Мама для Дракона

Привычный пейзаж не вызывает удивления: все та же вода, все то же беззвездное небо, черный зев грота, каменное возвышение, на котором я когда-то нашла Шинью… Приходит мысль, что оно похоже на алтарь. Приходит и исчезает в неясном волнении — я не вижу Хирью. Один неуверенный шаг, второй, третий. Вода с плеском смыкается вокруг ног, и чем ближе возвышение, тем более ощутимой, настоящей, холодной становится она, тем выше поднимается, однако что-то тянет меня вперед. Когда я встаю совсем рядом, а ноги уже по колено сводит от холода, сквозь лунные блики из глубины по ту сторону возвышения пробивается длинная тень. Не сразу, но мне удается разглядеть женскую фигуру, знакомую желтую юкату, длинные темные волосы, всплывающие к поверхности. Сердце ёкает, предупреждая о чем-то, и я подхожу, наклоняюсь ближе. Лицо девушки худенькое, белое, с плавными изящными чертами — совершенно незнакомо, и только тёмную борозду, перечеркивающую шею, нельзя не узнать. Так вот ты какая, Морико… Осознание не приносит страха, только вопросы. А существа, способного на них ответить, как не было, так и нет. Возвращаясь назад, подальше от тела (а тело ли это?) своей предшественницы, я оступаюсь, и вскрик захлебывается в толще воды. Но секунду назад здесь не было так глубоко! И вот тогда появляется страх. Я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой, все тело будто занемело. Мне не нужно дышать — это один из тех сознательных снов, но поверхность все дальше и дальше. Хирью, где ж ты шляешься?

***

Когда гибнут родители, Морико селится у двоюродной сестры. Та давно замужем и ждёт детей, а на неё саму никто и не взглянет. Морико невысокая, со слабыми руками, в ней ни способностей к рукоделию, ни таланта хозяйки. Красивая, не по-деревенски, да кому ж такая сдалась? Сидя на чужой шее, она понимает, что всюду лишняя. Хочется принести пользу — и она может, — но родители, будучи живыми, стращали: — Никому о даре, дочь. Ни слова! Иначе… Единственный, кто всегда рад Морико — лес. Ей известны все его потаенные тропы, грибные да ягодные места, её обходит стороной хищное зверье и всегда найдётся укрытие в непогоду, и не понадобится собеседник — лес всегда подскажет и поможет. О всем этом она должна молчать. Когда в родах умирает сестра, у девушки не остаётся никого, кроме леса. Семья сестры не стала терпеть лишний рот…

***

Горо хорош собой и не беден — как-никак, внук бывшего старосты. Морико с трудом осознает свое счастье. Когда-то она мечтала найти любовь. Горо не любит, просто предлагает несчастной сиротке стать женой, словно это обычное дело и смотрит ласково. Как тут отказать? За глаза много чего говорят: и что обманула, околдовала, смутила разум молодая жена первому красавцу деревни. Тот только хмыкает и щурится — хитро, со значением. А Морико все равно. Она просто и глупо влюбилась в собственного мужа.

***

— Но как… Как же!.. — Морико не верит. Каких-то несколько дней назад они вместе придумывали имя будущему первенцу, и хотя Горо часто ходил задумчивым, даже хмурым, когда думал, что она не видит, улыбался ее радости, смеялся над страхами, да и наказал родственникам перед уходом окружить жену заботой. Он… -…он не мог! — Тело. Тело вы нашли? — пустым голосом, едва слышимым оглохшей от непонимания Морико, спрашивает мать, потерявшая сына. — Там нельзя было выжить. Никто не осмелился вернуться… Тягостное воцарилось молчание. Семья даже память своего кормильца почтить не сможет как следует. И как им теперь жить? Что есть? Зима совсем скоро! Морико чувствует, как пульсирует беззащитная жизнь внутри неё. Какой теперь во всем этот смысл? Как она сможет прокормить и защитить ребенка? Как она сама теперь будет жить?

***

— Ведьма, — шипит Акико, сестра покойного Горо. — Лиса! Из-за тебя все! Ее прошибает дрожь. Счастье ускользнуло из пальцев, обернулось жгучим ядом, растекающимся по венам. — Верно, — неожиданно тяжело роняет свекровь. — Из-за тебя и твоего щенка Горо согласился ехать! Если бы не ты, он бы был сейчас жив! Лица женщин красные, злые. Морико глотает слезы и душит всхлипы.

***

Лес принимает, но не понимает. Он ведёт её тайными тропами, укрывает от мира, уносит ветром её плач, однако не в силах понять её горе. Лес говорит, что нет ничего ценнее и прекраснее того, кто скоро сделает первый вдох. А Морико ничего не хочет. Ей ничего не нужно: ни этот ребенок, ни будущее, ни сама жизнь. Ей больно, и кроме этой всепожирающей боли нет ничего. Лес терпелив. Помогает ей сбегать из дома, путает недобрых людей, шепчет последними золотыми листьями, холодит разгоряченное, уставшее тело упавшими каплями вчерашнего дождя, убеждает неторопливо. И Морико ему уже почти верит.

***

Она пытается кричать, но горло давно уже сорвано. И этот бесконечный кошмар, то отступающий, то приходящий вновь, длится… Сколько? Морико не знает. Ей кажется, что прошла уже не одна вечность. День, который должен был стать величайшим её счастьем, первый раз омрачился смертью мужа. Второй раз — криками и обвинениями его семьи. А сейчас разлетелся окончательно с паническим вздохом повитухи: — Сейрю… — Сейрю… — неверяще вторит Морико. Зло стерев застилавшие глаза пот и слезы, преодолевая режущую боль, она пытается встать, но кричащего малыша уже едва не всучили ей. Не видно глаз, однако голубой пушок на голове и алые отметины на лице говорят сами за себя. Руки начинают трястись, а душу охватывают ненависть, обида и страх. — Сейрю… Нет, нет, нет! Слезы жгут. Она хочет отбросить его, избавиться, стереть. Это не сын ее и Горо, не долгожданный мальчик… Монстр. Чудовище. Проклятье её и деревни. Лес впервые ошибся. — Доложите Старосте! — будто сквозь воду.

***

Выход так прост и так желанен. Петля уже вокруг шеи. Один шаг, и всего две секунды боли — ничтожной после всего пережитого. За ними блаженная пустота. — Эй! Вот дурная… Просыпайся! — Рита! Соберись! Веревка туго стягивает шею — не вдохнуть, и я пытаюсь отодрать ее руками, ослабить давление, впустить кислород. Казалось, мне не нужно дышать, но я задыхаюсь. И сознание теряется, размытое, уже не понять, где кончается Маргарита Александрова, обычная девушка из иного мира, а где начинается Морико, бедная сирота с тяжелой судьбой. Я… Кто я? Кто-то мешает, не дает освободиться. И еще кричит… Кто это кричит? Ребенок. Плачет… Шинья! У меня есть сын. Я мама. Я — мама Шиньи. Я — Рита, и лишь самой маленькой своей частью — Морико. — Вот и умница. Спи, тебе нужны силы. У меня голова болит, Хирью. Так сильно болит голова…

***

Последнее, чего я ожидала по пробуждению, что меня резковато приподнимут и ткнут носом в ковш, полный какого-то пахучего варева. И, естественно, первой мыслью сонного мозга была претензия: «У нас, вообще-то, нормальная посуда есть». Пахло чем-то пряным, с нотками горечи и кислинки, и я решилась отпить предлагаемое. На вкус оказалось не менее ядреным, зато тело до кончиков пальцев прошибло теплом, и даже тяжесть головушки ощущалась уже не так сильно. Поняв, что я сейчас или захлебнусь, или ухайдокаю простыни и спальную юкату, некто ковшик отнял и показал хмурую, абсолютно точно не выспавшуюся морду с фосфоресцирующими в предрассветных сумерках глазищами. Изнутри поднялся ужас. Дикий, животный, такой… Стоп. Вдох-выдох, Рита. Это Ао. Ао, который, судя по всему, ночь не спал, тебя выхаживал. Ао, который уже три дня заменяет мамку, няньку, санитарку и еще Хирью разберет кого. Ао хороший. Ао не монстр! И вообще, глаза у него красивые, а не жуткие! Поняв, что выбрыки моего подсознания вполне могут обидеть, поспешила улыбнуться, просипеть невнятное: — Спасибо. Прости, кошмары снились, не признала тебя спросонья. На меня недоверчиво зыркнули, фыркнули, ковш с остатками неизвестного назначения отваром всучили в руки и отвернулись. — Из-за такой чепухи ты себе чуть горло не вскрыла? Горло?.. Невольно потянувшись к указанному, я заметила тонкий слой бинта, под которым явно находилось что-то липкое. Понюхала пальцы — мазь. Это я с себя так петлю срывала? — И за это спасибо. Он промолчал, а я какой-то частью сознания умилилась, но вслух ничего не сказала. Не хотелось словить по своей аристократичной, как оказалось, мордашке от объекта умиления. — Я действительно благодарна, Ао. То, что под его нерасшифровываемым взглядом во мне что-то отнюдь не романтично сжалось, мне не понравилось, и я еще раз глотнула из ковшичка, силясь прогнать противные мурашки. — Это что? У нас же вроде кончились… — Сам сделал, — как-то нехотя и отчего-то с опаской ответил этот герой санитарского фронта. Я с подозрением глянула в посудину в своих руках и решила не уточнять, из чего именно сварено содержимое. В принципе, Ао мальчик взрослый, жил один, лечится сам, поди должны быть свои секретики. И само по себе это такое проявление заботы… Заморочился ведь. — Неожиданно, — я задавила улыбку и погрузилась в мысли. Я докопалась до того, что трогать не следовало. От одних воспоминаний о просмотренном во сне становилось не по себе. И то, как я неадекватно на Ао отреагировала… Прежде память Морико была пассивной и неполной. Понадобилось что-то — подзависла, докопалась до сути и примерную информацию получила. Теперь же, глядя на предметы, вспоминала, как, например, спала на циновке, вроде той, что у мистера старшего Сейрю, а не на футоне. Как мама — не моя мама — заваривает какие-то травы, помогает пить по чуть-чуть, мелкими глоточками. От картинок в голову будто миксер засунули… Вот пакость! И ладно бы только это — голова рано или поздно должна пройти. Но перед Ао трястись, полностью от него завися? На Шинью смотреть со страхом и ненавистью, при этом стараясь накормить или одеть? Внешне-то я скрыть может и скрою, но мужчинки-то, как младший, так и старший, не дураки. Шинья так по-любому почует подвох, дети вообще отношение ощущают на раз! Опять Хирью ждать, чтоб все разъяснил и решение проблемы нашел? А до этого как? Ох, Морико-Морико… Что ж с тобой делать? Скосила глаз на молчаливую статую. Ао выглядел спящим, несмотря на неудобное сидячее положение. Повторила про себя мантру по поводу того, какой он хороший и как стыдно его бояться. Загоняла ведь бедолагу совсем… Солнце заглянуло прямо в глаз сквозь маленькую дырочку на наших недо-шторах. Не забыть бы их зашить. И составить заранее список вопросов к господину Загадочность.