Легкие жег звонкий осенний холод. Останавливаясь на крыше жилого дома, я утираю холодный пот со лба. Над верхней губой выступила испарина. Осознание того, что жизни трех человек находятся в моей власти – оно не дает мне покоя. Впрочем, не слишком ли много я на себя беру? Сколько детей младше выживает на жестоких улицах Нью-Йорка, без чужой помощи? Сколько сирот сражается за свою жизнь и побеждает? Да тысячи. Если я просто исчезну, то как именно поступлю – поставлю крест на их существовании или отпущу их на волю, к новой, свободной жизни? «Эти трое – избранные… Просто пока об этом не догадываются…» Марта, твою мать. Умеешь же ты все испортить. На глазах выступили слезы, покатились по щекам, обжигая кожу. Я не могу их бросить. Ты бы мне этого не простила, сука, хотя сама оставила меня в одиночестве с тремя малолетками на шее… Но. Если они избранные, то тем более их нужно держать рядом. Возможно, именно эти дети повернут судьбу бегущих. Если Марта предвидела это, то за ними нужно следить. Одна только мысль об этом невыносима. Сегодня мы спали на улице. Я задремал, а когда очнулся, увидел, как зачинается рассвет. Солнце выползало из-за горизонта, окропив белой дымкой крыши домов. Элисиф и Джордан спали, тесно прижавшись друг к другу. Джелл лежала на спине рядом и ее взгляд был направлен вверх. Она не моргала, и я ощутил, как мое сердце ухнуло вниз. Дернувшись в ее сторону, я с облегчением и растерянностью увидел, как отреагировало ее тело на мое движение. Жмурики нам точно сейчас не нужны. Жива. Более того – она схватилась за рукоять ножа и внимательно посмотрела на меня. Эта мелкая сучка всегда успевает среагировать, шустрая и ловкая, как ласка. Самый мелкий грызун в природе. Я вижу ее синяки под запавшими от усталости глазами. Мы скитаемся уже несколько дней без сна, пищи и защиты. Разве простые дети могут выдержать такое? Я и сам на пределе, а мне уже тридцать. Я перевожу взгляд на нож с резной костяной рукоятью, и мне кажется, что его лезвие плотно сидит у меня в груди. Марта. Будь ты здесь, все было бы иначе. На секунду мне кажется, что на руках Джелл, словно гуашь, темнеет запекшаяся кровь Марты, и в горле встает ком. Но я смаргиваю это наваждение, заставляя себя успокоиться. А Джелл наблюдает. Она уже не та маленькая девочка, и дело вовсе не в том, что она увидела и сделала. Джелл потеряла дом, родителей, ее пытали и мучили. А потом жизнь забросила ее на крыши. Казалось бы, куда хуже. Но нет ничего ужаснее, чем омыть руки кровью. Это экзамен взросления, испытание, которое прибавляет тебе пару десятков лет. Я поморщился, приложив пальцы к векам. Нью-Йорк с крыш кажется таким безобидным, но знай хоть один горожанин о том, что творится тут, наверху. Дети становятся взрослыми спустя один замах ножом. Кто-то становится старше, когда закончивает университет или колледж, делает предложение своей девушке, рожает ребенка. А она убила человека. В свои двенадцать, Джелл старше всех этих неудачников, снующих по улицам, пытающихся решить свои земные проблемы. Теперь против нее весь мир, но она даже не думает об этом. Успокоившись, Джелл поворачивает голову к Элисиф, чтобы проверить сестру. Та спит, подложив под себя куртки – свою и сестры. Это какая-то безумная любовь, непостижимая, совершенно мне неизвестная. У меня никогда не было братьев и сестер. Более того, даже вступив в братство бегущих, я никогда не считал их своей семьей. Глядя на сестер, я невольно начинаю понимать, чего так отчаянно хотела Марта. Она постоянно твердила мне: «Связь, нужна связь. Мы все связаны, мы все держимся за руки. Понимаешь, Мерк?» Осознание далось мне невероятной ценой, и теперь я знаю, что нужно делать. Я хочу убежать, но небо ложится на плечи титана, обрушивается на него всей своей мощью, убивает, но в то же время поддерживает жизнь. Это тот бесконечный круг страданий, который несет каждый бегущий. Однажды вступив в наши ряды, ты уже не можешь их покинуть. Нет чистого листа, нет понятия вражды внутри организации. Хочешь или нет, ты – часть семьи. Играй свою роль, веди, тащи за собой слабых. Я вытираю слезы и привожу дыхание в порядок. До тайника не так уж далеко. Нужно взять себя в руки. Быть отцом нелегко, но если так надо – я готов стать Атлантом. Я взвалю небо себе на плечи. А затем обрушу его на избранных.