Мама для Дракона

— Ну, вот, милый, — задумчиво сообщила я Шинье, — наш новый дом. Сын с заметным интересом оглядывал новое место. Он вообще в последнее время очень сильно ожил: из него почти пропала та болезненная пустота, изрядно отравлявшая первые месяцы его жизни. Казалось, он начал как-то по-новому, искренне изучать окружавший его мир. И пусть не слишком-то это проявлялось пока внешне, я радовалась. — Удачи тебе, девочка, — Джин Хо каким-то очень родительским жестом потрепал меня по волосам, заставив удивленно на него посмотреть, — и если чего случится, помощь потребуется, ты обращаться не бойся. Глаза, только отошедшие от слез после прощаний с Джун и мальчишками, снова предательски защипало. Очень захотелось (в который раз за последние несколько дней!) полезть обниматься, но… Я все же постеснялась. Еще и с ребенком на руках и не обнимешься, и не поклонишься толком, так что пришлось ограничиться благодарной улыбкой и кивком. Кузнец хмыкнул в усы так, как делал это все время сборов и нашего с Джун слезоразлива, к чему-то прислушался, и, удовлетворенно кивнув себе, распрощался и поспешил обратно. Дел у него, как и всегда, было много. Короткая, но искренняя мольба всему высшему, чтобы Ао оказался хотя бы в нейтральном настроении, эффекта на реальность не оказала. Сейрю поприветствовал нас с Шиньей по-прежнему угрюмым выражением лица, к которому теперь примешалось еще и явное раздражение, почти злость. Видать, все еще огорчается, что уютному отшельничеству пришел конец… — Здравствуйте, — дрогнувшая от своей неуместности улыбка, вероятно, с потрохами сдала мою растерянность. Заселиться заселилась, а дальше-то что? Я не один день обдумывала, как нам быт совместный обустроить, да дельного ничего в голову и не пришло, так что алгоритм разбора ситуации установился древний как мир: по ходу дела разберёмся. Плохой план, как говорится, тоже план. Похоже, Ао решил меня совсем уж не игнорировать, так как на приветствие кивнул. Решив, что и это для начала неплохо, я улыбнулась уже естественнее и продефилировала от входа к нашей с Шиньей части, еще вчера оснащенной «шторкой», подобно той, что я первое время огораживалась в доме кузнеца. Пока с облегчением сгружала сына (а весил этот крепыш уже килограмм семь точно) и снимала с него маску, чувствовала позвоночником этот фирменный колюче-настороженный взгляд — Сейрю-старший изменять себе не собирался. Я обернулась. — Вы завтракать будете? Ао дернул бровью, но ответил: — Не голоден. Ну, хозяин-барин. Оставалось только пожать плечами и отправиться разбирать, каких вкусностей в мою крохотную корзинку успела напихать незабвенная Джун.

***

Ао, сидел-сидел, а потом, видать, не выдержала душа поэта, и он унесся в голубые дали, прихватив меч и маску. Я, все это время прорабатывающая проникновенную речь о мире, дружбе и жвачке, вздохнула с облегчением, и, стоит признать, несколько стыдливо. Выживать из дома его, собственно, владельца в мои планы не входило. Но я ведь с самого начала знала, что легко не будет, верно? Крыша над головой есть, никто меня не гонит, семья Джун в порядке. И пусть нерешенных проблем ещё много, наконец-то можно отпустить напряжение и перевести дух. А уж когда Шинья вознамерился продемонстрировать мне плоды тяжкой работы над собственной мимикой, стало и вовсе не до дум и переживаний. С улыбками у нас все было не очень хорошо, что на пятом-то месяце напрягало чрезвычайно. Были неосознанные, слабые полу-улыбки, и даже пара вполне явных, но чаще всего все это походило больше на попытку улыбнуться, чем на саму улыбку. Отсутствием внимания со стороны окружающих маленький принц не страдал, рядом с ним часто улыбались, смеялись, шутили, и как так вышло — один Хирью знает, однако бороться с явлением неулыбчивости отдельно взятого ребенка стоило попробовать. Потому начала старательно корчить ему рожицы, петь любимые песенки под бряцанье честно приватизированной погремушки и вообще, кривляться со всей важностью совершаемого действа. Стандартные наши развлечения до обеда и дневного сна. А как уснет, так и остаток вещей перебрать можно и еду готовить. Когда крохотная тёплая ручка сжимает в кулачке твой палец, это удивительно, на самом деле. В жизни с ребенком вообще много удивительного и восхищающего, не сравнимого ни с чем, хотя на первый взгляд — вполне обычные, бытовые действия, вроде поворота головы на голос мамы, попыток перевернуться на другой бок, той самой долгожданной светлой улыбки — награды за весь труд и усталость. А это щекочущее изнутри чувство восторга, страха и щемящей нежности, когда крохотное еще существо приникает к груди? В другом мире на все это у меня были ничтожно малые шансы, как говорили врачи. Вот уж точно, никогда не знаешь, где обретешь, где потеряешь… Сытый и довольный Шинья уснул. Я, покачав немного на руках для верности, уложила его и пошла осваивать новую кухню. В запасе хозяина дома оказалось немного бобовых и засоленная рыба — не густо. И не слишком-то подходяще лично мне, так как устроить нам всем весёлую ночку из-за коликов у Шиньи в мои планы не входило. Благо, Джун, святая женщина, положила овощей и риса ещё во вчерашнюю поклажу. Только Ао, отчего-то, даже не прикасался ни к мешку, ни к корзине, прикрытой полотенцем. Очаг, выложенный глиной и камнями, работал так же, как и знакомый мне, так что здесь проблем не возникло (если не учитывать пару покраснений от лёгких ожогов), и уже скоро по единственной комнате дома разошелся душистый, несмотря на отсутствие специй, аромат. Хотелось острого, даже травок немного было, да вот, опять же, нельзя. Ну и похлебка, конечно, не шедевр кулинарии, но на вкус вполне неплохо. После еды убрать, с сыном учиться-играть, обойти двор, продолжить шитье… День шел к закату. Ао все не возвращался. Его порция (он, конечно говорил, что не голоден, но то когда было!) давно остыла. Хотя если подумать, что ему мои овощи да корнеплоды? Я здесь кормящая мать, а этот — здоровый мужик, ему, поди, чего существеннее хочется. Но убирать я на всякий случай не стала, только полотенцем прикрыла. В голове вертелось множество мыслей, приходящих ко мне не в первый раз. Как нам найти общий язык? Уживемся ли? Не пожалею ли о своем поспешном решении? Ведь я не могу лишь на основе пары давно просмотренных картинок из манги точно сказать, безопасно ли мне вообще жить с этим совершенно чужим человеком. Поговорить бы, по-хорошему, да сей ершистый субъект еще вывести на разговор надо, слова подобрать правильные, чтобы по маковке-то не огрести и все не испортить. Но кто ж слова эти знает? Я отчетливо ощутила усталость. Напряженные мысли, старательно отгоняемые до этого весь день, становились тем сильнее, чем ближе подбиралась ночь. Хотелось плюнуть на все и уснуть… Увы, Шинья был совершенно иного мнения. Шуметь не шумел, зато окунаться в мир грез отказывался категорически. Не то нервозность моя виновата, не то особые фазы луны. — Месяц над нашею крышею светит, Вечер стоит у двора. Маленьким птичкам и маленьким деткам Спать наступила пора. Сынок лунными глазками хлопает, слушает, а к Морфею не собирается. А ведь днем так спокойно спал… Я вздохнула, поднялась, и принялась ходить, раскачивая легонько, и продолжая напевать. — Завтра проснешься — и ясное солнце Снова взойдет над тобой… Спи, мой воробушек, спи, мой сыночек, Спи, мой звоночек родной. Дальше я эту колыбельную вспомнить не смогла и пошла на повтор. Так и ходила, пела, пока не почувствовала, что если не сяду прямо сейчас — так и грохнусь. И малыш, будто подслушав эти мысли и устыдившись, сомкнул веки. От облегчения ноги подогнулись. Легла вместе с Шиньей, боясь разбудить, только удалось сбоку подопнуть одеяло, чтоб не скатился. Как и когда пришел Ао, уже не слышала.

***

Чья-то голова, тяжелая и тёплая, лежит на моих коленях. Я перебираю длинные волосы, пальцами распутывая пряди, но смотрю вперёд и вверх. Там, высоко-высоко, над черными вершинами деревьев, точно рассыпавшиеся по бархату холодные искры, поблескивают целые скопления звёзд, каких не увидишь в пыльном и задымленном городе. — Морико, — голос незнакомый, мягкий, но с затаенной опаской, и от этого замирает сердце. — Что такое? Чувствую, как он напрягся, а смотреть в лицо и вовсе боюсь. Что-то подсказывает, что мне не понравится увиденное. — Ты не жалеешь? Ищу ответа и спокойствия у ночного неба. У почти идеального серебряного диска красавицы-луны. — Глупый ты, — хмыкаю я, легонько дернув особо непослушную прядь. Некоторое время он молчит, все такой же напряженный, но вскоре продолжает: — И все же? Упрямый. Рука сама спускается с волос на лицо, вслепую обводя родные черты, а с губ срывается тихий вздох. Не жалею ли я? Отводит мою руку, садится на коленях рядом. — Посмотри на меня! — не просьба — требование. Фыркаю, и все же послушно поворачиваюсь к нему, встречаясь взглядом… С горящими в глухой темноте золотыми глазами. До перепуганного сознания не сразу дошло, что это всего лишь Ао. Вернулся таки. На языке вертелся вопрос, но тут Шинья решил, что настало время кормежки, и издал просительный, на грани плача, звук. Глаза на секунду исчезли — похоже, их хозяин моргнул — и вновь уставились с нечитаемым выражением. Сынок, тем временем, плавно переходил к хныканью, так что пришлось подняться с ним в одной руке и вслепую нашарить шторку, которую забыла задернуть перед сном. Во имя сохранения мужской нервной системы.